Так – на мой взгляд – немного выспренно (по-казахски это называется семiз – «жирно») названо довольно объёмное исследование моего давнего знакомца, филолога и историка, доктора Роберта Корна, автора множества капитальных трудов.

Речь в данной книге идёт о первом переводчике гётевского «Фауста» на русский язык – поволжском немце Эдуарде Губере (1814-1847). Факт в истории литературы достаточно известный, многократно описанный и достойный серьёзного внимания, чем Эдуард Иванович в русской литературе никак не обделён.

Бегло полистав очередную книгу Роберта Корна из Германии, я решил, что со временем о ней непременно напишу, как только разделаюсь с неотложными и заранее запланированными делами, а пока на досуге продолжу знакомство с ней. И тут передо мной возникли чётко сразу две проблемы: во-первых, я ведь знаю, что о Губере писали, скажем, Белинский, академик Жирмунский, историк литературы и переводовед Левин, именитые русские литераторы, разные энциклопедии и антологии, библиографические указатели и пройти мимо всего этого – элементарно неприлично. А, во-вторых, я же не могу себе позволить вольно растекаться мыслью по древу, поскольку пишу рецензию для ограниченной площади печати.

Значит, придётся поневоле ужать свои обретённые знания об Эдуарде Губере.

Белинский о Губере

«В самом начале 50-х годов прошлого века отец мой, поощряя мою страсть к чтению, привёз из районного центра увесистый трёхтомник сочинений Белинского в чёрном переплёте. Этот массивный подарок я храню до сих пор. Из него я и почерпнул первые скудные сведения о поволжском немце Эдуарде Губере, который ещё в гимназии задался целью ознакомить русского читателя с главным творением великого веймарца. Помню, это обстоятельство приятно щекотало ущемлённое сознание депортированного юноши, находившегося под комендантским надзором.

Поначалу великий критик весьма благосклонно и доброжелательно отнёсся к переводам Э.Губера из «Фауста». Вот он пишет в «Литературной хронике»:
«Переводы г. Губера из «Фауста» также примечательны; г. Губер печатает вполне переведённого им «Фауста». Ещё в одной статье Белинский вскользь упоминает стихотворение Губера, никак, однако, его не комментируя.

В обзоре «Русская литература в 1845 году» Белинский отмечает: «Поэзия г. Губера, отличающаяся замечательно хорошим стихом и избытком болезненного чувства, бедна оригинальностью. Она не принадлежит ни к какой стране, ни к какому времени; её можно счесть за перевод с какого угодно языка».

Губера Белинский в своих статьях, рецензиях, письмах называет часто. Ему принадлежит даже статья «Стихотворения Эдуарда Губера». В собрании сочинений Белинского в тринадцати томах имя Губера мелькает многажды раз. После появления новых переводов из Гёте (Струговщикова, Тютчева и др.) Белинский относится к Губеру всё более жёстко и, возможно, не всегда справедливо.

«Неистовый Виссарион» был беспощаден как по художественным, так и по идеологическим мотивам. Он всё более критически относится не только к его переводам, но и к литературно-философским статьям Губера.

Вот некоторые его оценки: «Губер просто искажает «Фауста», «Жалкий господн Губер, двукратно жалкий – и по своему переводу или искажению «Фауста», и по пакостной своей философской статье, которая ужасно воняет гнилью и плесенью безмыслия и бессмыслия!.. Впрочем, чёрт с ними, с этими бездарными Губерами…», «Статья Губера о философии обличает в своём авторе ограниченнейшего человека, у которого в голове только посвистывает…».

Разумеется, в этом вопросе у Белинского было немало сторонников. Некоторые журналы той поры развенчали Губера безжалостно: «То, что у Гёте так живо и сильно, – тут сухо, мёртво, безжизненно».

Подобных высказываний можно б было привести немало. В том числе и вовсе зубодробительные.

Переводчику Струговщикову Белинский пишет в 1841 году: «Раза три перечёл Вашу тетрадь и ещё хотел бы сто раз перечесть… Помоги Бог поскорее перевести всего «Фауста» – это будет перевод, а не то, что плюнул на публику Губер».

Таким было восприятие В.Г.Белинским перевода «Фауста» в исполнении Э.Губера. В письме к И.И.Панаеву (22.11.1839) Белинский и вовсе выражается запальчиво: «Право, ограниченные люди хуже, то есть, вреднее, подлецов: ведь если бы не г. Струговщиков, то Губер ещё несколько лет зарезал бы на Руси Гёте» (цитирую по книге Жирмунского, стр. 354).

Академик Жирмунский о Губере

Фундаментальное исследование академика В.М.Жирмунского «Гёте в русской литературе» десятилетиями служило мне настольной книгой в моих литературоведческих работах («Как звучит Фауст по-казахски», «Если хочешь знать Поэта…», «Гёте и Абай», «Созвучие», «Земные избранники», «Ода переводу» et cetera). Я и ныне часто обращаюсь к этому уникальному изданию. Разумеется, говоря о первом переводчике «Фауста» на русский язык, Жирмунский часто упоминает и обильно цитирует Эдуарда Губера.

Жирмунский говорит о Губере как академический учёный – взвешенно и умеренно, не впадая в крайности. В свой анализ перевода он вплетает и биографические сведения, которые, как я полагаю, взял из предисловия А.Г.Тихменева, предпосланного к трёхтомнику «Сочинений Э.И.Губера» (Санкт-Петербург, 1859-1860 гг.). На обложке этого издания указано: «С портретом и биографией автора». Подозреваю, что все сведения позднейших исследователей творчества Губера взяты из этого издания.

Обойти это издание не может ни один серьёзный исследователь творчества Э.Губера», – резонно заметил Р.Корн в интервью Надежде Рунде («DAZ», № 25, 2014 г.)
Жирмунский отмечает: «Первый полный перевод первой части «Фауста» принадлежит Эдуарду Губеру. Э.И.Губер (1814-1847), по происхождению русский немец, сын пастора из волжской колонии Усть-Залиха, получив полунемецкое, полурусское образование, появился в 30-х годах на литературном горизонте Петербурга с честолюбивым замыслом – перевести «Фауста» на русский язык».

Судьба с переводом «Фауста» сложилась драматически. Над переводом юноша корпел почти пять лет, но цензура его не пропустила. «И я с досады разорвал рукопись, – вспоминал Губер. – В нынешнем году (1836) я по настоянию Пушкина начал его во второй раз переводить».

Об участии Пушкина в переводе Губера красочно писали сам Губер, М.Н.Лонгинов, Тихменев. Губеру даже померещилось, что Пушкин самолично отредактировал перевод «Фауста»: рукопись нашли среди бумаг Пушкина. Губер восхищался этой редактурой. Но вскоре выяснилось, что Пушкин оказался тут ни при чём. Правки делал некий И.Бек. И на основании этого казуса Жирмунский приходит к выводу: «Это обстоятельство вынуждает относиться с осторожностью к легенде о прямом участии Пушкина в переводе Губера» (см. В.Жирмунский, Гёте в русской литературе, Ленинград, «Наука», 1982, стр. 412).

Отдельным изданием «Фауст» Губера появился в 1838 году уже после гибели Пушкина. Переводу Губер предпослал историко-литературное предисловие, с библиографией, о немецкой легенде и её обработках. Автор снабдил его посвящением Пушкину. Жирмунский приводит фрагмент, которой – по его словам – даёт некоторое представление о его, Губера, собственных стихах.

Когда меня на подвиг трудный
Ты улыбаясь вызывал,
Я верил силе безрассудной
И труд могучий обещал.

С тех пор один, вдали от света,
От праздной неги бытия,
Благословением Поэта
В ночных трудах крепился я.
(Ibidem, стр. 412)

О переводах Губера академик В.М.Жирмунский рассуждает, уже оснащённый переводами многих выдающихся русских поэтов XIX столетия, и этим обстоятельством я объясняю его строгость к опытам первого переводчика, явно принадлежащего к пушкинской эпохе.

Приведу его окончательный вердикт: «В художественном отношении… «Фауст» Губера значительно уступает тем отрывкам, которые переведены были в эти годы такими поэтами, как Веневитинов, Тютчев, или даже Аксаков, и не стоит на высоте стихотворений техники пушкинской эпохи…» (Ibidem, стр. 416).

При всей своей литературоведческой строгости, Жирмунский отдаёт справедливую дань дерзости молодого переводчика, избравшего столь трудную и ответственную стезю. «Но, пересказанный Губером довольно свободно, его «Фауст» сохраняет в общем верность мысли оригинала и сыграл большую культурную роль при первом ознакомлении русских читателей с трагедией Гёте. Многочисленные рецензии были очень сочувственные» (стр. 416).

Жирмунский констатирует: «Вторую часть «Фауста» Губер представил читателям в «Библиотеке для чтения» в прозаическом пересказе, со стихотворными вставками отдельных отрывков.

А шесть лет спустя (в 1844 г.) выходит в свет новый перевод «Фауста» в исполнении М.Вронченко. Это уже новый этап в фаустоведении.

Переводческое кредо Э.Губера

У каждого переводчика, разумеется, есть свой творческий штандпункт, так называемая сверхзадача. По своему личному опыту я знаю, что теоретический посыл часто не совпадает с практическим исполнением. По части теоретических вопросов художественного перевода я проштудировал монблан литературы и сам написал несколько книг и не один десяток статей о проблемах перевода – как напрямую, непосредственно, так и по подстрочникам. На практике же не всегда всё удаётся успешно осуществлять свои теоретические познания в этом сложнейшем деле. Думаю, это противоречие сполна испытал и Э.Губер.

В поэтическом переводе особенно часто возникают – нередко совершенно непреодолимые – камни преткновения.

Переводить по наитию – гибельно. Необходимо точно знать, какие цели преследуешь в первую и вторую очередь.

У Губера-переводчика тоже был свой штандпункт. «Я старался по возможности, – писал Губер в упомянутом выше предисловии, – сохранить в моём переводе все размеры подлинника, в котором форма так тесно связана с мыслию, так живо соответствует чувствам и положениям действующих лиц. Даже в тех местах, где Гёте употреблял так называемых Knittelverse, жёсткий, неправильный размер народных песен немецких и миннезингеров XVI столетия, я старался сохранить оригинальный колорит подлинника, несмотря на звуки непривычные или чуждые русскому уху».

А что, правильный, симпатичный посыл. И в то же время Э.Губер сознательно чуждался буквализма, что – я знаю – совсем не просто. «Я не умел передать высоких красот оригинала, – признаётся он. – Я в некоторых местах даже отступал от него, думая более о смысле, нежели о словах подлинника. Буквальный перевод не всегда бывает и точным переводом; по моему мнению, главное достоинство хорошего перевода состоит в том, что он по возможности производит то же впечатление, что и подлинник».

Думаю, никто не возразит против такого принципа. Очень верная переводческая концепция. Такими постулатами руководствуются и ныне. Другое дело, что этот верный в сущности критерий не всегда реально оправдывается на практике. Мне, старому толмачу, это очень даже знакомо.

Ю.Д.Левин о Э.Губере

Это имя – Юрий Давидович Левин – было мне издавна знакомо по разным переводческим статьям, а его книга «Русские переводчики XIX века» попалась мне впервые на глаза на исходе 80-х годов прошлого века в писательском Доме творчества в Дубултах. Меня эта книга заворожила: это были очерки о В.А.Жуковском, М.П.Вронченко, Э.И.Губере, А.Н.Струговщикове, В.Г.Белинском, А.В.Дружинине, Н.В.Гербеле, М.Л.Михайлове, Д.Е.Мине, Д.Л.Михалковском, П.И.Вейнберге. Я эти очерки не только штудировал, но и законспектировал, а потом кто-то её прислал в личное пользование.Она, оказалось, увидела свет в Ленинграде в 1985 году. Наиболее подробные сведения о Э.Губере я почерпнул отсюда.

Левин отметил: «Губер сознательно стремился передать трагедию во всей её полноте. Одновременно он добивался гладкости, лёгкости и плавности русского стиха. Особенно удавались ему лирические места трагедии, воссоздавая которые он мог опираться на свой собственный творческий опыт».

Оценка высокая и справедливая. Автор аргументирует свои выводы и наблюдения конкретными примерами. Отмечает он, однако, и явные изъяны при переводе Губера, как-то отклонения и добавления, синтаксические особенности, характерные для перевода в целом, склонность к шаблонам, к романтическому словарю «массовой» поэзии 30-х годов («пламенные очи», «пламенная грудь», «больная грудь», «высокая мечта», «отрадные мечты», «чистые мечты», «сладкая воля», «златые надежды», «насмешка хладная», «безумная тоска» и прочие красивости). Левин резонно замечает: «Вспоминается Владимир Ленский, писавший «томно и вяло (что романтизмом мы зовём…)», в стихах которого встречаются и «дева красоты», и «гробницы таинственная сень», и «идеал», а вместо «юности» – «весны златые дни», «рассвет печальный жизни бурной»; вместо «пули» – «стрела»; вместо «могилы» – «урна». Русский «Фауст» как бы пересказан языком Ленского, условным поэтическим языком, который, как мы уже отмечали, стал в 20-е годы привычным, расхожим и обезличенным. Этот язык особенно был в ходу у стихотворцев-переводчиков, постоянно подменявших специфические черты подлинника готовыми поэтическими формулами-штампами» (стр. 65).

Меня всегда жутко раздражают отклонения и дополнения при поэтическом переводе. У меня это вызывает недоверие и к переводу, а порой – и к оригиналу.

Левин приводит такой пример:

А я, отверженный,
в борьбе с моей судьбою,
Не только на себя печали накликал,

Не только дерзкою рукою
О скалы скалы разбивал:
Я деву бедную встревожил,
Явясь как демон перед ней,
И мир души огнём страстей
И взволновал и уничтожил!

Выделенные стихи не имеют прямого соответствия в оригинале (стр. 64).

Убедительный переводческий изъян, не так ли?!

Много познавательного можно вычитать из очерка Ю.Левина о восприятии современниками перевода Э.Губера. Особенно убедительно раскрыты его очевидные недостатки.

«Перевод Губера, несмотря на свои недостатки, а в известной мере и благодаря им (то есть благодаря сближению Фауста с современными настроениями, употреблению распространённого поэтического языка), явился событием в российской литературной жизни. Наконец-то величайшее произведение гения Германии стало доступным каждому грамотному русскому», – подчёркивает исследователь (стр. 67).

Второе издание «Фауста» в переводе Э.Губера увидело свет в 1859 году в салоне «Сочинений», потом наступила длительная пауза. Появились новые переводы трагедии Гёте: А.Н.Струговщикова (1856), А.А.Фета (1882-1883), Н.А.Холодковского (1878). Но позже – в промежутке с 1899 по 1910 г. перевод Губера выдержал ещё четыре переиздания в Петербурге, Киеве и Харькове.

Э.Губер в исследовании Р.Корна

Перехожу, наконец, к той части своей рецензии, ради чего, собственно, она и написана.
В чём принципиальная новизна исследования Роберта Корна?
Если коротко, то, на мой взгляд, в том, что автор:

– основательно перелопатил всё, что к настоящему моменту доступно о жизни и творчестве этого самобытного русско-немецкого самородка, что он, Корн, систематически и хронологически изложил, проанализировав все его литературные деяния:

– тщательно охарактеризовал ту эпоху, ту литературную среду, в которой Губер вращался, очертил разноречивые мнения о его таланте и переводческом направлении;
– уточнил некоторые биографические данные и вообще «тёмные» места в жизнедеятельности славного поволжского предка;

– щедро оснастил свой труд оригинальными стихами Эдуарда Губера на русском и немецком языках, проиллюстрировал образцы его перевода из «Фауста» в параллельном изложении оригинала с русскими вариациями, а также из Фридриха Шиллера («Слова веры», «Закрытый истукан в Сансе», «Надежда»);

– привёл в качестве приложения литературные тематические источники, список статей, исследований и монографий о жизни и творчестве Э.Губера (я насчитал 93 источника); именной указатель в алфавитном порядке;

– уместно вставил в книгу свою обзорную статью о Сарепте – немецком оазисе в пустыне; длинное стихотворение Э.Губера на немецком языке («In Versen soll ich schreiben?!»); сагу о поволжских немцах К.Юнгмана под названием мифического «Айзенхаута» в оригинале и в переводе на русский язык Инги Томан; список художественных иллюстраций;

– включил краткие сведения к биографиям Менцеля, Гегеля, Гейне, Гуцкова, Бёрне, Уланда, Грюпа, Ленау – о них Э.Губер писал в своих статьях-рецензиях как критик и историк литературы;

– словом, главную заслугу доктора Корна я усматриваю в том, что он собрал всё, что касается жизни и творчества Губера, расчистил его тропу, за двести лет изрядно заросшую травой забвения, осмыслил его наследие, его Время, композиционно продумал и изложил немалый фактологический материал под одной обложкой. По сути Р.Корн по крупицам воссоздал своеобычную энциклопедию о самобытном поволжском русско-немецком литераторе.

Таково в сущности содержание новой книги Р.Корна и её достоинства.

Все эти сведения поданы по-немецки тщательно и аккуратно. И именно такая форма подачи материала об Э.Губере, на мой взгляд, характеризует положительно объёмное исследование на немецком языке. Роберт Корн тем самым воздал дань памяти поволжскому немцу-литератору, который оставил в истории русской литературы заметный след как первый переводчик Гёте на русский язык. В числе переводчиков и толкователей-популяризаторов великого веймарца Эдуард Губер занимает почётное и достойное место.

И об этом книга.

Она примечательна и познавательна. Я рад знакомству с ней. О докторе Корне я пишу не впервые, и все его труды я оцениваю положительно, ибо они мне симпатичны своей новизной, научной добросовестностью и дотошностью, живой заинтересованностью к предмету исследования, здравым штандпунктом и сыновней благодарностью к родному Поволжью, к славным предкам и их деяниям в самые трагические времена своей излучистой истории. Именно эти качества давнего знакомца, коллеги и бывшего земляка (по Волге и Казахстану) меня привлекают.

Свои познания об Э.И.Губере я значительно пополнил. Разумеется, я обратил внимание на некоторый субъективизм и резкость в суждениях «неистового Виссариона», к которому привязан со школьной поры; на объективизм и аналитическую стилистику всеохватного академика Жирмунского, на взвешенные, аргументированные рассуждения переводоведа Левина, на доброжелательные оценки перевода «Фауста», осуществлённого Губером, выдающихся руских литераторов разных времён (Белинский, Полевой, Герцен, Тургенев, Чернышевский, Боткин, Дружинин, Григорьев, Л.Н.Толстой и др.), на культуру и симпатию немецкого исследователя Роберта Корна, широко представившего своего поволжского сокровника.

И за всё это я весьма благодарен.

В заключение своей статьи-рецензии считаю нужным ознакомить читателя хотя бы с одним стихотворением Э.Губера, написанным по-русски, и фрагментом перевода из «Фауста». Стихотворение называется «На смерть Пушкина»:

Я видел гроб его печальный,
Я видел в гробе бледный лик
И в тишине, с слезой прощальной,
Главой на труп его поник.

Но пусть над лирою безгласной
Порвётся тщетная струна
И не смутит тоской напрасной
Его торжественного сна.

И вот крохотный отрывок из «Фауста». Искуситель Мефистофель поёт, подыгрывая себе на цитре:

Was machst du mir
Vor Liebchens Tür,
Kathrinchen, hier
Bei frühem Tagesblicke?

Lass, lass es sein!
Er lässt dich ein,
Als Mädchen ein,
Als Mädchen nicht zurücke.

Nehmt euch in acht!
Ist es vollbracht,
Dann gute Nacht,
Ihr armen, armen Dinger!

Habt ihr euch lieb,
Tut keinem Dieb
Nur nichts zulieb,
Als mit dem Ring am Finger!

Перевод Губера:

Зачем ты там,
К его дверям,
Катюша, там
Пришла одна с денницей?

Девице рад,
Он впустит клад;
Но уж назад
Ты не пойдёшь девицей!

Беги же вон,
Как кончит он
И добрый сон
Бедняжке пожелает.

Люби того,
Кто до всего
Тебе кольцо
Пред алтарём вручает.

Ну, уж любопытства ради зараз приведу это место в переводе Медеубая Курманова на казахский язык:

Ынтығып, құмартып,
Сенімді тұмар қып,
Ерке қыз, бұла қыз,
Бейуақыт қайда барасын?

Жігіттің үйіне,
Пәк, адал күйінде
Кірерсін сүйіне,
Шыққанда қыз болмай қаларсын.

Сенбеқдер созіне,
Сиқырлы көзіне,
Алар да өзінен
Аларын, хош айтар жігіттер.

Былай де ғашыққа:
«Той күні қашық па?
Сүйіктім асықпа,
Әуелі қолыма жүзік бер!»

Сопоставляйте, сравнивайте, делайте выводы.

А я закончу статью одним признанием. О переводе моего покойного друга, германиста Медеубая Курманова, переложившего на казахский лад обе части «Фауста» непосредственно с немецкого языка, я писал не однажды – рецензии, доклады, статьи, предисловия.

Вместе обе части вышли по-казахски шикарным изданием более 30 лет назад. И я тогда основательно сравнивал русские переводы «Фауста» в исполнении Губера, Вронченко, Струговщикова, Холодковского, Пастернака.

Наиболее высокого мнения я был о переводе Холодковского (он не отличался болезненной амбициозностью и старался максимально опрятно воспроизводить немецкий оригинал), а к переводу Пастернака я оставался равнодушным, ибо переводчик был главным образом озабочен демонстрацией себя, а не гётевского текста. Такого же принципа он придерживался и при переводе Шекспира.
Этого мнения я придерживаюсь и поныне. Мне такая манера чужда.
А вообще-то сложнейшее это дело – поэтический перевод!..

Герольд Бельгер

Поделиться

Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia