Недавно в Алматы вышел в свет новый научный сборник «Литературно-художественный диалог», подготовленный Институтом литературы и искусства им. М.О. Ауэзова Министерства образования и науки Республики Казахстан. Составителем сборника является известный учёный, исследователь казахстанской немецкой литературы, автор монографии о Г. Бельгере С. Ананьева. Предлагаем вниманию читателя рецензию на сборник «Литературно-художественный диалог».
/Фото автора. ‘Автор монографии о Г. Бельгере С. Ананьева.’/
Постоянно рождаясь в отдельных своих текстах, литература живёт во времени как монолит, созданный различными культурными слоями. В каждом слое свои артефакты, остатки литературных приёмов и конструкций, следы многогранной писательской деятельности.
Прожилки одних эпох в пластах других культурных слоёв благодатная зона литературно-«археологического» исследования.
Археологом литературы по научной методологии можно по праву назвать Юрия Тынянова, важнейшее понятие в трудах которого «живой процесс». Современники видят живой процесс зарождения, формирования и роста литературных явлений и «оплотневания» живых явлений в сгустки, и потомкам нужно разглядеть этот ускользающий от них процесс.
Именно литературно-«археологической» является новая алматинская коллективная монография «Литературно-художественный диалог». Недаром, по наитию дизайнера, книга получила обложку, цветовая фактура которой напоминает красно-коричневую землю (или камень) с трещинами и изломами.
Авторы разделов монографии используют различные литературно-«археологические» инструменты. Бейбут Мамраев (Алматы), размышляя о романтизме и символизме в казахской литературе в контексте русской, художественную систему. Казбек Султанов (Москва), постигая литературную рецепцию Кавказа, тематические аспекты текста. Светлана Ананьева (Алматы), воссоздавая казахстанскую пушкиниану (Н. Раевский, К. Гайворонский и др.), мемуары, письмо, дневник. Айнур Машакова (Алматы), изучая восприятие творческого наследия Абая за рубежом, библиографический источник
Учёным важно увидеть, как новый литературный процесс наследует достижения прежних эпох.
Новый взгляд на действительность
Главный объект изучения в книге казахский литературный текст, живущий в вечном диалоге с русской и другими культурами. Одной из рождённых в процессе этого наследования ценностей стало евразийство, особое скрещённое мироощущение, новый взгляд на действительность.
Во вступлении к монографии директор Института литературы и искусства им. М.О. Ауэзова Министерства образования и науки Республики Казахстан Сеит Каскабасов находит общие для казахов и русских черты толерантность и открытость, идущую от отмеченной ещё Н. Бердяевым широты, свойственной питомцам просторных земель. Сборник во многом вдохновлён 2006 годом годом Абая в России и годом Пушкина в Казахстане.
Каждый из классиков особая эпоха, самостоятельный мир, а зарубежный классик к тому же мир, бытующий на другом берегу. Органично понять хотя бы частичку творчества инонационального гения дело непростое.
Абай же, по словам Герольда Бельгера (Алматы), словно усыновлял «чужеродное» стихотворение, делал его родным, кровным для казахов. Постигая обращение Абая к пушкинским текстам, можно приблизиться к общему механизму взаимопроникновения инонациональных ценностей.
Абай жил в эпоху взлёта европейской цивилизации. Ученик медресе, воспитанный на творениях Низами, Навои, Фирдоуси, юный казах ощущал тягу не только к Востоку, но и, безусловно, к русской культуре. В своих «Словах назидания» под влиянием новых идей Абай очертил программу казахского Возрождения в наступающем XX веке.
Обращение Абая к пушкинскому роману в стихах «Евгений Онегин», по мнению Шериаздана Елеукенова (Алматы), не художественный перевод, а акт свободного творчества. Это история любви двух молодых людей, казахский эпистолярный роман, который, по мировой традиции, должен бы носить название «Онегин Татьяна» (по аналогии «Козы Корпеш Баян Сулу», «Тристан и Изольда», «Ромео и Джульетта»). В казахском ауле стихотворная речь влюблённых дело привычное. Онегин у Абая образец для джигитов, он ловко справляется с соперниками, Абай исключает черты Онегина как светского повесы. Иные чем у Пушкина, здесь не только лексика, но и синтаксис, тональность Абай не допускает в стихотворную ткань ничего снижающего высокий образ юноши. Создавая образы героев, Абай использует восточные метафоры.
Чем насыщеннее, богаче звук, тем слышнее, разнообразнее рождённый им отзвук. Порой звук уже исчезает, а отзвук живёт. Герольд Бельгер изучает в сборнике тонкие параллели «Шиллер Лермонтов Абай». Казахский поэт здесь постигает немецкого через русского.
Переход от историографии Кавказа в русской литературе к его историософии, истинному художественному открытию очерчен в статье Казбека Султанова (Москва). С одной стороны, автором отмечается неоспоримый экзотизм Кавказа, особенно эффектный у А. Бестужева (Марлинского) с его восхищением свободолюбивыми горцами и экзальтированностью при изображении батальных сцен («пули здесь столь же обыкновенная ягода, как миндаль», «пороховой дым служил горизонтом»). С другой достоверность, практически документированность образов, показ вовлечённости человека в движение общей жизни, особая онтологическая глубина понимания инонационального мира, постигнутая Л. Толстым с его неутопичностью принципа «люди братья». «Раскидывать на все стороны паутину любви: кто попадётся, того и брать» Оленин в «Казаках» Толстого осознаёт счастье жить для других.
Появившись в контексте деятельных мыслителей Киреевского, Хомякова, Чаадаева, Пушкин сам был мыслью, средоточием и предметом духовных исканий (П. Палиевский). Это ощущали уже современники. Н. Раевский в своих знаменитых трудах «Когда заговорят портреты» и «Портреты заговорили», созданных в Казахстане, опирался на мемуарную литературу (воспоминания А. Керн, Д. Фикельмон и др.), потому что жанровый центр мемуаров автор, эволюционирующий во времени. С. Ананьева изучает психологию Н. Раевского, авторов мемуаров, а приближает нас к пониманию Пушкина.
«Непрерывность в срыве» на примере литературного тандема «Гоголь Хлебников» рассматривает в сборнике румынский исследователь Ливия Которча. Н. Гоголь провозвестил и даже создал новую парадигму, «новую мистику», которой будет следовать XX век. Экзистенциализм, «абсурдность» прошлого столетия немыслимы без влияния гоголевского мировоззрения. Гоголя никто не относил к писателям, которых нужно «сбросить с парохода современности». Наоборот футуристы считали Гоголя своим прародителем. Истинно футуристическими были признаны изображение русским классиком «мира навыворот», потеря человека в мире предметов («Тротуар нёсся под ним, кареты с скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз и будка валилась к нему навстречу»), деконструкция предмета изображения и его обновление, придание самостоятельной энергии через отстранение («Будто какой-то демон искрошил весь мир в тысячи комков и потом без смысла и без толку снова смешивал эти частицы»), метафизический страх («Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастанья и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не подозревая и не слыша, какие страшилища от них подымутся»). С помощью Гоголя футуристы придали трагическую сущность игровому началу искусства.
Хлебников, «двойник Гоголя в XX в.», всю жизнь размышлял над судьбой русского классика как писателя и человека. Хлебникову принадлежит статья «Уравнение души Гоголя». Начиная с 1910 г., поэт бывал на Украине, в частности, в имении, управителем которого был отец братьев-футуристов Бурлюков. Хлебников впитывал своеобразие украинского фольклора, веря, что это искусство сохранило глубинные, причудливые отблески нерационального постижения мира.
У Гоголя и Хлебникова сближение стихийное, архетипическое, иррациональное. Русалка, вурдалак, оборотень Владение миром: Вели-Мир Мир-город «Записки сумасшедшего» Гоголя «Перевертень» Хлебникова, написанный «в состоянии неразумья» «Дать очи да тройку Гоголя / да замахнуться бичом сумасшествия». И Гоголю и Хлебникову было понятно чтобы овладеть собой, человек должен сопротивляться «песням сирен» внутри и вне себя, но сопротивляться свободно, не привязывая себя к мачте корабля, как Одиссей.
Мирослава Метляева (Кишинёв), рассматривая ориентализм в творчестве поэтов и графиков Бессарабии, в обращении молдавских авторов к Востоку выявляет, с одной стороны, тягу к экзотике и обновление традиции, с другой поиски созвучий в европейском и восточном искусстве.
Если Бейбут Мамраев на интересном казахском и русском материале анализирует международные литературные общности романтизм и символизм, то Алма Тусупова (Алматы) на примере двух рассказов «Серый Лютый» М. Ауэзова и «Медведь» У. Фолкнера сопоставляет художественные миры казахского и американского авторов.
Литературные контакты Мухтара Ауэзова, автора «энциклопедии казахского народа» романа-эпопеи «Путь Абая», изучены Маргаритой Мадановой (Алматы) в контексте мировой литературы. Здесь и личное общение Ауэзова с Луи Арагоном, Анной Зегерс, Артуром Миллером, и переводы произведений казахского классика и публикации о нём в Чехии, Франции, Германии, Греции и других странах.
«Абай за рубежом» такой макрокосм в библиографическом аспекте постигается Айнур Машаковой (Алматы). Зарубежные писатели и литературоведы сравнивают Абая с выдающимися личностями своих стран, ставят его в ряд с классиками мировой литературы. Иностранцы признают высокое общественное значение Абая. Так, в начале XXI в. одну из улиц Берлина назвали в честь Абая. (Кстати, в Астане практически первая, привокзальная улица, открывающаяся взору приезжих, это улица Гёте.)
Прожилки прошлых эпох живут в новых текстах, обретая второе дыхание. И это дыхание важно уловить, почувствовав его ритм.
Елена Зейферт
17/04/09
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
