Уже несколько дней с неослабевающим интересом вчитываюсь в стихи из сборника «Свет ты мой единственный». Прекрасные поэты-кёнигсбержцы трёх столетий: Альбрехт Бранденбургский, Симон Дах, Мартин Опитц, Роберт Робертин, Кристоф Вильнов, Генрих Альберт, Эрнст Теодор Амадей Гофман, Агнес Мигель, Иоханнес Бобровский, Рудольф Жакмьен… Не буду всех перечислять, в сборник включены стихи сорока поэтов – в оригинале и в переводе на русский язык.

Продолжение. Начало в предыдущем номере.

Из этих сорока мне были в какой-то степени известны лишь трое-пятеро. А с одним поэтом – Рудольфом Жакмьеном, уроженцем Кёльна, но гражданином СССР с 1932 года, человеком затейливой судьбы, последние годы жизни прожившем в Калининградской области, — я имел счастье общаться много раз в Москве и бывшем Целинограде и переписываться несколько лет. Его книги с автографами храню и поныне.

Что меня особенно поразило в стихах кёнигсбержцев XVII-XX веков? Искренность, исповедальность, любовь к родной земле, к памяти предков, к немецкой речи, к славной истории родного края, народность и мелодичность, высокая духовность, неистребимая привязанность к колыбели священного Духа.

Всё это читатель пронзительно чувствует в каждой строке любого автора. Этими мотивами пронизаны названия стихов: «Песнь во время высоковдохновительного пребывания во граде Кёнигсберге» (С.Дах), «Желанная родина» (М.Конгель), «Здесь всё едино» (Т.Г. фон Гиппель), «Прекрасней всех цветов» (И.Г.Гердер), «Королеве Пруссии» (Г. фон Клейот), «Да есть ли более возвышенный восторг» (Э.Т.А.Гофман), «Песня моей жизни» (А.К.Т.Тило), «Кенигсберг» (И.Рингельнац), «Вечер в канун Троицы в моём городе», «Один день с Кантом», «Шёпот Родины», «Богатая душа здесь родилась…» (В.Шеффлер), «Прощание с Кёнигсбергом» (А.Мигель), «Ещё звучит моя песня» (Э.Вихерт), «Куршская коса» (А.Бруст), «Родимого города серые башни» (Г.Кизау), «Прусская элегия» (И.Бобровский), «За высокой дюной прошлого (А.Мигель)…

Остановлюсь. Перечисление стихов мало о чём говорит. Их надо читать, чтобы понять, ощутить боль и душу истинного кёнигсбержца.

В своём кратком отзыве об этой книге я не ставлю целью анализировать стихи (они свою состоятельность доказали во времени) и пространно рассуждать об их собственных мотивах. Ограничусь лишь некоторыми ощущениями.

Книга тщательно продумана. Стихи отобраны со вкусом, целенаправленно, концептуально. Ясно, что это было непросто. Составителю пришлось основательно перелопатить огромный материал, порыться в архивах, в библиотеках, собирать перлы поэзии по крупицам.

Сэм Симкин достойно справился с этой грандиозной задачей. Книга, несомненно состоялась и бережно сохранила и передала Дух немецкой поэзии, философии, мироощущения.

Именно этим она меня взволновала. В этом и заключён её высоковдохновлённый пафос.

С любовью и тщанием выполнены и переводы, адекватно переданы настрой, чувства, мелодика, дыхание, индивидуальность, стилистика.

Придраться к чему-то всегда можно. Встречаются спорные решения. Не обошлось и без «отсебятин», без переводческих ремарок, без неизбежных – вольных или невольных – вкраплений.

Но всё это частности, без которых поэтического перевода не бывает. И я должен подчёркнуто ясно отметить, что перевод Сэма Симкина вполне приемлем, отвечает духу оригинала и по содержанию, и по форме, что он достаточно озвучен. И чем больше читаешь переводы, тем больше убеждаешься в честности и состоятельности их трактовок и переложений.

Можно б было привести немалое количество переводческих удач, их можно вычленить в каждом стихотворении, но если пойти по такому пути, то мои беглые заметки могут обернуться дотошным и скучным трактатом. Прошу поверить мне на слово: я узрел в переводах С.Симкина достаточно достоинств. Главное: переводы соприродны любви и душевному настрою, которые исповедуют авторы.

…Никогда я не был в Кёнигсберге. Но каким-то образом живо представляю, чувствую тот благословенный край по описаниям, по воспоминаниям, по литературным источникам, по рассказам старожилов, по схожей ауре Балтики, воображаю озонированный морем воздух старинного германского города с его своеобразной архитектурой, его облик, его историю, традиции и культуру, его достопримечательности и знаменитостей, шум прибоя, ветра, его приморские дюны. Есть некий шарм и мифическая притягательная сила, тайна в самом этом красивом, звучном слове – Кёнигсберг.

Никогда не был я и в Калининграде. И переименование это для меня абсолютно неприемлемо. Оно звучит чуждо, кощунственно, издевательски, оскорбительно. Это, на мой взгляд, исторический нонсенс, каковых наворочено немало.

Ну, в самом деле, какое это святое место имеет отношение к «всесоюзному старосте» Михаилу Ивановичу Калинину, о котором – судя по разным воспоминаниям – никто никогда ни одного доброго слова не сказал.

Совсем уж ни в какие ворота! Глумь. Сталинская насмешка.

На исходе 90-х годов прошлого века российские немцы в открытую, активно боролись за свою государственность, за восстановление национальной автономии. В Москве, в Алма-ате, на Алтае, в Украине, в Новосибирске проходили шумные конференции и съезды, посвящённые этой злободневной проблеме.

Преград было много. И чувствовалось, что восстановление немецкой автономии на Волге, распущенной в одночасье в 1941 году, скорей всего, неосуществимо. Местное население, заселившее былую автономию, выбросило лозунг: «Лучше СПИД, чем немецкая автономия!»

И тогда – поначалу робко, а потом всё более громко – возник Калининградский вариант. Померещилось, будто Кёнигсберг может стать центром Немецкого этноса России. А что? Территориально «русские» немцы останутся в России, а с другой стороны – Германия под боком. Идеальное вроде во всех отношениях место. За него и ратовали некоторые горячие головы. Истовым инициатором этой идеи был кавказский шваб – журналист Курт Видмайер.

Звучало любовно, маняще: «Кёниг… Кёниг». Кое-кто из ярых «автономистов» даже выезжал в тот край на разведку.

Идея оказалась заманчивой, но пустой.
Не сработало.
Идея не вписалась в геополитику.
Но порыв такой был. Были такие желания и мечты.
Кончилось всё массовым исходом в Германию.
Теперь из названной выше книги узнаю о переименованиях исконных немецких названий на русский лад.

Вот несколько примеров: г. Тапиау – Гвардейск; Кройцбург – пос. Славское; Ленгветен – пос. Лунино; Лангенфельде – пос. Белкино; Иудтшен – Веселовка; Гердауэн – пос. Железнодорожное; ул. Омская, аллея Луизы – Комсомольская; Луизеваль – парк им. Калинина; ул. Ланге Ройе – Барнаульская; ул. Арнохольцштрассе – Парковая аллея; Гайдеркемен – Дунаевка; Инстербург – Черняховск; Гумбиннен – г. Гусев; Пилькаллен – пос. Добровольск.

Ах, как мне всё это знакомо!

Все немецкие сёла, кантоны, речки, холмы, улицы, города, хутора после роспуска Автономной республики немцев Поволжья (АССРНП) были срочно переименованы на русские названия. Шла война с фашистской Германией и надо было искоренить немецкий дух на Волге. Уцелели лишь Марксштадт (и то «штадт» отсекли) и г. Энгельс. Неудобно было переименовывать основоположников марксизма в стране социализма.
Что ж… Никто по этому поводу открыто не роптал.

Таким же образом за несколько десятилетий были переименованы и исконно казахские названия аулов, урочищ, пастбищ, зимовий, балок, оврагов, сопок, стойбищ и т.д. Теперь, с обретением Казахстаном независимости, перелицовывают на казахский лад сотни и сотни Алексеевок, Александровок, Павловок, Николаевок, Розовок, Сухорабовок, Куприяновок, Кировых, Ждановых, Калининов, Ворошиловых и пр., и т.д., и т.п., и etcetera.

Смешно и горько.

Всё это уродует судьбы, историю, культуру, память, святыни, ментальность, душу, нравственность, традиции, обычаи, Дух.

Глупость человеческая неисправима.

Вот и такие мысли и ощущения навевает сборник кёнигсбергских поэтов, о котором я пытаюсь что-то сказать.

Ударных, пронзительных, от сердца идущих строк, напоенных непреходящей болью, любовью, тоской, ностальгией, неистребимой памятью, в этом сборнике много. Приведу в заключение своих заметок три характерных отрывка.

Георг Кизау:
… но вдруг этот в горле застрявший ком
Прорывается звоном колоколов.
На их зов, на их звук я иду наобум,
Значит, снова живу я и снова я верую,
Если вновь меня воскрешает ваш шум,
Родимого города башни серые…

Агнес Мигель (1879-1964), прозванная «дочерью Кёнигсберг», а позже – «Матерью Восточная Пруссия», вспоминая «детства милый уголок», стихотворение «За высокой дюной прошлого» заканчивает так:

… только вечный с шумом бьёт прибой,
Словно сердце, не даёт пощады!
Остаётся в дымке голубой
Дюна, как последняя отрада…
Жизнь продолжается в памяти –
«за высокой дюной прошлого».

Альбрехт Гёз (1908-1964):
Родина… Очнуться перед ликом…
Окаймлённых светом сон полей…
Мы молчим в молчании великом
Отчины покинутой своей.

Гордостью, восторгом, неизбывным духом и трагизмом пронизан Кёнигсберг. Лейтмотив его поэтов звучит в сердце каждого изгнанника, пилигрима, неприкаянно блуждающего по земле с тощей котомкой изломанной своей судьбы.

Такое ощущение я вынес из этого уникального сборника – «Свет ты мой единственный».

Герольд Бельгер

Поделиться

Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia