Она шла быстро, ни на кого не глядя, порывистой летящей походкой. Среднего роста, прямая… Все ускоряя шаг, она будто летела, быстрее, быстрее к детям. В строгом английского покроя костюме, который она надевала только по торжественным дням, — тёмно-синий, бастоновый, с чёрным бархатным воротничком, который приладила, чтобы не видно было, что он износился, в нём она выглядела торжественно и празднично.

Белая маркизетовая блузка оттеняла бархат воротничка и блеск глаз. Она летит, прижав к груди свою дамскую сумочку тридцатых годов, старомодную, но любимую, в форме книги, сложенной вдвое. В руках какой-то листок. Она не прижимает его к груди, а держит как бы наготове.

Люди расступаются, удивлённо глядя на неё и провожая долгими взглядами. Вот и нужная улица, здание педагогического училища. Здесь работает её младшая, преподаёт русский язык. Мать поднимается на крыльцо, быстро идёт по коридору, а навстречу ей директор педучилища. «Что случилось?» — спрашивает он взволнованную пожилую женщину, а она только и может произнести, глотая заливающие лицо слёзы: «Майя, Майя!» Директор сам отвёз нас домой, не спрашивая больше ни слова. Мать молчала, и только переступив порог своего дома, бледная и потерянная, в изнеможении упала на табурет и выдохнула: «Нас реабилитировали!!! Реабилитировали!»

Все замерли, настала длительная пауза недоумения. Вдруг мать громко разрыдалась, она кричала, голосила. Дети и внуки не узнавали её. Растерялись, не зная, как успокоить Она глубоко вздохнула, откинулась к стене, молча протянула дочери бумагу, и та громко стала читать:«Справка о реабилитации. Гражданка Ковальская Эрна Готфридовна 1908 года рождения, незаконно высланная по национальным мотивам в административном порядке в 1941 году, работая по мобилизации в трудовой армии». Истошный крик матери прерывает чтение. Поднимается суматоха: внучка раздевает бабушку, зять несёт её на диван, заходят соседи, удивлённые шумом в квартире учительницы, где обычно было так тихо.

В доме запахло валерьянкой, Эрна затихла. Села на диван. Посмотрела на всех и повторила: «Нас реабилитировали! Реабилитировали! Пятьдесят три года я была врагом народа! Я умру свободной гражданкой, понимаете?!» И шёпотом добавила: «Реабилитированной! Реабилитированной!» Слёзы опять стали застилать её большие карие глаза, но внучка подбежала к ней, обняла и пропела: «Реабилитированная моя! Не плачь, бабуля! Чихай на всё!». Бабушка не одобряла такой тон: строго посмотрела на внучку, что означало: в доме чужие люди и не нужно при них так себя вести. Раньше бы это значило, что нельзя говорить по-немецки. Лена всё поняла и скрылась на кухне. Все вокруг загалдели, успокаивая бабулю, соседи ушли, понимая, что людям надо дать возможность высказать своё, сокровенное…

Внучка умывала бабушку, увела в комнату, все столпились вокруг дивана. Бабушка села и наконец-то улыбнулась. Скрывшись на кухне, Лена потихоньку пекла шульценорен, как их называла ещё мать Эрны, Августа. Все развеселились. Лена вышла из кухни, неся большой поднос.«Шульценорен», — объявила она. Все женщины кинулись накрывать стол.«А почему такое название?» — спросила вошедшая соседка, на что Лена чуть грубовато, чтобы сменить общую напряжённую тональность, сказала: «Бог его знает, должно быть, на родине Густы (так она называла свою прабабушку Августу) жил Шульц, и его уши были так же закручены». Все засмеялись и продолжали суетиться, накрывая стол.

Невесть откуда появлялась разнообразная снедь, Толебек принёс шущик — копченое мясо. Решили в честь такого события варить беспармак. На кухне появилась жена Толебека, немка Нелли, но я уже не слышала шума, ушла в себя и видела картины своего детства и степь, куда мы убегали отдыхать и играть, мечтать и читать. Она собрала многих детей, испуганных войной. Мы уходили в неё с головой и слушали тишину. Мы привыкали к тишине. Впечатления детства проходят иногда через всю жизнь человека. Для нас, ребятишек, много было интересного вокруг. Жили мы теперь в удивительном краю, он так и назывался «казахский край». Дома кругом все были с плоскими крышами, куда мы охотно взбирались это было наше царство. На крышах этих росли подсолнухи, оттуда нам виден был широкий мир, тихий, бездонно-голубой.

«Ну вот, вторая!» услышала я и очнулась. Передо мной стояла Фрида, моя тётя, но мы называли её по имени, потому что она была нам почти ровесница. Маленькая, кругленькая, она жила в седьмом ауле. Почему он был седьмым, мы не знали, а Фриду любили за её оптимизм. Всегда весёлая, она в любой компании была самая заметная. Сейчас все удивлённо спрашивали её, как она могла узнать, что тётя Эрна только что еле-еле от стресса отошла. Фрида загадочно улыбнулась и торжественно произнесла:«А вот я её обрадовать пришла. Как узнала, сразу к ней: «Нас реабилитировали!» Общий хохот испугал её, немного обидел, но узнав причину веселья, она тоже засмеялась, достала из сумки баночку сливок, и чаепитие продолжилось… Прошли годы. За это время я похоронила маму, привезла детей и внуков в Германию, но до сих пор помню вкус доброты и мира, принесённый в наш дом тем редким счастливым днём…

01/09/06

Поделиться

Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia