В ауле с казахским именем оказались одни немцы, но община была неоднородна. Одна часть считала себя коренной. Их привела в казахскую степь столыпинская реформа. Ехали на «свободные» земли в 1905 1922. Как эти земли стали еще «свободнее» в годы коллективизации, Якобу Гардту поведал Иса Айсин. Говорил сдержанно, скупо, но объективно: недопонимание менталитета народа вызвало массовый голод. «Коренные» немцы Шункуркуля все это пережили, а помочь было невозможно.
Вторая часть это выдворенные с лихорадочной поспешностью оскорбительным указом немцы АССР немцев Поволжья.
Выселяли с такой скоростью, что беженцы с запада страны, бежавшие от фашистских войск, не поспевали заселять опустошавшиеся села. Коровы бродили с ревом по улицам, поливая переполненным молоком выменем пыльные дороги, собаки от всеобщей тревожной суеты поджали хвосты и не подавали голоса. Их хозяева отвязали, а сами убыли ни с чем. Старый урожай был надежно прибран, а народившийся еще не поделили. На новом месте им, естественно, никто картошки с хлебом не заготовил. Впереди был страх и ужас.
Переселенцы с Поволжья говорили о «коренных» без злорадства: «За тридцать лет вы настолько изменились, что можно подумать, вас тут, в ковыльной степи «выпахали» (rausgeackerte Kowyleköpf). Столыпинские первоцеллинники сюда тоже прибыли с Поволжья, правда, добровольно. Теперь же волжане не желали друг друга узнавать.
Были и другие кавказские, украинские, крымские немцы-колонисты, прибывшие значительно позже известного Указа. Эти очень по-разному были обеспечены питанием и одеждой. Ведь места их выселения были большей частью очень хлебными. Сселяли их уже спокойнее, без паники, с опытом, да и сами люди как бы ждали свой приговор, загодя готовились.
Военное лихолетье грубо выравнивало всех, независимо от того, кто и к каковым немцам по происхождению себя относил. В далеком тылу шел свой неравный бой. Тоже за жизнь.
Перед недоеданием, голодом все оказались одинаково беззащитными. Семья Бехтольдт. Две сестры Фрида и Мария, братик на пару лет старше Вани Гардта. Они из всех ценностей семьи привезли скрипку. Она должна была достаться осиротевшему в 1937 году сынишке Вилли. Земляки знали и чтили виртуозного исполнителя Вильгельма Бехтольдта. Говаривали, что скрипка из тех редкостных, на которых, возможно, играли еще современники Паганини, возможно даже, она была изготовлена таким мастером как Страдивари. Однако его величество голод вынудил сирот сбыть эту семейную реликвию за ведро картошки. В доме, который приобрел эту ценность, музыки не прибавилось. Скрипка еще долгие годы пылилась в футляре под потолком. Было не до музыки. И тем, кто продал, чтобы на неделю дольше жить, и тем, кто приобрел, не зная зачем.
С каким нетерпением в Шункуркуле ждали первую весну в степи, трудно описать. Ждали, выглядывали первые проталины. Ждали, высматривали, когда на обнажившемся клочке земли начнут кормиться и заведут свою звонкую песню жаворонки. Мальчишки ладили силки. Любая досточка и пучок волоса из конского хвоста или гривы, и орудие лова готово. Орудие, которое оборвет не одну утреннюю песню весны. Орудие, чтобы выстоять, выжить в неравном противостоянии с голодом.
Еще больше, чем первые проталины, было ожидание полного схода снега. Степь прорастала коврами из тюльпанов. И были они всех цветов радуги. И опять же не оживание, не обновление степи, не ее просторы, а животный мир, природный дар продуктов питания сурки, барсуки и суслики интересовали абсолютное большинство людей. Интересовала птица, их гнезда.
Выжить, выжить и еще раз выжить!
Чтобы сеять, пахать и кормить фронтовиков… Якоба Гардта с овчарни перевели на новую работу. Он теперь выделывал кожи, а с отарой летом на пастбище успешно справлялись девчонки-подростки. Работа у Гардта была малоприятной. В кислейшей закваске, в деревянных бочках «лысели» шкуры волов, лошадей. Затем на вороте их разминали и расстегивали, часами вращая в одинокой упряжке быка по солнцу и против солнца, подливая на кожу деготь.
В итоге получался добротный материал для ичигов, если по-кавказски, или мокасин, если по-мексикански. Гардт мог бы выделать и хромовую кожу, и замшу, и юфтевую. Но было не до жиру. Сыромятные тапочки бегом, на скорую руку, шили Якоб и его помощники, пожилые мужики. Шили ремнями, которые сами и нарезали. Эти ичиги, со швами наружу, конечно же, боялись воды. После утренней росы они усыхали настолько, что были похожи на тиски для ног. Спасались тракторной смазкой. На каждом бригадном стане стояло ее ведро. Где-то круглые сутки работали обувные фабрики, но гнали они, без сомнения, «кирзу» для тех миллионов солдат, что поднялись на священную войну. Где уж тут роптать на ичиги.
Уже с середины лета команда Гардта перешла дальновидно на новый «конвейер»: катать пимы на зиму. Место работы опустевший клуб. Ворох шерсти и крепкие руки. Ни тебе колодок, ни тебе инструмента: чаны, кислота, шаблоны.
Сероусый Шмидт, он же кузнец и лучший в округе столяр, смастерил колодки и «смык», т.е. струбцину, на которой в виде кругло-скатанного ремня натягивалась одна «струна». Дергали деревянным крючком этот жгут-струну, и шерсть растрепывалась, вычесывалась и очищалась.
На первом этапе нужна недюжинная сила, на втором наоборот, очень тонкое чутье в пальцах, чтобы регулировать уже на раскладе толщину подошвы, плавно переходящей в мягкое голенище. А дальше вода, пар и работа деревянной колотушкой.
Председатель, Виктор Браун, прибывший с фронта с раненой рукой, говорил Гардту: все, что можно изготовить здесь, в Шункуркуле, будем поощрять. От армии отрывать стыдно и потому невозможно. Готовьте овчины, будем шить транспортникам полушубки.
Образованный, интеллигентный Браун командовал небольшим подразделением солдат и сам ходил под весьма уважаемым начальником. С фронта в тыл он прибыл с девизом: «Ты командир. Пока у тебя есть подчиненные, береги их!»
С фронта, правда, очень редко, возвращались не только раненые бойцы, но и раненые, выбракованные лошади. В колхозный общий двор поступила такая кобыла, окривела на один глаз при обстреле обоза со снарядами. В тылу она выглядела очень откормленной рядом с отощавшими меринами, с которых почти не снимался хомут.
Лошадей отпускали на выпас на край села, в обильно поросшие бурьяном старые развалины. На беду этой кобыле, там оказался неприкрытый колодец. Она туда рухнула и была обречена. Оформили акт. Мясо разошлось по бедствовавшим семьям.
К Брауну-младшему прибыли его отец и мать, сестра Эрика, школьница. Село разбогатело сразу на три учителя. Об их миссии педагогической несколько позже. Ум, честь и совесть этих людей были направлены на одно: помочь уцелеть односельчанам, устоять перед голодом.
Рядом с селом, в районе кладбища, по весне талая вода создавала озерко и оно держалось до середины лета. Берега старый Браун, Лев Михайлович, стал распахивать. Потом устроил там шалаш. Пока шла эта работа, у него на всех подоконниках росла свекольная рассада. Высаживали ее всем селом. А через два месяца сладкий корень уже попадал в суп. Лев Михайлович заметил, что на плантацию наносятся ночные визиты.
Старый Браун был большой оригинал. Он устроил дело так, что в малооблачную ночь на кладбище из могилы поднялось огромного роста абсолютно белое привидение и прямиком пошагало к свекле. Там летящая меж облаков полная луна открыла вид на пару фигур, копавших свеклу. Для женщин (а это была мать с дочерью-подростком) такое явление оказалось ошеломляющим. Привидение энергично шагало к ним, периодически взмахами рук, образуя большущий белый крест. Застывшие в немой позе, скованные страхом, женщины растерялись: бежать? заговорить?
— Что же ты, Боже, желаешь? стуча зубами, выдавила мать.
Привидение, с накинутым на лицо лоскутом кисеи, длинным указательным пальцем тыкало в свеклу, что лежала у ног, затем где место этим корнеплодам. Одной рукой указав на мать и дочь дескать, оставьте свеклу направило вторую руку в сторону спящего села, что значило: марш домой.
Заговаривать старый Браун не решался. Его чистейший литературный немецкий сразу бы испортил всю интригу. Он-таки дал сам матери и дочери по паре свекл, ибо знал, что голод не тетка, как говаривают в народе.
Не прошло и двух дней, как все село уже знало: с кладбища по ночам в село приходит очень рослое белое привидение. О том, что оно сторожит свеклу, естественно, ни слова. Тайну привидение само открыло, заявив ночной гостье: Боже хочет свеклу осенью поделить.
Опыт со свеклой уже на вторую весну получил распространение. По этому принципу посадили бахчу. Наряду с пшеницей и рожью стали возделывать рыжик и давить ароматное салатное масло. Чем безнадежнее положение, тем остроумнее выкручивались.
Браун-младший нет-нет, да и подталкивал бухгалтера Филиппа Гардта к написанию какого-нибудь акта в связи с нападением волка или вынужденным забоем скотины, чтобы удержать людей на ногах. Это было особое искусство изворотливости при учете и отчете.
Виктора Львовича Брауна с женой Анной Дмитриевной потом перевели в другой колхоз. Уехал туда и Лев Михайлович. Там некому было председательствовать и к тому же школа нуждалась в учителях. Каждому педагогу давали по два класса первый с третьим, а второй паровали с четвертым.
Брауны оставили в сердцах шункуркульцев самые добрые воспоминания. Они умели объединять людей, вдохновить на дело, подсказать как можно ненавязчивее человеку, как он может помочь сам себе. Иными словами, подтолкнуть к догадке, которую с радостью, как свое открытие, человек энергично, не откладывая, начинает воплощать.
Браун младший спустя годы делился с Филиппом: мы переехали в Ворошиловку с сожалением, знали, что былого взаимопонимания уже не будет с новыми людьми.
С другой стороны, надо было уехать от «своих» соплеменников. В районе не все понимали, как это при условиях равных, а нередко и явно проигрышных, результат всегда заметно лучший в колхозе им. К. Маркса. Чем работать, когда тебя в чем-то подозревают, лучше рассеять, отмести все сомнения, действуя по тем же принципам на новом месте.
Иван Сартисон
09/05/08
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
