Ростовчанин Роберт Максович Кесслер – поэт, художник, кандидат биологических наук. Как уживаются в нём такие разные способности и таланты?
/Фото автора. ‘Поэт и художник Роберт Кесслер.’/
— Роберт Максович, расскажите, пожалуйста, о ваших семейных корнях. Откуда вы родом, с какими краями была связана ваша жизнь?
— Я родился 28 августа 1937 года в большой немецкой семье в г. Ростове-на-Дону. В состав семьи входили мой дед Альберт Альбертович, его жена Берта, их дети Матильда, Эдуард, Амелия-Мария, Лидия, Берта (Вера) и Макс – мой отец. Все они, по имеющимся сведениям, были до 1928 г. германскими подданными, а потом были вынуждены принять советское гражданство.
В 1935 г. мой отец женился на моей матери – Олиференко Клавдии Яковлевне, которой тогда было 22 года. Она работала в аптеке, фармацевтом. Отец, после окончания морского училища, работал инспектором по судоремонту в Азовском морском пароходстве. 29 марта 1938 года он был арестован девятым отделением УНКВД Ростовской области и осужден как участник антисоветской фашистской организации на 10 лет, сослан в Севураллаг (Свердловская область), где и погиб в возрасте 30 лет 2 августа 1940 г.
В начале войны я с матерью и дедушкой был отправлен в Сибирь. Ну а в дальнейшем отношение властей к указанному контингенту было предсказуемым и типичным, а рассказ об этих временах и сейчас наводит тоску…
До восьмого класса я учился в г. Рубцовске, где мне впервые явилась муза в образе Раи Гальченко, в которую я был безответно влюблен и которой я тогда посвятил множество наивных виршей, снабженных с помощью фиолетовых чернил рисунками. Стал бы я писать в будущем без этого подарка судьбы, неизвестно.
— Ростов-на-Дону, этот величественный город, по всей вероятности, стал для вас другом, единомышленником?
— В 1953 г., вскоре после смерти тирана, мы с матерью отправились на родину – на юг, сначала в станицу Крыловскую, где жили какие-то родственники по материнской линии. Здесь просится художественный стиль. Уже вблизи от станции я увидел изнемогающие от собственной тяжести и сладости местные абрикосы (жердёлы), оранжевые плоды которых усыпали пыльные и пышущие жаром тротуары. В тени сада, куда мы добрались с чемоданами, тоже было жарко. Время от времени неторопливые беседы женщин сопровождались гулкими ударами падающих на сухую землю яблок. Это был рай, аборигены которого равнодушно взирали на его прелести.
Затем мы оказались в Ростове, сняв комнатку в частном доме. Я поступил в университет, где ощутил полноту своего невежества. После окончания филфака, в результате ходатайства ректора РГУ Ю.А. Жданова, который к авангардной молодежи относился со снисходительной симпатией, я поехал в г. Новокузнецк, на стройку коммунизма Запсиб – работать в многотиражной газете «Металлургстрой». Членами редакции были молодые люди, в основном из Москвы, – золотая молодежь, ребята, ставшие впоследствии известными прозаиками и поэтами.
Через два года я женился на ростовчанке-биологине и оставил сибирскую вольницу. Чтобы сохранить независимость от идеологии, я окончил биофак, стал биохимиком, защитил диссертацию… Однако быть независимым в нашей стране редко кому удается надолго.
В 1990-е годы наука впала в глубокий анабиоз. Всё остановилось. Народ разбежался. Мои любимые лаборантки и младшие научные сотрудники довольно успешно вписались в новую жизнь и не жалеют о несостоявшейся научной карьере. Я же занялся тем, о чем мечтал всегда – живописью.
— К каким научным открытиям привела вас многолетняя работа в области биологии?
— Честно сказать, у провинциальной науки прежних времен по причине скудного финансирования была лишь одна стратегическая цель – понимать, что делается на переднем крае мировой науки, чтобы, не дай Бог, не пропустить важных открытий, о чем потом следовало бы жалеть. У меня есть монография «Бета-гликозидазы высших растений». За последнее время в рамках национального проекта по науке мною были написаны обзоры и учебные пособия для студентов, бакалавров и магистров.
— Как вы пришли к своему поэтическому призванию?
— Я писал всегда. В университетские годы в период оттепели (1960-е) мы, творческая молодежь, шокировали наших комсомольских и партийных боссов стенными газетами с собственными иллюстрациями. Стенгазеты нещадно срывались, а авторы подвергались различного рода репрессиям. Стихи, которые я посылал в журналы, возвращались мне с замечаниями типа: эстетство, слишком красиво, оторванность от реальной жизни, взгляд из башни слоновой кости и т.д. Писал после этого уже без всякой оглядки на установки для творческих работников.
— Поэт и художник – две ипостаси вашего дарования – живут в согласии?
— Одна знакомая дама сказала: мне не нравится ваша поэзия, потому что я не люблю живопись. Довольно часто эти два вида творчества проявляются вместе. Достаточно вспомнить рисунки Пушкина, особенно профиль Анны Петровны Керн – настоящий шедевр, акварели Лермонтова, агитплакаты Маяковского… Все это результат сцепленных генов, живущих в согласии.
— Пишете ли вы стихи к своим картинам, картины (рисунки) – к своим стихам? Какие вы используете мотивы, общие для поэзии и живописи?
— Указанные гены живут в дружбе, но достаточно независимо друг от друга. Так, одно время я рисовал только балерин и не успокоился, пока не изобразил их 13 раз. Стихотворение про балерин всего одно, хотя и называется «Сто балерин», да и то шуточное и написанное в другое время и по другому поводу. Сейчас у меня идет серия картинок «Бабочка счастья». Их уже семь. Есть и стихотворение на эту тему, но в нем одном можно прожить самому всю свою жизнь в образе бабочки. Очень интересная тема о поэтах-художниках, как в научном, так и в искусствоведческом плане.
Вот цепочка возможностей самовыражения: скульптура, живопись, поэзия, музыка. Путь, как у Гегеля – восхождение от абстрактного к конкретному и обратно – для одухотворения земного воплощения истины. Анна Керн – божественная, гений чистой красоты – образ, который уже существовал в абстрактном виде в душе поэта, и вот он чудесным образом в чудное мгновенье материализовался. Везет же человеку!
— У вас вышло пять книг стихов. Как сложилась ваша поэтическая биография – что вызвало в вас желание переносить свои переживания и впечатления на бумагу, как эволюционировало ваше творчество?
— Большинство людей, часто интуитивно, ищут способ (способы) самовыражения. Откуда вообще это стремление? Может, это способ самоутверждения? Одно время набор способов интеллектуального развития был крайне скуп: книги, трофейные фильмы, песни Утесова, соловьиные трели Лидии Руслановой… Это потом уже появились мощные радиоприемники, которые ловили американский джаз, телевизоры с линзой для увеличения.
Молодой человек хочет подражать чему-то непонятному, красивому, неординарному, и он подражает Элюару, как Пушкин – Парни, Пикассо – Хэму (Хэмингуэю). И пошло-поехало. «Катилось жизни колесо / От головы Тутанхамона / До голубого Пикассо».
— Почему вы назвали свои недавно изданные книги «Птица С» и «Зеленый луч»?
— В первую из этих книг вошло лучшее, что было ранее написано. Я издал эту книгу в частном порядке, когда появилась возможность. Так, как я хотел, без всякого вмешательства кого бы то ни было. Я продал несколько картин и сделал это. И назвал книгу «Птица С», где С – это еще не счастье, но Свобода!
Сочетание «зеленый луч» – теперь полузабытое. Оно обозначает появление зеленого луча в самое последнее мгновение ухода солнечного диска под горизонт. Такое видение считалось очень хорошей приметой. В моём стихотворении по этому поводу написано: «зеленый луч был ярко-ал». Это эффект нашей сетчатки: после долгой засветки красным, с исчезновением последнего, появляется ощущение зеленого света. Это прекрасная аналогия иллюзии, эффекта, который может наблюдаться после хорошего стихотворного текста.
— Вы любите писать сонеты. Какие возможности этой виртуозной формы привлекают вас?
— Вам тоже совсем не чужда эта строгая во всех отношениях форма! Именно вы ею владеете виртуозно, создав неподражаемый венок сонетов, посвященный Максимилиану Волошину – мастеру этого жанра, творчество которого и вдохновило вас на это восхождение. «Суровый Дант не презирал сонета…».
— Роберт Максович, вы прибегаете к неординарным поэтическим формам, озаглавливая свои творения «Антарктический ноктюрн», «Псалом № 1», «Туманный триптих»… Как рождаются эти находки?
— Я не рассматриваю их как какие-то удачи. Просто эти названия отражают содержание или форму стихов. К вашей чести, должен заметить, что вы ставите неординарные, очень интересные вопросы, на которые также интересно отвечать.
— Ирония занимает немалое место в вашей поэзии. Вы приверженец сатиры или шутки?
— Ирония – это легкая, слегка грустная шутка, находящаяся в контексте настроения. Сатир с вакханками кружился…
— Какие ваши произведения (в поэзии, живописи) вам особенно дороги, памятны?
— Как объективно самому себе оценить свое творчество? Однажды мы с приятелем теплой южной ночью шли к морю и остановились взглянуть на Млечный Путь. Он был виден необыкновенно четко. И мой приятель почти пропел: «В небе вставала / Солнца светлее / Кассиопея, Кассиопея…»
– Боже мой! – восхитился я, – что это, кто это?
– А кто бы такое мог сочинить? – спросил мой товарищ.
– Разве только Иннокентий Анненский? Больше некому.
– Это – ты в студенческие годы. Так что дарю!
Иным способом оценить свое творчество, лишь представив его как чужое, вероятно, невозможно.
— Кому вы посвящали свои произведения?
— Как правило, своим хорошим знакомым, особенно женщинам, готовым всегда чем-нибудь удивить, восхитить. Особенно красотой. У меня есть два очень значительных любовных цикла, посвященных Светлане Б., а затем Валентине Т., в которых, как я теперь вижу, представлены все оттенки чувств, характерных для влюбленного человека, – от сладкого предчувствия любви, ее благотворного влияния до полного отчаяния с обращением к псалмам и последующему горькому успокоению. Хотелось бы издать эти стихи (их более ста) отдельной книжкой.
— Что значит для вас быть российским немцем?
— В детстве и юности мою немецкость ощущали скорее окружающие. В годы перестройки я активно участвовал в организации союза писателей российских немцев, академии наук российских немцев, еще в каких-то структурах. Все это было очень интересно, но германские деньги быстро кончились, а с ними и немецкий энтузиазм. Что от всего этого осталось? Книга «Подземные колокола», где я участвовал как переводчик. Спасибо Г. Вормсбехеру. Еще и за то, что благодаря ему я попал в объятия Мамонтовки. В последние годы общался с ростовскими немцами в рамках программы «Возрождение».
— Выставки ваших картин устраивались в дни немецкой культуры в Ростове-на-Дону. Где ещё проходили выставки ваших работ?
— Для большой персональной выставки мне не хватало картин, так как мне приходилось их продавать и расплачиваться с докторами за дорогие и сложные операции моих родственников. Зато моими картинами проиллюстрирована книга «Птица С».
— Ваши картины покупают, они уезжают в разные страны… В каких уголках мира люди любуются вашими произведениями?
— Несколько картин оказалось в Америке, Израиле, Германии. Периодически мои картины приобретают мои хорошие знакомые, иногда даже что-нибудь заказывают.
— С какими российско-немецкими деятелями искусства вы поддерживаете контакты? Слышала о вашем знакомстве с поэтом Александром Шмидтом.
— Да, замечательный, душевный человек, с которым я общался в Саратове на съезде писателей в период полета какой-то красивой кометы. Там же я познакомился с прекрасным писателем из Хатанги Владимиром Эйснером и с Вальдемаром Вебером из Аугсубрга. Все куда-то пропали. Ау! Отзовитесь!
— Много ли у вас друзей в Германии?
— В основном это бывшие россияне, которые маются там, впрочем, как и мы здесь. Хорошо только весной в Сочи, а осенью в Кисловодске.
— Ведёте ли вы дневник?
— Для этого надо быть очень организованным человеком. Таким, как была божественная Аннета Керн.
— Какую книгу вы прочитали последней? Поделитесь, пожалуйста, впечатлениями с читателями нашей газеты.
— Вновь Селинджера – «Посвящается Эсме». Роман Помука «Снег», турецкий вариант нашего Тараса Бульбы на современном этапе. И роман Дины Рубиной «Почерк Леонардо» – лучшее ее произведение. Все книги достойны внимания избалованного читателя.
— Вы планируете издание своей автобиографии?
— Таких планов нет. Это интервью – наиболее полный до настоящего времени вариант моей творческой биографии.
— Ваши любимые поэтические строки.
— Иногда Пушкин в присутствии Анны Керн, будучи в некоторой рассеянности, беспрерывно повторял запавшие ему в душу строчки, в частности, из стихотворения барона Розена: «Неумолимая, ты не хотела жить…» Очень хорошо и так же осмысленно звучит: «И – больше сказав, чем могла: Пески Палестины, Элизиума купола… » Это строки Марины Цветаевой из стихотворения, которое я нашёл когда-то в самиздате, в сборнике «Метрополь» про осень. Нигде в других изданиях этого стихотворения я не находил. А я помню с пятого на десятое.
— Да, это строчки юной Цветаевой. «Осенняя седость./ Ты, Гeтевский апофеоз! / Здесь многое спелось, / А больше еще — расплелось». Вы точно вспомнили цитату! А ведь не каждый поэт помнит наизусть даже свои стихи…
— Да, я и своих-то стихов ни одного не помню, в отличие от других авторов. И еще я вспомнил любимые строки. Когда был недавно в Сочи, то процитировал в автобусе на экскурсии строчки К. Бальмонта: «Я когда-то был сыном земли, Для меня маргаритки цвели…» Через некоторое время экскурсовод объявил: «Слева на клумбе вы можете видеть маргаритки».
Интервью: Елена Зейферт
24/04/09
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
