Из беседы с бывшим военнопленным Винтером. Лениногорск, август 1996 года

– Тогда в 1945 году мы были молоды, и, несмотря на тяжёлые условия плена, нам хотелось любить и быть любимыми. У некоторых из наших товарищей сложились искренние, нежные отношения с русскими женщинами, ведь их много работало наравне с нами в цехах свинцового завода и на рудниках под землёй. По возвращении домой в Германию многих долгие годы угнетала мысль о том, что в далёком Лениногорске у них могут расти дети, а они не имеют возможности не только помочь, даже просто узнать об их судьбе. Я прошу от их имени, если возможно, разыскать женщин, сохранивших своей любовью и теплотой жизнь несчастным пленным солдатам. Одну из них звали Екатерина Маслова, она жила на улице Семипалатинской…

Я попыталась найти этих женщин, и судьба одной из них меня потрясла.

Свадьба Катюши и Николая в мае 1940 года была весёлой и звонкой – гуляла вся улица. Ей, восемнадцатилетней, румяной, сильной, казалось, что впереди жизнь, полная радости и счастья. Муж работал в проходческой бригаде на руднике, был стахановцем. Начальство, как только узнало об их комсомольской свадьбе, сразу выделило им просторную квартиру. Через год весной родился такой же, как они с Колей, крепкий, розовощёкий малыш Мишенька…

Сын крепко спал на руках Катюши, когда раздалась команда «По вагонам!», и его отец в числе самого первого призыва уехал на фронт. Спал Миша и в тот день, когда через полгода в их дом принесли страшную весть: «Ваш муж, Николай Маслов, пропал без вести в боях за…».

Скрывая от сына горькие слезы, Катюша лелеяла надежду, что муж жив, ведь «без вести» – это не «пал смертью храбрых». Спускаясь в шахту, она работала и за себя, и за Николая: чем ближе победа, тем быстрее она сможет найти его, даже если он ранен и беспомощен, даже если он в плену на чужбине.

И вот пришёл тот самый светлый день – День Победы. За эти страшные военные годы Катюша слышала множество историй о том, как неожиданно возвращались домой те, кого уже не надеялись увидеть. Поэтому теперь при каждой возможности она бегала встречать поезда – вдруг из плена или из госпиталя вернётся её Коля.

Однажды тех, кто пришёл на вокзал в надежде встретить с очередным составом своих родных, оттеснили за высокий деповский забор. Запретили приближаться к перрону и привокзальной площади. В полной тишине, без обычной музыки из репродукторов подошёл состав из нескольких десятков теплушек с решётками на окнах. Первыми вышли военные с собаками и автоматами на плечах, выстроились в оцепление. Открылись вагоны, и стали выходить люди в солдатских шинелях. Толпа за забором сначала замолчала, всматриваясь и вслушиваясь, и вдруг в ужасе выдохнула: «Немцы!..»

Катюша вместе со всеми во все глаза смотрела на тех, кто разрушил её счастье, её семью – сколько было в этих взглядах… Но, пожалуй, главное, что чувствовала Катя, это было недоумение: зачем эти худые, с почерневшими лицами, в оборванных шинелях люди здесь? Ничего в них, одинаковых в своей измождённости и усталости, не было зверского и отвратительного.

Неужели они те самые фашисты, которые пришли на её Родину, чтобы жечь, убивать, мучить? И вдруг у неё потемнело в глазах и высветилось только одно лицо: молодой военнопленный был так похож на Николая, что она едва сдержалась, чтобы не закричать.

В эту ночь Катя не спала, перед ней все время вставал образ этого солдата с опущенными плечами, боящегося поднять глаза. Она, всматриваясь в сына, гнала от себя дикие и нелепые мысли: «Это фрицы, фашисты недобитые! Не может среди них быть похожего на Колю!» Но когда под конвоем к ним в забой спустили на работу военнопленных, её как током ударило сходство с родным лицом. Теперь она могла его рассмотреть получше.

Конечно, это был другой человек. И ростом повыше, и годами моложе. И взгляд у него был другой – какой-то беспомощный, робкий, почти детский. В шахте времени на разговоры нет, но и без имени не обойдёшься. На Катин вопрос немец, вдруг открыто улыбнувшись, с готовностью ответил: «Я понимайт по-русски, учить в университет, меня зовут Карл Кархлерт».

«Некогда мне ваших имён тут выговаривать, когда обвал пойдёт. Будешь Колей, – буркнула Катюша. – Знаешь русский – так слушай меня, да повнимательней, а не то твоя муттер долго плакать будет: в забое работать – не чужих кур по огородам ловить!»

Наверное, тем военнопленным, кого определили на работу на рудник под землёй, первая смена показалась вхождением на круги ада. Задыхающихся, с разбитыми в кровь руками, потерявших всякую надежду выжить в плену, их после всех подняли на поверхность. Но ещё страшнее для них была немая, гранитная стена отчуждения и неприятия людей вокруг. Они понимали, что случись обвал или сорвись гружёная вагонетка, их жизни станут спасать в последнюю очередь, если вообще станут…

Маслова была не одна из их женской бригады, кто на следующую смену принёс для военнопленных специальные рукавицы и приспособления, без которых нельзя было работать в забое. Уж кому, как не им, спускавшимся в годы войны порой на две-три смены в шахту, было знать цену горняцкому труду. В перекур пожалели и поделились пайковым «Беломором».

Ещё через несколько смен, почувствовав наконец-то помощь каких-никаких, а мужских рук, стали угощать из немудрёных домашних термосков.

Не хотели оставаться в долгу и немцы: среди них оказались и портные, и ветеринары, и художники, и ремесленники, и механики, и каждый старался хоть как-то расположить к себе женщин-забойщиц, от которых в шахте зависела их жизнь. С каждым месяцем управление лагерей все больше делало послаблений в режиме содержания пленных.

Может, сказывалась тупиковая отдалённость Лениногорска – горы и тайга вокруг делали полным безумием побег, может, был приказ сверху. Но все чаще можно было увидеть немцев на улицах, во дворах, где они помогали что-то строить, чинить, лечили коров, ремонтировали швейные машинки, делали мебель.

И только Катюша не могла себе позволить пригласить Карла домой, хотя он столько раз предлагал ей свою помощь. У спецполитотдела лагеря он был на хорошем счёту, так как успел провоевать всего несколько недель. Не став членом нацистской партии, почти всю войну скрывался от демобилизации. Его одним из первых могли репатриировать на родину, в Германию, и поэтому ему разрешалось в определённое время перемещение по городу по спецпропуску.

Но Катя Маслова, которая всю войну с маленьким ребёнком на руках прожила одна, у которой в доме без мужика накопилось столько дел, Карла-Колю к себе не звала. Уж слишком долго не могли они оторвать взгляд друг от друга. Уж слишком часто в жарких снах муж стал приходить к ней с лицом Карла.

И слишком неистово верила она все эти семь лет в возвращение своего Николая и потерять эту веру боялась.

К празднованию третьей годовщины Победы всю Катюшину бригаду пригласили в кинотеатр имени Маяковского, где силами военнопленных была поставлена оперетта Кальмана «Сильва». Наконец-то можно было смело обуть туфельки на каблуках, надеть шёлковое платье, выпустить локоны и даже чуть-чуть подкрасить губы. Именно в ту весну Катюше наконец-то поверилось, что пришла она, мирная жизнь. Только не было рядом с ней её заводного, горячего Коли. Но был Карл, так на него похожий, так искренне радующийся каждой их встрече, так по-мужски нежно сжимающий руку…

В тот вечер Карл первый и единственный раз был у Катюши дома. Через две недели его отправили сначала в Англию, а затем в Германию. Он не знал отчества Екатерины Масловой, даты её рождения, не смог запомнить из адреса ничего, кроме названия улицы. Но через 45 лет, как только появилась возможность что-то узнать о ней и её детях (а он почему-то был уверен, что у них с Катюшей родился ребёнок), он начал поиски…

Трудно сказать, не было ли в том Божьего провидения, что он, профессор филологии, 70-летний вдовец, умер от инфаркта, не дожив совсем немного до ответа из далёкого Лениногорска.

Из воспоминаний Е.И. Ивановой, проживавшей в военные и послевоенные годы на улице Семипалатинской по соседству с Екатериной Масловой: «Катю я помню хорошо. Работящая, красивая девка. Замужем была, перед самой войной сынка родила. Муж её без вести пропал в 41-м, сразу же, как на фронте оказался. Долго она его ждала, никто к ней не ходил, она женщина была порядочная, да и после двух смен в забое сил только ребёнку картошки наварить хватало.
А вот после войны у нас военнопленные были. Так те бабоньки, что с ней работали, говорили, что влюбился в неё немчуренок – молоденький, ласковый студент. Дело молодое, я не видела, лишнего про неё врать не буду. Но только военнопленных уже стали в Германию отпускать, и её студента отправили, а у Катюши-то явно прибавление в семье наметилось.
А вот как муженёк в конце 48-го объявился, вот это я помню, такое не забудешь. Где его война носила, не знаю, но вернулся он зверь-зверем. А тут жена неверная, да ещё – мир не без добрых людей – шепнули, что, мол, фашистское семя носит. Уж сколько мы, соседи, её укрывали, прятали, но жизни у Катюши не стало – бил он её страшно да все по животу старался.
В общем, девка она сильная была, бергалка, не выдержала издевательств – зарубила его топором. Сама пошла органам сдалась, и осудили её на большой срок, считай, на пожизненную каторгу. Кольку похоронили с почестями, как фронтовика. Мишеньку чужие люди усыновили (только ничего из него путного не вышло – вырос алкашом и бандюгой). А про Маслову Катю где-то году в 50-м от амнистированных весточка долетела, что до лагеря она не доехала, в родах на этапе умерла…»

Елена Путинцева


Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia