В рамках недели современного театра АРТиШОК прошел спектакль «Каспар» в постановке египетского режиссера Хани Ганема (театр «Rebellion» («Мятеж», Каир), органично срастившего два произведения: австрийского писателя XX века Петера Хандке «Kaspar» и арабского философа XII века Ибн Туфайла «Epistel des Hayy Ibn Yaqzan».

«Каждый должен построить свой собственный мир. Для этого надо отправиться на поиски действительной действительности, причем, не утрачивая своего индивидуального сознания и не теряя ни в коем случае своей личной свободы» (Петер Хандке).

В 1968 году один из самых мятежных авторов XX века, одновременно продукт и отражение революционного студенческого движения, назвавший себя обитателем Башни из слоновой кости, которого в свою очередь критики назвали «идеологическим монстром», предателем западных ценностей, мастером шоу, Beat-автором Петер Хандке — написал пьесу «Каспар». Каспар (его исторический прототип Каспар Хаузен, проживший 20 лет в полной изоляции) — это мальчик, которого воспитали волки. Однако «человек в конце концов уходит к человеку, хотя джунгли его не выгоняют» — такова уж натура человеческая по словам Каа («Маугли», Редьярд Киплинг) и, войдя в общество, испытав неисчислимые страдания, пытаясь социализироваться в нем (Балу: «Кто станет спорить с человеком и его обычаями»), говорить на их языке в прямом и переносном смысле, он оказывается в психиатрической больнице. Это происходит после того, как ученые использовали его в своих научных исследовательских целях. Ключевое понятие в процессе социализации Каспара язык, основой которого является социальная грамматика. Язык по Хандке это не отражение действительности, это сама действительность, мир это отнюдь не нечто отдельно созданное от слова, но находящееся в самом слове. И Каспар начинает изучать язык, язык общества, который, к сожалению, утратил смысл; слова и предложения превратились в формальную стереотипную условность, и язык теперь несет только разрушительную силу. И сила эта огромна, она может быть даже сильнее, чем сам человек, и она манипулирует сначала им, затем всем обществом, его мышлением, его действиями. Каспар учится говорить, не понимая смысл, которого, в сущности, нет.

В субботу в Немецком театре «Каспар» был показан алматинскому зрителю.

В фойе: египтянин Хани Ганем в черной сутане посвящает публику в действо, которое будет длиться ровно один час

В центре темного зала, освященного тринадцатью горящими свечами, стоит стол в форме распятия. У каждой свечи прибор: тарелка с вилкой и ножом. Все готово для вечери. По три стороны распятия сидят зрители. Довольно спокойная, хотя немного пугающая обстановка. Почему-то неуютно и тревожно. Что же вызывает эту смутную неприятную тревогу и даже, возможно, страх? Ах, да — смех. Этот непонятный истеричный, дьявольский смех, он будет присутствовать как акустический фон, иногда приглушенно и едва слышно, но не умолкая, а, наоборот, с новой силой возникая вновь

Спектакль построен на технике монтажа: фрагменты, спроецированные на белом экране, сменяются игрой актера, его тела, его пластики, импровизацией со зрителем И все это выполнено в неком гипнотическом замедленном стиле, который, кстати, свойственен Петеру Хандке. В своих дневниках он пишет: «Когда мне было 36 я был озарен Промедлением. Медленность для меня стала с тех пор принципом жизни и принципом пера. () Хотя я понимаю, что эта самая медленность многих нервирует, тех, которые привыкли пробегать глазами, проглатывать, фотографировать одну лишь «Story» в произведении или в языке. Возможно даже, вернее и точнее сказать вместо «медленность» — рассудительность. Никогда, никогда не спешить, но всегда выдерживать дистанцию к вещам и быть застенчивым!»

На акустическом фоне, помимо смеха, размеренным голосом читаются магнитофонные записи из философских текстов на арабском, немецком, английском и испанском языках.

Но в центре, конечно же, остается главный герой Каспар, мужчина, воспитанный в пустыне оленем, после смерти которого он приходит в общество людей, законы которого ему предстояло постичь: «Я хочу стать таким, каким однажды был другой». («Ich will ein solcher werden, wie einmal ein аnderer gewesen ist»). Процесс социализации сопровождался колоссальными душевными и телесными страданиями, которые Хани Ганем передавал пластикой тела с необыкновенным мастерством. Удивительное владение своим телом, вплоть до того, что зритель мог сосчитать пульс, сколько ударов в минуту билось его сердце. Это создавало определенное напряжение в зале. Добавило «киловатты» отсутствие сцены, ведь ее не было, так как Каспар — среди нас. Это драма нашего общества.

Каспар ворвался в общество на рассвете, желтый огромный раскаленный диск всходил за его спиной с востока он шел на запад. И он захотел стать как все. Первая его попытка гипотетическая вечеря (в финале этой сцены его лицо полностью в муке), вторая попытка желание внешне походить на «самое слабое и беззащитное из всех живых существ» (закон Джунглей, «Маугли»), т.е. облачение в одежду.

Сцена импровизация, когда зритель участвует в спектакле. Одна женщина из зала, активно пожелавшая помочь одеться Каспару, еще больше стирает грань между фантасмагорией постановки и реальной жизнью; одновременно этот мучительно затянутый ритуал показывает всю абсурдность, которой общество уделяет большую часть своего времени.

Однако эти попытки оказались тщетными, потому что Каспар не смог выполнить главного условия современной цивилизации, грамматические правила которой были не для его дикой сущности, а ей он был верен: «Я таков, каков я есть». («Ich bin der, der ich bin».) Он не захотел говорить на их языке, который, по сути своей, совершенно нечеловеческий — неаккуратно оброненные фразы послужили причинами многих катастроф, войн, неисчислимых страданий

Каспар вызвал необыкновенную симпатию у зрителя, который медленно, вдумчиво искал слова после спектакля.

Последняя сцена, или даже, скорее, кадр человек на Луне. Он дошел дотуда — дальше некуда. Сегодня пока ярко горят звезды, но завтра их может уже не быть. Человек погасит просто их своим языком.

А стол-распятие превращается между тем в железнодорожные рельсы, и Каспар держит в руках кусок глины

Каспар: «Я увидел снег и схватил снег. После этого я сказал предложение: я хотел быть таким, каким когда-то был другой, чем я хотел выразить, почему же снег кусает мои руки. Потому что снег был первое белое, что я увидел, я назвал всё, что я увидел, снегом. Мне дали и носовой платок, который был белым. Но так как я думал, что он меня укусит, потому что белый снег укусил мою руку, когда я его взял в руки, и не взял в руки платок и так как я знал слово снег, я белый платок назвал снег позже, когда я уже знал и слово платок, увидел белый платок, у меня в голове было слово снег, даже тогда, когда я говорил слово платок, и этим я начинал что-либо вспоминать. В итоге я слово снег из любопытства использовал для чего-то не белого, чтобы проверить, превратится ли оно в снег из-за того, что я использовал слово снег и если я слово снег и не говорил, я его имел в виду или вспоминал хотя бы каждый миг если не снег, то хотя бы слово снег. Даже засыпая или шагая по ущелью или бегая в темноте, я беспрерывно повторял слово снег. Дошло до того, что я не доверял не только словам и предложениям о снеге, но и снегу самому, если он лежал или падал, больше не верил и не считал его ни реальным ни возможным, и лишь потому, что я не верил больше слову снег». («Каспар», Петер Хандке)

Каспар: «После того как я научился говорить слово я, какое-то время ко мне должны были обращаться на я, потому что я не знал, что со словом ты имели в виду меня, так как я назывался я: и даже тогда, когда я слово ты понимал, я какое-то время делал вид, как будто бы я не знал, кого имеют в виду, потому что мне доставляло удовольствие ничего не понимать; а потом мне доставляло также удовольствие каждый раз откликаться, когда произносилось слово ты». («Каспар», Петер Хандке)

Наташа Залипятских

Поделиться

Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia