Письмо из 1937 года и Постскриптум к нему

Перед вами письмо, написанное в марте-мае 1937 года моим отцом, Евгением (Ойгеном) Люц, Эрне Люц (Гаусс), жене его брата Эдуарда. За скупыми строками письма скрывается только часть трагедии большой семьи немцев-колонистов из Молочанского района Запорожской области.

«Добрый вечер! Ядвига, Лидия и дети спят. Я мог бы скоро сказать и «доброе утро», так как скоро 3 часа. В начале вечера Ядвига позвала меня домой, а сама пошла гулять с Гельгой и мальчиком (бубе). Папаша требует, чтобы я сидел рядом с ним, иначе совсем не находит покоя. Я очень устал и через 6 часов должен уходить на работу, т.е. в это время я должен уже прибыть на вторую пересадочную станцию трамвая, чтобы не опоздать на занятия.

Вчера у меня было 7 уроков и сегодня будет 8, мне нужно два раза выезжать в город. Если случаются еще и бессонные ночи, то это, конечно, очень напрягает. Однако это единственное, что я еще могу сделать для папаши, большего его нынешнее состояние от меня уже не требует. За обеденным столом и при прогулках мне его больше уже не сопровождать, это навсегда осталось в прошлом. Папаша, наконец, заснул, в последнее время спит довольно много, что говорит о его слабости.

Сами разговоры стоят ему немалого, запас энергии подходит к концу Несмотря на это, говорит он довольно много, с большим напряжением и не очень отчетливо; однако упоминает при этом всё и всех. Большую гору своих старых забот придётся ему, по-видимому, унести с собой в могилу, так как они не хотят покидать его. Очень печально! Воспитать столько детей и теперь в его последние дни (возможно, остались и последние часы) все они рассеяны по стране и удалены от него сутками и неделями пути.

Сегодня не успею закончить, ложусь спать. Возможно, Лидия допишет письмо завтра и отошлёт вам, так как мы давно не давали никаких вестей.

Спокойной ночи! С приветом, Ойген
13 марта 1937.

В конце марта я сфотографировал папашу на его кровати. Однако всё, что напоминало о его болезни, я постарался удалить, за исключением его опоры подушки. Прилагаю к письму снимок.

В связи с тем, что сегодня, 18 апреля, выяснилось, что Лидия сама написала тебе письмо и уже отправила, я достаю свою тетрадь и продолжаю писать. Однако и сегодня не знаю, насколько я продвинусь с письмом. Тяжело сидеть рядом с папашей и утешать его, проявлять уверенность и постоянно повторять о надёжном улучшении (которое ему обещал и врач после приема новых прописанных лекарств) и, с другой стороны, сразу после этого сесть за письмо и писать строки противоположного смысла, так как врач сказал относительно последнего выписанного лекарства, что его можно и не принимать. Всё продвигается гигантскими шагами к последнему вздоху. Свою комнату и окружение папаша часто не узнаёт, бредит. Отёки на ногах спадают (спадают заметно), однако сейчас это уже больше не имеет значения. От постоянного лежания лёгкие воспалены, легко кровоточат. Всё складывается одно к одному, и с этой суммой сердце скоро не сможет справляться. Вчера врач опять сказал, что теперь осталось очень мало времени. Но он может опять ошибиться, как несколько дней назад, когда он предсказал, что 12, 13 апреля будут последними днями для папаши, когда он видит солнце.

Все очень печально! Папаша очень хотел дожить до лета, хотел еще всех увидеть. Для осуществления этой надежды он испытал немало мук, пунктуально принимал лекарства и почти каждый день просил посчитать, сколько времени ещё осталось до приезда Эдгара и всех других.

Немало он обрадовался, когда услышал, что и у Эдуарда появится летом возможность провести лето на юге. Он его хотел «особенно увидеть», как он выразился.
Эдгар писал ему слишком мало о повседневной жизни Эдуарда и его семьи, он хотел больше знать, чтобы его больше успокоили. Ещё сегодня он сказал «дети подрастают, старший сын Коли учиться играть на скрипке, и все это я больше не увижу». Успокаиваю его постоянно и доказываю ему, что отёки на ногах спадают, что всё идет к улучшению.

В наших детях папаша всё ещё находит радость, подзывает их к кровати и очень сожалеет, что мальчика (буби) нельзя больше взять для того, чтобы он рядом посидел в постели. Буби и папаша были всегда старшими в доме, которые всегда первыми высыпались и таким образом первые утренние часы должны были проводить вместе.

По моей телеграмме приезжала Ольга, но пробыла только четыре дня, что его тогда по-видимому расстроило. Я готов бы отдать всё, что у меня есть, за возможность каким-нибудь образом доставить теперь всех его детей, чтобы в последние его часы еще раз подвести их к его кровати.

Собирался завтра не пойти на работу, да и не придётся, так как я получил повестку в военкомат.

Опять вечер и опять уже 1 час. Моё письмо превращается в хронику. Как бы мне хотелось вас уберечь от такого. Сегодня уже 25. Был утром в школе, однако всеми мыслями я был дома. Я вздрагивал каждый раз, когда звонил телефон. Уже сегодня вечером у меня были траурные минуты. Папаша попросил меня, чтобы я его выслушал, говорил он тихо и очень медленно. Он считал, что у него и у его семьи бывали и очень хорошие дни, что он доволен всеми своими детьми, его интересовало: довольны ли и мы им. Он говорил немного, и на это я ответил ему от имени всех его детей, настолько хорошо, насколько я мог в этом момент.

Сегодня уже 2 мая. Надеюсь, что мою телеграмму от 29 апреля вы получили. Мог бы спокойно сжечь первую половину моего письма и уберечь вас от возможных переживаний. Но в связи с тем, что написанное мной является только каплей того, что пережили мы за это время, я не сделал этого, чтобы вы имели хотя бы небольшое представление о том, как умер наш любимый отец. Я не буду больше повторять о его пожеланиях в последние дни и часы его жизни. Достаточно. 28 апреля после обеда я не пошёл больше на работу. Был до глубокой ночи с папашей. Часа в три я прилёг, а через два часа уже встал. В этот день я уже не пошёл в школу и Ядвига тоже. Мы хотели быть полностью готовыми к смерти отца, но она пришла всё-таки неожиданно. Он очень много мучился и казалось, что его энергия и сегодня не закончится. Врач поражался. За несколько минут до двенадцати папаша умер.

Далее буду краток. 30 апреля мы похоронили отца на кладбище: мы, фамилия Риезен и наш сосед. Лидия очень убивалась, приходилось её успокаивать. Вчера, 1 мая был на кладбище, у его могилы. Перед погребением наш знакомый разрезал костюм папаши. Метки, которые я оставил на могиле, были вчера еще на месте. Вчера вернулась телеграмма, которую я отправил Ольге и Гейнриху. Таким образом, они ещё не получили известие. Вместо «Софиевская сельхозколонна» бараны на почте телеграфировали «Сочинская». Немедленно пойду на почту, чтобы отправить телеграмму. Эдгара я пока уберёг от телеграфного сообщения о смерти. Собираюсь известить его письмом, и не в виде бомбового удара, он ведь сдаёт государственные экзамены.

Этим я хочу завершить это письмо. Примите с этим письмом последние приветы папаши, которые он передал всем близким!

2 мая 1937. Ойген.

Эдуарду вы должны переслать последнюю фотографию папаши, которую вам отправила Лидия. Заодно приложите к ней это письмо. Сделаю ещё несколько фотографий и затем перешлю вам фотографию папаши. Я отправил также телеграмму Эдуарду, возможно, это было нехорошо, так как он был мало информирован в том, что касается болезни папаши».

P.S. Это письмо было написано моим отцом Евгением Люц в городе Краснодаре у постели своего умирающего отца и моего дедушки Густава Христиановича Люца. Письмо написано для передачи Эдуарду Люцу, который был выслан летом 1935 года из Закавказья на строительство Беломорско-Балтийского канала. У моего деда до сознательного возраста дожило восемь детей, двое из которых жили в Краснодаре, остальных известили о смерти. На удивление уцелело одно письмо, которое донесло нам весть из далекого 1937 года.

Хотелось бы дать некоторые комментарии к этому письму.

Густав Люц был немецким колонистом и занимался выращиванием зерна на 50 десятинах земли в колонии Ноймонталь на реке Молочной, на юге Украины. Густав Люц (1861-1937) и его жена Ольга Люц (Зайферт) (1870-1923) вырастили восемь детей: три дочери Ольга (1894-1976), Лидия (18961959), Фрида (1913-1990) и пять сыновей Николай (18971938), Эдуард (1899-1974), Владимир (1901-1987), Евгений (1907-1938), Эдгар (1909-1942).

До революции семья жила счастливо и зажиточно. Старший сын Николай после окончания реальной школы учился в Московском высшем техническом училище и закончил второй или третий курс, окончить помешала революция.

В 1929 году мой дед был раскулачен, выгнан из своего дома вместе с теми детьми, которые еще проживали с ним. Моему деду в это время было 68 лет. И последние восемь лет своей жизни ему пришлось скитаться, живя то у одного, то у другого из своих детей, последние два года своей жизни дедушка жил в семье моего отца. Следует заметить, что почти все сыновья моего деда получили образование, трое из них закончили после революции Пришибский немецкий педтехникум, потом Эдуард и Евгений продолжали учение заочно в московских вузах, а Эдгар поступил в Ленинградский пединститут им. Герцена. Судьба оказалась трагичной как раз для более образованных его сыновей. Первым арестовали и выслали Эдуарда, ему чудом удалось выжить на севере. В 1937 году арестовали Евгения в Краснодаре, в 1938 году арестовали Николая в г. Феодосии, а Эдгара арестовали в 1940 году в Мурманске. Все они были учителями. Евгений, Николай и Эдгар погибли в застенках и лагерях НКВД (Народный Комиссариат внутренних дел).

Немного о нашей семье. Моя мама Люц (Герстенбергер) Ядвига Ивановна познакомилась с отцом в с. Кальчиновке, Конотопского района Черниговской области, где они работали в семилетней школе. Там же работал младший брат отца Эдгар. В 1932 году все трое переехали на новую работу в школу с. Ново-Алексеевка (Кировка), Казахского района Азербайджанской ССР. В 1933 году мои родители поженились. В 1934 году родилась дочь Гельга. В 1935 году мои родители переехали в г. Краснодар. В 1936 году родился я. Отец работал в нескольких местах учителем немецкого языка. В декабре 1937 года отца арестовали. На иждивении моей матери, которой было 28 лет, оказалось три человека: мы с сестрой и тетя Лида. Чтобы содержать нас маме пришлось работать учителем немецкого языка в нескольких школах.

После ареста отца мама носила передачи с едой и теплыми вещами в городскую тюрьму. По ее рассказам, очереди в тюрьму тянулись несколько кварталов. Массовые аресты пришлись на конец 1937 года. Примерно через месяц после ареста моего отца перестали принимать передачи и заявили, что арестованных увезли. Где-то в середине 1938 года моя мать получила извещение из НКВД, что мой отец «арестован на 10 лет без права переписки и выслан в восточные лагеря страны». В 1948 году мама снова отправила запрос, напоминая, что срок прошел, и снова получила ответ, что Е.Г.Люц «арестован на 10 лет без права переписки и выслан в восточные лагеря страны». Только после смерти Сталина удалось внести ясность в судьбу моего отца, да и то не всю.

Среди бумаг моей матери сохранилась копия заявления, отправленного в Президиум Верховного Совета СССР 17 октября 1956 года.

«15 декабря 1937 года в городе Краснодаре органами НКВД был арестован мой муж, Люц Евгений Густавович, 1907 года рождения, уроженец села Неймонталь Токмакского района Запорожской области УССР. Прошло более 18 лет, и я до сих пор ничего не знаю о судьбе моего мужа. Жив ли он? Где он? В чем он обвинялся? Куда бы я с первого дня ареста не обращалась, все было безрезультатно. Обращалась в НКВД г. Краснодара, мне сказали: «Обращайтесь в тюрьму». А там было сказано: «Обращайтесь в НКВД». Так как положительного ответа не получила, я написала в Москву в НКВД СССР. Оттуда получила ответ, что мой муж осужден на 10 лет без права переписки и выслан в восточные лагеря страны. Несколько лет тому назад я обратилась снова в МВД СССР и получила ответ, что из-за давности ареста нельзя установить место нахождения Люца Евгения Густавовича ни по МВД СССР, ни по МВД Краснодарского края.

Я вас очень прошу содействовать мне в выяснении этого вопроса. Не может же быть, что архивы не сохранились. Я, наконец, хочу знать, что с моим мужем? Жив ли он или нет. И если он жив, то где его место нахождения. На моем иждивении осталось двое детей. Дочери было 3 года и 4 месяца, сыну 1 год 9 месяцев, сейчас они взрослые. Муж мой, преподаватель по специальности, всегда честно работал, о чем свидетельствуют характеристики, сохранившиеся у меня.

Пишу я это заявление вторично. Первое заявление такого же содержания было отправлено еще в апреле. Уведомление вернулось в конце апреля. Ответа до сих пор нет. Прошу вас очень внести ясность в этот волнующий меня вопрос».

Наконец из Президиума Верховного Совета СССР матери пришел ответ, что следует обратиться в Военную коллегию Верховного суда СССР. И 29 марта 1957 года мама отправляет теперь уже в эту инстанцию аналогичное заявление. Проходит еще полгода, прежде чем приходит справка о реабилитации следующего содержания, выданная Военным трибуналом Белорусского военного округа 23 октября 1957 года.

«Дело по обвинению Люца Евгения Густавовича, до ареста 15 декабря 1937 года
преподаватель немецкого языка в педучилище г. Краснодара, пересмотрено Военным трибуналом Белорусского военного округа 15 октября 1957 года. Постановление Комиссии НКВД и прокурора СССР от 2 февраля 1938 г. в отношении Люц Евгения Густавовича отменено и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Люц Евгений Густавович реабилитирован посмертно».

Уже во время перестройки в 1989 году я отправил письмо в Прокуратуру Краснодарского края с просьбой о присылке повторной справки о реабилитации отца и указании места его захоронения, на которое получил следующий ответ: «На ваше заявление о высылке справки о реабилитации отца, Люца Евгения Густавовича, сообщаю, что по материалам уголовного дела такая справка выслана 22 октября 1957 года Военным трибуналом Белорусского военного округа Вашей матери по адресу: с. Буденновка, Свердловского района Джамбульской области, Казахской ССР по ее заявлению.

Одновременно сообщаю, что Е.Г. Люц постановлением комиссии НКВД и прокурора СССР наказан в уголовном порядке к высшей мере наказания расстрелу.

Расстрелян 25 марта 1938 г. Сведений о месте захоронения в архивном уголовном деле не имеется».

Вот так, через 52 года после ареста отца я узнал об истинной причине смерти моего отца. Мой рассказ о трагической судьбе предыдущего поколения нашей семьи был бы не полным, если бы я не рассказал о судьбе братьев моей матери.

В семье моего деда Герстенбергера Иогана Иогановича (1870-1919) и бабушки Герстенбергер Эммы Фердинандовны (1881-1957) было две дочери Ядвига (1909-1982) и Эмма (1911-1992) и четверо сыновей Иван (1900-1942), Николай (1902-1937), Герберт (1905-1942) и Альберт (1913-1937). Все четверо мужчин были арестованы в 1935-1938 годы, и все погибли за тюремной стеной. Уже в 1991 году я узнал, что Николай Иванович был расстрелян в г. Харькове 4 октября 1937 года, через месяц после ареста, а через месяц 4 ноября 1937 года в г. Магадане был расстрелян его младший брат Альберт. Вот несколько ответов на мои запросы по поводу судьбы Герстенбергера Альберта Ивановича.

Выписка из ответа Управления КГБ Украинской ССР по Запорожской области от 5 января 1991 года: «На ваше обращение в Прокуратуру Запорожской области сообщаем, что Герстенбергер Альберт Иванович, 17 мая 1913 года рождения, уроженец села Гофенталь (ныне Видное) Молочанского (ныне Токмакского) района Днепропетровской (ныне Запорожской) области, немец, проживавший по месту рождения, работавший слесарем-мотористом артели «Техник», спецколлегией Днепропетровского областного суда 19-20 февраля 1936 года приговорен к лишению свободы в исправительно-трудовых лагерях сроком на 5 лет с поражением в правах на 3 года, считая срок с 24 декабря 1935 года, по необоснованному обвинению в принадлежности к повстанческой организации.

Постановлением Президиума Верховного суда Украинской ССР от 8 июля 1960 года Герстенбергер Альберт Иванович, 1913 года рождения, реабилитирован за недоказанностью обвинения. Другими сведениями УКГБ УССР по Запорожской области в отношении А.И. Герстенбергера не располагает».

По рассказам тети Эммы, дядя Альберт присылал письма в 1937 году из Магаданской области. Мной был послан в 1990 году запрос в г. Магадан.

Привожу выписку из ответа Управления КГБ СССР по Магаданской области: «Из имеющихся архивных материалов усматривается, что ваш дядя Герстенбергер Альберт Иванович, уроженец д. Гоффенталь Молочанского района Днепропетровской области, находясь в заключении в «Севвостлаге» на прииске «Партизан» (был расположен недалеко от поселка Верхний Ат-Урях Ягоднинского района Магаданской области), вновь был арестован за то, что якобы проводил в лагере контрреволюционную агитацию, и 15 сентября 1937 года Тройкой УНКВД по «Дальстрою» приговорен к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение 4 ноября 1937 года в г. Магадане. В архивных материалах отсутствуют данные о конкретном месте захоронения и, к сожалению, в настоящее время установить это место не представляется возможным.

9 августа 1989 года прокуратурой Магаданской области указанные обвинения были признаны необоснованными и А.И. Герстенбергер реабилитирован».

Волосы встают дыбом, когда думаешь о том, как в роковые тридцатые годы Советская власть и ее опричники обходились со своими гражданами. Молодое поколение знает о тех страшных годах понаслышке или ничего не знают. Однако у нас, переживших эти события, до сих пор кровоточат душевные раны. Этой заметкой я хотел отдать дань памяти безвинно погибшим. Вечная им память! В ноябре исполняется 100 лет со дня рождения моего отца, а в декабре 70 лет со дня его ареста. Ему было только 30 лет.

Арвед Люц

23/11/07

Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia