Самое невыносимое начиналось вечером, после трудового дня, когда нестройная колонна трудармеек плелась в лагерь. От усталости и голода многие падали и уже не поднимались, а помочь им никто не был в силах. Потом на плацу нудная перекличка и перечисление норм выработки еще битый час не позволяла женщинам укрыться от холодного ветра в помещении.
Продолжение. Начало в предыдущем номере.
Жили в бараках. Как ни конопатили мхом и травой щели в стенах этого жилища, зимой внутри был лютый холод. Морозы на Урале иногда доходили до 40-45 градусов.
Кормили два раза в день – утром и вечером. Едой назвать то, что им давали, было трудно. Рабочий день начинался в шесть утра, до этого им еще предстоял марш-бросок в лес пешком, в сопровождении охраны, а вечером – обратно. Люди падали замертво, и постепенно оплакивать их уже никто не был в состоянии. Если умирали в лесу, трупы наспех засыпали снегом, а летом – землей вперемешку с листьями.
Особенно сильно, кроме голода и холода, женщины мучались от вшивости и грязи. Банные дни случались крайне редко, помыться в эти дни тоже удавалось не всегда: много народу, нехватка тазов и мыла. Вечером, после ужина, женщины торопились в бараки, чтобы занять очередь за тазом. Обмылок ценился на вес золота, за него даже иногда могли расплатиться куском хлеба.
В таких условиях человек превращался в равнодушное существо, не способное ни о чем больше думать, как о хлебе и тепле. Сострадание осталось в другой жизни. Даже тех подростков, которых присылали в лагерь взамен умерших, тоже некому было пожалеть. Новые партии трудармейцев, 14-17 лет, пополняли ряды трудоплененных. Молодые гибли чаще, чем взрослые. Им не хватало житейского опыта, силы воли, чтобы растягивать паек, а не проглатывать его не жуя. Единственное, что женщины могли для них сделать, – это поручать им более легкие работы на кухне и в лесу.
Летом трудармейкам было чуть полегче. Оттаивали после зимней стужи, находили кое-какое пропитание. С голодными людьми делилась своими щедротами тайга, подкармливая ягодой, грибами, травой. Но и это порой таило в себе коварство: травились очень часто. Ров, куда скидывали трупы, трудармейцы рыли сами. Ближе к лету закапывали – тяжелые запахи отравляли всю округу – и рыли новый. В этом месте вольготно жилось воронам. Жирные, они тучами кружили над «скотомогильником», как называли это кладбище трудоплененные. И еще – крысам. Эти твари совершенно не боялись людей, и в тот момент, когда им мешали трапезничать, они окрысивались с дикой злобой, и даже были случаи, когда нападали на людей, как будто знали, что от слабости человек не сможет защититься или убежать. Женщины боялись их больше, чем злых охранников. Здоровенные, с толстыми, сильными хвостами, они жирели и размножались себе тут на полное здоровье. Часто этих откормленных грызунов женщины видели и в бараке, и в столовой, видимо, крысы здесь грелись. Их писк и драки по ночам мешали спать. Когда они носились по крыше барака, то жильцов удивлял их гулкий, дробный топот, трудно было поверить, что это всего лишь крысы, а не конная артиллерия…
Так уж устроена жизнь: рядом с человеческими несчастьями – войнами, голодом, мором – всегда вольготно соседствует всяческая нечисть, «узурпируя территорию» и «властвуя» на правах сильнейших. Но в нормальных человеческих условиях вся эта гадость куда-то исчезает, или уходит в подполье, ожидая своего часа…
***
Тоня подружилась с двумя трудармейками – Эльзой Видиккер и Марией Журавлевой. Эльза родилась в Саратовской области, немка. Она со своими земляками была депортирована в первый год войны в Сибирь. Их семью подняли ночью, не дав даже толком собрать хотя бы самое нужное (были случаи, когда женщины так и ехали в ночных рубашках, прижимая к себе почти раздетых детей), запихнули в грузовые вагоны и, как скот, везли несколько дней в неизвестность. Половина этого живого «груза» так и не доехала до места назначения… Эльзу забрали в трудармию вместе с сестрой и двумя братьями, но их направили в разные лагеря, и девушка ничего о своих родных не знала. Как выяснилось после войны, когда Антонина уже на свободе (трудовой лагерь все, кто через него прошел, считали каторгой) переписывалась с Эльзой, ее два брата умерли в трудармии от голода, а сестра Ирма выжила, но осталась с искалеченной рукой. Ирма в лагере, чтобы несколько дней отлежаться в лазарете, получить более сытный паек и тем самым спасти свою жизнь, попыталась отрубить себе на руке мизинец, но промахнулась и тяпнула топором по руке, да так, что два пальца остались на пне в лесу, где она это сделала. Началось нагноение, и в лазарете ей отрезали руку почти по локоть. Непосильный труд, тяжелейшие условия, где царствовали страшный голод и холод, вынуждали людей идти на членовредительство, чтобы отлежаться в теплом лазарете и таким образом спастись от смерти.
Мария – землячка Тони из Украины. В Сибири они жили в одной деревне, вместе работали доярками на ферме. В трудармии тоже оказались рядом, да так и старались не отходить друг от друга, каждая в душе считая другую талисманом и отдушиной. Им было что вспомнить, о чем поговорить, поделиться скудными весточками из дома. Это очень помогало, все-таки кое-какое душевное равновесие тоже давало арестанткам шанс продержаться. Марию оторвали от четырех детей, мал мала меньше. Оставаться им было не с кем. Ее муж перед самым началом войны умер, так и не оправившись от болезней, преследовавших его еще с голодной украинской земли. Больше никого из родных у молодой женщины в сибирской стороне не было.
– Мария, я получила ответ от тети Клавы, – показала Тоня конверт своей подруге, – танцуй, тут и для тебя есть хорошие вести.
Почта, хоть и очень редко, но доходила до их лагеря.
– Можно мне прочитать? – заволновалась Мария.
– Конечно, читай и радуйся!
Из письма женщины узнали, что детей Марии приютили старики Шнайдеры (переселенцы из Украины). Прочитав это письмо, Мария не могла сдержать слез, которые вылились в истерику. От большой радости – такое тоже случается. Подруги едва ее успокоили.
Но Мария все-таки не выдержала лагерных испытаний и умерла. В последние дни своей жизни она отказалась от пищи. Организм стал отторгать «пойло» с порченой картошкой, называемое супом, и каши из недоваренной перловки.
– Тоня, я не боюсь смерти, но из-за детей умирать не хочу. Но, видно, не суждено мне больше мучиться на этом свете. Если, даст Бог, ты сможешь вернуться домой, узнай о судьбе моих сироток, – заливаясь слезами, просила Мария свою подругу.
Как потом выяснила Антонина, старики Шнайдеры умерли один за другим, а детей Марии определили в детский дом в Омске.
Антонина вместе с Эльзой оттащили тело своей подруги ко рву и осторожно, чтобы самим не скатиться следом, скинули его по обледенелому склону вниз. А потом, обнявшись, сидя на снегу, кричали и выли так, что распугали ворон, кружившихся рядом в ожидании трапезы из свежего трупа. Кто знает, не ждет ли их завтра такая же участь?!
Тоня резко вдохнула холодный колючий воздух, которым на нее пахнуло из неуютного туманного дня и который медленно и неотвратимо опутывал ее, пытаясь захватить в свои ледяные объятья. Она вдруг почувствовала в теле такое тепло, какое не испытывала уже давно. Тоня решила не подниматься больше никогда, отдаться этому чувству теплоты и безразличия. Когда до ее сознания дошел крик Эльзы, Тоня пришла в себя и увидела, как подруга показывает ей рукой вниз – в ров:
– Тоня, посмотри туда, какой ужас! – страшно кричала женщина.
Антонина посмотрела в ров и увидела как крысы с жадностью грызли еще не замерзший труп Марии. Их было так много, что они казались одной большой шевелящейся массой.
– Нет, я не хочу туда! Нет, нет, нет!!! – разнесся по округе жуткий вопль Антонины.
Жестокий дух продолжал мстить миру, лишая всего, чем жив человек. Ничего он не оставил людям: ни еды, ни тепла, ни здоровья, ни элементарных жизненных условий, ни счастья, ни радости. Духовно и физически опустошенные, они все-таки жадно цеплялись за эту бренную жизнь, всеми фибрами души стараясь выжить. Иногда Тоня думала: зачем держаться за такое страшное существование, зачем так мучиться, не лучше ли умереть?! Что хорошего ждет ее сына в жизни, зачем она ему такая нужна?! Но потом, вспомнив его симпатичную мордашку, вспомнив, как он, жалея мать, такой маленький, но с таким взрослым, серьезным взглядом темно-карих глаз, пытался помогать ей подметать двор или носить в небольшом ведерке воду, она снова с неистовостью хваталась за тоненькую соломинку, чтобы не утонуть в этом бесправном мире, за любой слабенький солнечный лучик, выглянувший из-за тучи и дарующий – хоть на час, хоть на день – жизнь. Она мать, она в ответе за свое дитя, она ради него должна терпеть все, чтобы потом крепко-крепко обнять и помогать своей кровинке столько, сколько ей суждено дышать…
С этими мыслями бедная женщина тянула хрупкую линию своей жизни.
Ирина Винтер
Продолжение в следующем номере.
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
