«Дом скитальца» Герольда Бельгера: Книга-музей

Поиски дома (родины) автор начинает уже с эпиграфа, взятого из А. Ахматовой: «Но где мой дом и где рассудок мой?». Оглавление романа, состоящего из 3 глав, указывает на внимание автора к человеку: главы названы по именам героев «Давид», «Христьян», «Гарри». Между возрастами этих героев примерно 10 лет: главы прослеживают судьбы трёх следующих одно за другим поколений российских немцев. Используя массу документальных фактов, талантливо применяя типизацию, Бельгер раскрывает перед читателем тяжёлую историю российских немцев и других советских людей в годы Великой Отечественной войны. Перед глазами читателя проходят судьбы не только обозначенных в названиях глав героев, но и многочисленных второстепенных (Газиз, Маруар, Багира, Жарас, Николай Вагнер, Лидия, Есильбай, Иоганн и др.) и эпизодических (Яковчук, Фогель, Фрезе, Виктор Кляйн, Виктория и др.) персонажей.

Трагичность в повествовании ощущается сразу в контрасте сухого, резкого документального приказа о депортации (эпиграф к 1 главе) и эмоциональной художественной ткани, в абсурде и безвыходности первой изображаемой ситуации распределении депортированного немецкого фельдшера Давида Эрлиха на работу в далёкий казахский аул.

Читатель сразу же проникается симпатией к умному, душевному, работящему, почтительному Давиду. Одна из черт Эрлиха располагающая к себе душевная чистота, даже детскость: «путник улыбнулся доверчиво, по-дестки, чуть грустно». На своём пути в аул фельдшер первыми встречает ребёнка (пастушка Жараса) и старика («поштабая» Нуркана): логика введения образов ярко характеризует Давида. С Жарасом, круглым сиротой, сердобольный фельдшер впоследствии делит крышу над головой, на время заменяя ребёнку отца. Пронзительна, к примеру, ситуация встречи Давида и Жараса, когда фельдшер, отозванный в трудармию, в очередной раз возвращается в аул, освобождённый от мобилизации: «Жарас расплакался от радости, повис на шее, бормотал: «Дяу-ага! Мой ага!».

Свою доброту Давид проявляет не только к людям, но и к вещному миру. С любовью, как к живой, обращается он к скрипке: «Ай, бедная Совсем онемела От сырости охрипла. Подружка моя, сиротинушка одинокая, заброшенная».

Антисанитарные условия (к примеру, «густо засиженный мухами плакат «Уничтожайте мух»), нехватка медикаментов, невежественность аульчан усложняют работу фельдшера. Но благодаря душевной широте, немецкой аккуратности и трудолюбию Давид сумел помочь многим жителям аула. Порядочный человек и толковый фельдшер, Давид вызывает к себе тёплое отношение практически у всех жителей аула они гостеприимно принимают его у себя, дарят самые добрые слова: «Сам Всевышний послал тебя нам на радость Ты человек с иманом. Добрый гость Божий посол». Даже тот факт, что «Даут» «немыс», не умаляет доброты и благосклонности аульчан к доброму гостю во время войны с немецко-фашистскими захватчиками.

Именно в ауле Давид обретает личное счастье, соединив свою судьбу с немецкой переселенкой, юной Олькье Вальтер. Бывшая русская жена Давида Лида не последовала за ним в ссылку, а затем, смекнув, что муж-немец, уволенный ещё в 1938 году из рядов Красной Армии, теперь обуза, нашла себе другого спутника жизни. Давид потерял и жену, и сына, которого Лида и её семья, желая оградить от опасной теперь немецкой национальности, переименовали из Арнольда в Алексея. Однако только рядом с преданной, любящей Олькье Давид познаёт полную радость семейной жизни. Родственными узами автор соединяет Давида и Олькье уже при первой их встрече («Будь здорова, сестрёночка! Майн швестерляйн»), а также открывая главу «Христьян» не приездом в аул брата Давида, Христьяна, а приездом семьи Олькье. Баскарма, принимая на работу кузнеца, брата Олькье, говорит ему: «Постой!.. Здесь, в ауле, твой брат живёт першыл». На удивлённый возглас кузнеца баскарма отвечает: «Казах казаху брат. Немыс немысу брат».

Через некоторое время после приезда семьи Олькье в аул к Давиду попадает его родной младший брат Христьян. Ещё недавно «рослый, статный» юноша, который, «казалось, смущался своего бьющего через край здоровья и неуёмной юношеской силы», теперь дистрофик и «похож на заморенного подростка»: «даже под ватной фуфайкой выпирали острые лопатки; цыплячья шея обросла белёсым пушком; голова беспомощно свисала на грудь».

Трудармия в романе дана глазами Христьяна, лиричного, интеллигентного, душевно хрупкого юноши, и поэтому страшна вдвойне. Описанный Бельгером распорядок дня трудармейца показывает, как тяжело было здесь выжить даже крепким, привыкшим к физическому труду людям, не говоря уже о Христьяне, молодом учителе, или, к примеру, Оскаре, музыканте. И Христьян, и Оскар умирают первый выйдя из ада трудармии, но не обретя надежды в будущее, второй в трудармии, не вынеся страшного контраста между искусством, к которому тянулась его душа, и чудовищным бытом, убившим душу и тело.

В бреду больной Христьян мысленно произносит страстные монологи поток сознания российского немца: «Где ты, млечный путь на стылом небе? Где заплуталась моя звезда? Может, она давно погасла, покинула меня, бросила, и я, неприкаянный, напрасно маюсь в неведомом и чуждом краю?..». Агония юноши обрисована кричащими лирическими красками: у трудармейца свой предсмертный тоннель это лесоповал, наводнённый тенями, грызущими жизнетворные жилы деревьев, застывших в снегу гигантов, тощими тенями, в одной из которых юноша узнаёт себя. Тень ускользает от него, Христьян пытается настичь её, боясь потерять самоё себя, но другая, чёрная чужая тень замахивается кувалдой и бьёт юношу по темени. В сознании Христьяна становится реальностью стихотворение одного советского поэта, которое каждый день (!) читал строю трудармейцев заведующий культурно-воспитательной частью:

Если немца ты не убил,

То молчи о своей любви.

Край, где вырос ты, дом, где жил,

Своей родиной не зови.

Так убей же хоть одного!

Так убей же скорей его!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

…Униженные, молча стояли немцы-трудармейцы, словно перед расстрелом. В душе Христьяна убили немца, и юноша умер, не в силах жить без самого дорогого.

Христьян предстаёт некоторой противоположностью Давиду. Если Давид «культивировать в себе всё русское считал главным достоинством, первым признаком и необходимостью нового советского человека, то Христьян, наоборот, подчёркивал свою немецкость». Юноша великолепно знал литературный немецкий язык, читал немецких авторов, заучивая фрагменты наизусть, собирал деревенский фольклор. Христьяна коробило от того, что трудармейцы, защищаясь от обидных прозвищ, меняли свои имена на русские. С образом младшего Эрлиха, в недавнем прошлом учителя, в роман привносится целая сокровищница немецких песен, пословиц, стихотворных строк. И хотя поёт песни и вспоминает пословицы, например, десятки пословиц о доме, не только Христьян (но и Давид, и Олькье), именно его образ окружён особой фольклорно-литературной аурой. Христьян обнаруживает в немецких песнях сквозной мотив утраченной родины, скитальчества, странничества. «Да, тоска по родине, по родному дому, невозможность иметь родину, вынужденное странствие по белому свету, неприкаянность, неизбывная тяга к родному очагу, одинокая судьба вечного скитальца, трагизм чувства бездомья самый распространённый, душераздирающий мотив немецких песен», в этом горьком умозаключении Христьяна историческая правда извечных немецких междоусобиц, войн, выселений. Недаром образ Давида, а потом и других переселенцев сопровождается песенкой про маленького Гансика, который семь долгих лет скитался по чужбине.

Огромной радостью для Христьяна было увидеть фотокопию карты Поволжья, чудом сохранившуюся у Давида. Бельгер пользуется изобретённой им ситуацией рассматривания братьями Эрлихами карты для того, чтобы обрисовать в книге любимую республику, стёртую с лица земли, её столицу город Энгельс, луговую и горную части, кантоны, речки, леса, дороги. «Карта родины, которой нет» Братья даже не имеют права повесить карту любимой земли на стену: «увидят, донесут, по головке не погладят». Христьян старательно воспроизводит на чертеже родительский дом, не в силах проститься с родным жилищем.

Карта, законы Конституции, приказы правительства, газетные вырезки, органично вплетаясь в художественную ткань, усиливают историческую, «музейную» сторону романа, силу его правды. Документальность повествования позволяет включать в текст романа реальных людей, к примеру, эпизодически упомянутого учителя немецкого языка Виктора Кляйна, информацию о котором можно найти в биобиблиографическом справочнике Г. Бельгера «Российские немецкие писатели». Образ Гарри автобиографичен, прообразом Давида является отец автора Карл Бельгер, которому и посвящена книга. Озарённая художественной аурой, правда становится ярче и выше.

Изображая людей разных национальностей, Г. Бельгер предельно честно показывает достоинства и недостатки немцев, казахов, русских. К примеру, неоднократно воспевается гостеприимство казахов («А казахи все такие. Удивительно: гол, нищ, а на радостях последнее отдаст»), зато «красивый» в глазах Нуркана аул Давиду, выросшему в немецком селе с добротными домами и крашеными воротами, кажется неказистым. Автор романа не отдаёт предпочтения ни одной из наций, одинаково объективно оценивая поступки соплеменников и иноплеменников. С неподражаемым мастерством Бельгер живописует быт казахов, немцев, русских, проявляя глубокие знания национальной кухни, жизненного уклада, обычаев. Важным достоинством романа предстаёт многоязычие (использование на русскоязычном фоне немецких и казахских слов и выражений) и живость, характерность речи.

Одними из самых пронзительных эпизодов в романе предстают сцены выселения поволжских немцев в 1941 г. Над Волгой нависло молчание от горя все молчали, будто дали зарок молчания. Люди становились на колени и целовали порог родного дома. Кто-то брал с собой в дорогу оставшуюся от предков-колонистов потемневшую Библию. Красноармейцы не разрешали немцам даже зайти на кладбище, чтобы проститься с умершими родственниками.

Заведующий током Фогель метался, не зная, кому сдать по акту зерно. Давид как коммунист, назначенный помогать (!) выселению, обратился с просьбой Фогеля к начальнику отряда НКВД. «Да пусть катятся! Без них обойдутся и разберутся! Оставьте! Можно подумать, что без вашего орднунга мы тут все пропадём», прозвучал насмешливый ответ особиста.

В романе-музее нашлось место не только для страшной картины выселения немцев Поволжья, но и для описания истории немецких поселений в России. Немецкий народ, культивирующий оседлость, по воле рока беспрестанно кочует.

Человеческое состояние в романе «Дом скитальца» углублено богатой пейзажной палитрой. Природа то ликует, не взирая на трагические события (контраст), то отстраняется от человека, которому также временно нет дела до окружающего ландшафта (аналогия), то сопереживает героям (усиление).

С разных точек зрения смотрит автор на изображаемые события, и едва ли не самой интересной является позиция ребёнка, Гарри Вальтера. (Модный ныне у детской читающей публики другой Гарри (Поттер) меркнет перед обаянием созданного казахстанским писателем несказочного персонажа).

Читатель наблюдает, как в детском сердце зарождается тяга к литературе: «И как же это получается у больших поэтов? Почему те же слова, привычные, знакомые, у них светятся, волнуют, играют бесконечными гранями? Значит, есть какая-то тайна». Душа Гарри впитывает в себя силу слов Абая, Пушкина, Гёте.

Немецкий мальчишка успешно, лучше всех, учится в казахской школе. Юный Гарри влюблён в казахскую девочку Багиру, и чувство его сильное, всеохватывающее. Изображение первой любви Гарри усилено контекстом романтичных и одновременно реалистических отношений Давида и Олькье. Судьба разводит Багиру и Гарри в разные стороны, но влюблённая пара стремится к воссоединению.

Немецкому мальчику Гарри отказано не только в возможности получить медаль за отличные успехи в школе, но и в возможности поступить в вуз. Загвоздка в немецком происхождении. Превосходно говорящий на казахском языке, владеющий русским, абитуриент Гарри Вальтер остаётся для приёмной комиссии в первую очередь немцем, то есть человеком без родины, без паспорта, без прав. Пройдя голгофу, Гарри всё же становится студентом. Мальчик переживает необыкновенную радость. Но радость ещё более высокого, безмерного порядка студент Вальтер испытывает, получив паспорт. Недаром именно на этой щемящей ноте Г. Бельгер завершает свой роман. Никакое другое событие не могло бы стать более полноценным счастливым финалом. Чтобы отметить свою радость, Гарри продаёт «своё главное богатство и гордость» вельветовую куртку. «Пили за свободу, за здоровье чугуннолицего коменданта и за новый паспорт». И чугуннолицый комендант (растаявший при звуках казахской речи из уст юного немца) не лишён сердца.

Юный Гарри проходит суровую инициацию в счастливую жизнь выселение, «ритуальные» беседы с комендантом, споры с бунтарём Вагнером, унижения при окончании школы и поступлении в институт.

Трагичность романа Герольда Бельгера «Дома скитальца», как ни парадоксально, светлая, пронизанная доброй верой в жизнь. Из метафоры в реальность превращается под руками Давида дом скитальца: хозяйственный мужчина отстраивает в ауле крепкий, добротный дом. Сбывается мечта Гарри стать гражданином советской державы, получить высшее образование. Но умерший Христьян вечное напоминание о суровом испытании, выпавшем на долю советских людей и, в особенности, российских немцев, невинных советских граждан, расплатившихся перед согражданами за разбойничье нападение своих иностранных соплеменников.

При чтении романа на глаза нередко наворачиваются слёзы. Это светлые слёзы. Слёзы, очищающие протоки души.

Елена Зейферт (кандидат филологических наук)