Поэты живут недолго, так уж сложилось Конечно, есть немало примеров в истории, когда поэт живёт до преклонного возраста, но значительно больше примеров обратных. Ранимость души, давление общества, конечно, истончают тело. На сегодняшнем заседании клуба критики «Открытие: мир внутри слова» мы вспомним о двух рано ушедших от нас карагандинцах прозаике Александре Костюке и поэтессе Ларисе Нагорной.
Александр Костюк
Фрагмент повести Е. Зейферт «АПОКАЛИПСИС»
«…После химиотерапии Саша стал терять волосы. Они оставались на подушке: бр-р, такое видел раньше в фильмах, старался переключить на другой канал, выходил, жизнелюб, на улицу, к солнцу. Сейчас никуда не уйдёшь. Волосы у Саши были вьющиеся, светло-русые, буйные жаль. Но не девчонка же, остричь и всё. Попросил у медсестры ножницы, подстриг как смог. Испуганные глаза Алёны. «Что ж ты так смотришь, я не страшен, я болен, ты помоги мне, не бойся меня». А вслух: «Алён, подстриги меня ровнее. Я сам не могу». Отстригла оставшиеся пряди. Глянул в зеркало: худое лицо, уши торчат, лоб высокий-высокий. Лицо бледное, тоже испуганное. Саша бросился бегом на улицу. На поворотах от слабости штормило. Купил в киоске бандану чёрную, со скелетом, такая понравилась. Алёна в крик: «Ты дурак, купи приличную!».
Купил другую, в горле комок. «Я умираю, а меня не понимают. Так я и умру». И бросил бы давно Алёнку, да как же бросить? Она же хорошая. Бывает хорошая. Мать сказала: твоя Алёна двуликий Янус. (Мамочка, где ты? Плохо мне что-то.) «Сашка, ты мне хоть ребёнка оставь, как же я без тебя?» небесные Алёнины глаза, и в них слёзы. Нельзя ребёнка, химиотерапия для зачатия яд. Был такой момент: ребёнка хотела. А чаще скандалила, дёргала его, ворчала рядом, задиралась, ныла. Он терпел. Во имя любви. Во имя будущего.
Во время бури в июне Сашка бросился спасать в общежитии окна. Закрыл те, что успел: остальные вырвало ураганом. Алёнка смеялась в глаза: рыцарь спасённых окон. Поехал в Выхино, там похоже на Караганду. Сидел на скамейке, смотрел на хрущёвки и плакал: мамочка, друзья, город родной, как я хочу прижаться к вам. Собрался с силами, встал. Острая боль в груди. Боже мой, что со мной? Почему я последнее время падаю от усталости? Киснуть нельзя. Не годится.
Силы брал на Новодевичьем. Здесь даже к экзаменам готовился. Здесь писал свои рассказы и повести. Тишина, вечность, колокольный звон. Отдыхаешь душой. Золотой нитью взвиваешься в Божью перспективу. Читал свою прозу вслух, смаковал контексты, сжимал ручку во влажной ладони.
Сюда, на Новодевичье, привёз мать в сентябре («мой сыновний долг показать маме Москву»), в день её отъезда в Караганду, за два месяца до своей смерти. В косынке на голове, худой, с впалыми щеками. Остановились у могилы Альфреда Шнитке в печали перед обителью удивительного таланта. Мать осторожно завела разговор: «Почему, интересно, Шнитке велел похоронить себя здесь, а не в Германии, где его ценили?» «Я бы тоже хотел лежать на родине, в карагандинской земле». Точка. Разговор о смерти был начат. «Сашенька, поехали со мной в Караганду?» «Для чего, мама, умирать?» А сам просит опять: «Я бы хотел быть похороненным в Караганде, потому что там мои друзья. Но жить, жить я буду здесь».
Умер через два месяца. Алёна не сообщила матери о кризисе в его состоянии. Мать не закрыла сыну глаза. Разве можно такое простить любящей (?!) девушке?..
Похороны были в Москве в морозный ноябрьский день. Снег, промёрзшая земля. В эту землю ляжет Саша. Алёна шла за гробом и пыталась ухватиться за нить в собственном клубке мыслей. Таких, как Саша, больше нет. Все говорили, что он человечен. И что очень талантлив. Сама поступила в Литературный по настоянию и протекции отца, в юности мечтавшего стать писателем. Экзамены всегда помогал сдавать Сашка.
Любила ли она его? Прядь чёрных волос упала ей на лоб. Она знала, что лоб у неё чеканный, ровно-матовый, и нахмурилась. Откинула волосы со лба. У Сашки были мягкие вьющиеся пряди. Он был нежен и надёжен одновременно. И любил её. Потекли слёзы. Рядом идёт Сашкина мать. Наверное, нужно испытывать перед ней чувство вины за то, что не сообщила в Караганду 13 ноября о внезапном ухудшении в Сашкином состоянии. Головные боли он терпел самоотверженно, врач сказала, что вынес бы любую пытку. Мать он не звал, всё сносил молча: зачем сообщать ей? Что такое чувство вины? Закусила губу. Сашку жалко. Подошла к гробу. Саша мёртвый, холодный. Не в силах прикоснуться к нему ледяными губами: на улице ноябрь, вся продрогла. Приступ боли в душе. Заплакала сильнее. Сказала просто: «Мы не над ним, над собой плачем. Не плачьте мы запрограммированы на жизнь».
Когда утром забирали памятник, обратила внимание, что камень с высеченным на нём Сашкиным ликом стоял у входа в ритуальную контору как образец. И здесь лучше всех. Не злорадство ли это? Он же любимый человек. Нет, быстрее забыть, он был любимым человеком. А смогу ли забыть?
На памятнике как живое, Сашкино лицо, у рта согнутый палец, милая улыбка. Фото для барельефа выбрала мать. Что ж, со вкусом и в точку.
Произносили надгробные речи. Выступали писатели, преподаватели, студенты. Главная тема оборвавшаяся жизнь талантливого современника. Сашка чуть ли не гений. Читали стихи. Девочка с первого курса прочитала в честь него панегирик. Алёна смотрела на неё с недоумением: разве в человеке главное талант? А знала ли ты, как он был нежен, как целовал, как закутывал в своё пальто, как недоедал, а дарил цветы? Не тебя он любил, не трогай его.
…Ты жил средь нас. Возьми теперь к себе
Хоть маленькую птицу нашей правды.
Мы сможем…
Бр-р-р, мороз по коже, хватит. А тут ещё Сашкин друг затянул свои длинные певучие стихи:
Поэт птица Божья. Господь поимённо их помнит
И каждому в лучших покоях расстелет постель… *
Сколько патетики, Алёна бы так не смогла. (Вот именно, что не смогла: Бог не дал.) Сашка патетику не любил. Или любил? Ведь, бывало, в запале он так проникновенно читал ей Высоцкого, но почему-то быстро замолкал. Нет, Высоцкий не патетика. Домой, лечь в постель, от всего отойти, спать. Счастье, что похороны не в Караганде уже сошла бы с ума! Или не поехала бы: ведь Сашки уже нет, к кому?»
За то, что Саша остался в Москве, мать винит только себя. С детства внушала ему: сынок, мы здесь в ссылке, предки были высланы сюда с Белгородчины, у нас российские корни. Бунтарскую свою натуру передала сыну: он уехал жить в Россию. Уехал со своим, как говорил сам Саша, «рисковым воспитанием». Воспитан был матерью с риском для земной жизни. Но, к счастью, с перспективой в вечность.
Мать приехала хоронить своего ребёнка. Денег, чтобы перевести тело в Караганду, не было. Родственники сослались на безденежье. Саша был похоронен в Москве. Институт помог. Одно жаль: матери не отдали Сашин аттестат, его творческую папку. Господа, да неужели вы не знаете, как сладостно прижаться к вещам любимого, светлого человека, как пронзительно пахнут эти вещи, как родимы и теплы они на ощупь? Но, впрочем, и болезненны, очень.
На кладбище был венок от карагандинских друзей Саши. Но исполнить Сашино завещание предать его тело карагандинской земле не удалось.
Галина Константиновна закрыла лицо руками. «Вина у меня перед Сашенькой огромная. Он лежит не в родной земле. И ещё: я позволила сделать вскрытие, изувечить его. Вскрытие ничего не дало: точный диагноз так и не установили. Никогда, ни-ко-гда не прощу себе, что позволила сделать вскрытие!» Уговаривали на кремацию, прах легко транспортировать в Караганду нет, нет, ещё раз нет!
Могилу вырыли неглубокую, и полутора метров не будет. «Так у вас все покойники разбегутся», горько пошутила мать (всегда с юморком, в самых сложных ситуациях, так и Сашу учила). Осматривала место, где навеки останется её сын. Могила двухместная: вторая половина для неё. Правда, кто похоронит её в Москве? И возьмёт старая женщина узелок с платьем и лопату, выроет возле сына могилу, переоденется, ляжет кто-нибудь поможет зарыть. Всё рядом с Сашей. Всё спокойнее»
«А в мире, между прочим, два тысячелетья в почёте ум и красота души»
7 марта 2007 г. исполнилось 6 лет с того дня, как не стало Ларисы Нагорной.
Такие люди, как Лариса, рождаются нечасто, встречи с ними редки и неизгладимы из памяти. Общение с ней требовало напряжения душевных сил.
Она могла быть беспомощной и сильной, капризной и самоотверженной, простой и изысканной. Порой она делала неверные шаги, отчаивалась, больно ударялась, разочаровывалась, чтобы заново обретать надежду, искала счастье, кружила на месте и вновь выходила из лабиринта к свету. Она была притягательным человеком.
Притягательным не только в своем человеческом обаянии и талантах, но даже в ошибках и несовершенствах. Иногда достаточно было находиться с нею рядом. Просто молчать, смотреть друг на друга, и соседство это было исполнено смысла. Вся ее жизнь сопровождалось каким-то скрытым трагизмом, не тягостным, мрачным и надрывным, а лёгким, трепетным и щемящим.
Лариса окончила филологический факультет КарГУ в конце 80-х годов. Преподавала в школе и вузах. Работу свою любила и как-то быстро завоевывала привязанность учеников и студентов. Мечтала продолжить учёбу в Ленинграде, и обошлась без протекций и посторонней помощи. Профессор Санкт-Петербургского университета В.Б. Касевич писал впоследствии: «Лариса была, пожалуй, единственной моей аспиранткой, которая появилась «самотеком».
А дело было так. Лариса просто взяла и написала письмо в СПбГУ, рассказала о себе и высказала желание учиться в аспирантуре и продолжать работу над темой, которая увлекла ее ещё в школьные годы.
Но работа эта оборвалась, едва начавшись Лариса ушла из жизни, не прожив и сорока лет. Причина тому пугающая и такая распространенная в наше время болезнь (рак).
Осталась поистине светлая память о ней. Остались ее стихи. Благодаря стараниям близких друзей стихи эти не пропали. Часть их была опубликована в газете «Санкт-Петербургский университет» за 19 апреля 2002 г.
Вступительное слово к публикации написал профессор В.Б. Касевич, назвав свою ученицу «незаурядным человеком».
Стихи ее лаконичны и ёмки одновременно, замысловаты, но лишены излишеств. В стихах отражение её подъемов и падений, взлет ее эмоций, сдерживаемых чувством меры, хроника самых напряженных, трагичных и вдохновенных периодов ее жизни
* * *
Для чего человеку крылья,
Если он не умеет летать?
Для чего человеку мысли,
Если он не умеет писать?
Для чего человеку радость,
Если к горю он просто привык?
Для чего человеку сладость,
Если желчью облит язык?
Для чего человеку сила,
Если дерзких не любит люд?
Если все человеку немило,
Для чего ему восемь блюд?…
октябрь 1985 г.
МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ
Прости простоту-нескромность,
Прости самозванство-грех.
Но та ж у меня бездомность
И требую больше всех.
Я буду невинной, тонкой,
Прелестной и всем чужой.
Стремительной амазонкой,
Пленительной госпожой.
Но косы вот мне, пожалуй,
Уже не носить, как шлем.
И быть ли царицей бала
И всех молодых поэм?
И многих заставит злиться
Насмешливый мой клинок.
И все, что тебе хоть снилось,
Я буду ль иметь у ног?
И будет ли все покорно,
И будут ли все тихи?
Намного слабей бесспорно
Чем ты я пишу стихи.
Но, юной, уже устала
Смертельно виски сжимать,
Как ты их тогда сжимала,
Моя молодая мать.
ноябрь 1985 г.
(Любовь Крицкая)
Елена Зейферт
07/04/2007
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
