Роясь в узких, продолговатых ящиках с каталогами, Гарри однажды натолкнулся на стенографический отчет Первого всесоюзного съезда советских писателей, изданных Гослитиздатом в 1934 году. До этого времени ему был известен лишь доклад Горького и еще кое-какие выдержки из выступлений других крупных писателей. Теперь же он не мог оторваться от стенографического отчета.
Поражало то, что всего лишь двадцать с хвостиком лет тому назад писатели говорили смело и открыто, совершенно исповедально и сокровенно, высказывали такие мысли, которые столько времени спустя воспринимались едва ли не как крамола, а главное они говорили, казалось, совершенно иным языком. И логика, и мысли их отличались новизной, нестандартными выражениями, и многие имена были ему, студенту литфака, совершенно неизвестны. Должно быть, многие канули давным-давно в небытие. Литераторы того времени как-то мыслили иначе, по-другому. Сразу бросался в глаза иной уровень. Ощущение было такое, что литераторы тридцатых годов обитали совсем в другой стране, и уровень их мировосприятия был более раскованным и свободным.
Неужели за эти годы литература деградировала? Неужели она тогда еще не была подлинно советской? У Гарри возник соблазн cделать пространные выписки из стенографического отчёта Первого всесоюзного съезда советских писателей и поговорить о своих впечатлениях хотя бы с доцентом Ефимом Иосифовичем Ландау, преподававшим на литфаке курс советской литературы. А что если Гарри щегольнуть своей находкой на экзамене, подробнее остановиться на докладе хотя бы Бухарина? Или этого делать нельзя, поскольку и стенографический отчет очутился вдруг в отделе редкого фонда?
И вовсе удивился Гарри, когда обнаружил в отчете выступление Франца Баха одного, как Гарри совсем недавно узнал, из зачинателей советской немецкой литературы, руководителя пролетарских писателей немцев Поволжья. Это надо же! Выходит, на том историческом съезде присутствовали и литераторы из числа российских немцев? И не только присутствовали, но и были полноправными делегатами того съезда? И не только участвовали в работе того горьковского! съезда, но и выступали с высокой трибуны! И кто из нынешних поколений российских немцев о том когда-нибудь слышал? Может старики? Но где они? Сгинули в годы депортации, в ссылках, в трудармиях, в изгнании? «Heulen möchte ich darüber!» думал Гарри. Как же так, он, студент литфака, этнический немец, прилежно изучает русскую и казахскую литературу, литературу зарубежных стран, даже античную литературу, слывет отличником и ничего, ни-че-го-шень-ки не знает о литературе, истории, культуре своих предков-единокровников? Ну, почему так? Разве это справедливо?
Франц Бах, семинарист, ставший коммунистом, воспевавший революцию, активный участник классовой борьбы, Гражданской войны на Волге, преподаватель, журналист, поэт, руководитель Поволжских немецких литераторов, общественный деятель, выступал на Первом всесоюзном съезде советских писателей, как явствует из стенографического отчёта, на 25 вечернем заседании 31 августа 1934 г.
Все, о чем он говорил на съезде, было для Гарри внове, он дважды прочитал это выступление, а потом полностью переписал в свою заветную общую тетрадь, убежденный, что о том вряд ли кто-нибудь из его окружения знает. Вот что сказал тогда с трибуны съезда Франц Иванович Бах: «Товарищи! Рабочие и крестьяне автономной социалистической советской республики немцев Поволжья шлют свой братский привет Первому всесоюзному съезду советских писателей, а также присутствующим на нем гостям заграничным революционным писателям, а через них вождю германского пролетариата товарищу Тельману».
Торжественно, вполне в духе того времени. Франц Бах, разумеется, не догадывался тогда, что спустя три года его арестуют как врага народа, подвергнут истязаниям, обвинят во всевозможных грехах, а потом, еще через пять лет он сгинет в ГУЛАГЕ, как и многие его коллеги, выступавшие на том памятном съезде. Из трех делегатов Франца Баха, Герхарда Завацки и Андреаса Закса уцелел лишь последний и умер своей смертью в Кишинёве. А сколько вообще литераторов-немцев погибло в сталинской мясорубке.
«Товарищи! Великий Октябрь создал в нашей автономной республике, как и во всем Союзе социалистических советских республик, помимо хозяйственного подъема, громадный культурный подъем. Я только укажу на главные достижения в области культурного строительства. Мы имеем в нашей республике больше высших учебных заведений, чем имели до Октябрьской революции средних учебных заведений, а именно: сельскохозяйственный институт, педагогический, высшую коммунистическую сельскохозяйственную школу, ряд техникумов, десятилеток, различных курсов и т.д. Мы имеем ныне в нашей республике больше ежедневных газет, чем до Октябрьской революции еженедельных, а именно три газеты республиканского масштаба «Нахрихтен», «Трудовая правда», «Роте Югенд», и кроме того во всех кантонах газеты, выходящие по несколько раз в неделю, и во всех районах и МТС политотдельские газеты».
У Гарри дрожало сердце. Надо же! Выросло целое поколение в изгнании, в ссылке, которое обо всем этом никогда и не слыхало. Целая эпоха была напрочь выставлена из сознания потомков так называемых немецких колонистов обитателей колоний, созданных со времен Екатерины II на запущенных российских землях. Станут ли эти страницы многоплеменной России когда-нибудь всеобщим достоянием? Узнают ли когда-нибудь о том инонациональные друзья Гарри казахи, русские, евреи, татары, да и сами единокровники, соплеменники, оторванные державной волей от своих вековых корней?
«Мы имеем свой национальный театр, свою превосходную филармонию и свой отличный хор, который уже два года назад бал премирован в Москве на всесоюзной олимпиаде. Так мы имеем еще разные другие культурные учреждения в городе Энгельсе, нашем республиканском центре и в кантонных центрах. Все это мы имеем благодаря единственно правильной ленинско-сталинской национальной политике. Трудящееся население нашей республики с возмущением и презрением встречает поэтому клевету и наглую ложь германских фашистов о том, будто бы нашей республике не только не оказывают никакой заботы, никакой помощи со стороны советского правительства и партии, а, наоборот, она подвергается гонениям. Мы отлично знаем, какие грязные цели германский фашизм преследует этой клеветой, этой наглой ложью».
То, что Франц Бах говорил на писательском съезде относительно клеветы германских фашистов, несомненно, имело место. Идеологический нажим со стороны гитлеровской клики на российских немцев преследовал четкую и подлую цель. Любой ценой хотелось этой клике противопоставить своих восточных «братьев по крови» молодой советской власти, и, таким образом, не по своей воле российские немцы (не только, понятно, Поволжья) очутились в жестких тисках пропаганды и контрпропаганды. Скорее всего, эти идеология и политика и стали зародышем будущей трагедии народа.
В редком фонде, среди залежей литературы на немецком языке попалась Гарри и серая, невзрачная, тонюсенькая книжка-брошюрка под названием «Deutsche hungern! Wo?» некоего Эриха Гебхарда, выпущенная издательским товариществом иностранных рабочих в СССР в Москве-Ленинграде в 1933 году. Эта книжка «Немцы голодают! Где?» — была написана в откровенно пропагандистских целях против фашистских демагогов, но в ней было заключено немало фактов, достойных внимания. Гарри и из нее сделал выписки. Так, из этой книжки явствовало, что на Волге до Октябрьской революции обитало всего 500 тысяч немцев, а вообще общее число российских немцев к тому времени составляло около миллиона человек. Ссылаясь на официальную статистику, автор этой книжки утверждал, что до революции у четверти «deutscher Bauern» на Волге не было ни рабочих лошадей, ни быков, у десяти процентов немцев-волжан не было ни земельного надела, ни даже собственного дома, у более десяти процентов не было даже коровы. На сто поволжских немцев, уверял далее автор, приходилась одна книга, и та религиозного содержания, на полмиллиона населения одна газета, и та издавалась пасторами и имела пятьсот читателей.
Да, уверял автор, немцы Поволжья влачили до революции жалкое существование, нищенствовали, голодали, но при советской власти они испытывают сплошной подъем как в экономике, так и в культуре. Да, где-то немцы голодают, но где? В этой же фашистской Германии, а никак не в Советском Союзе. Таков был пафос этой невзрачной книжки. И, верно, о том же говорил и пролетарский писатель Франц Бах на Первом всесоюзном съезде советских писателей.
«Такой же невиданный подъем, как в области культуры вообще, наблюдается у нас и в области литературы. В массах рабочих и крестьян не только растет читательский интерес к литературе, но и стремление к собственному творчеству, особенно среди молодежи. Здесь приходилось и приходится преодолевать еще большие трудности. В первые годы революции националистические элементы, стремившиеся быть монополистами беллетристики, не давали хода молодым пролетарским писателям, пока этому не был положен конец.
В рапповский период господствовали и в нашей организации нездоровые настроения, мешавшие плодотворной работе. Но эта атмосфера рассеялась после исторического постановления ЦК нашей партии, и если нас теперь спросят, что в этом отношении еще остается желать, то мы можем со спокойной совестью сказать, что будет достаточно, если везде, не исключая Москвы, воцарятся творческие отношения друг к другу. Как я уже заметил, иные трудности имеются еще и у нас. Здесь, прежде всего, нужно указать на слабую полиграфическую базу в нашей республике, на далеко не удовлетворительную потребность даже в отношении учебников и партийной литературы. Наша полиграфическая база так слаба вследствие того, что газетные отделы, как мы уже видели, получили широкое распространение и в кантонах, и в МТС и так далее. Имеется, однако, надежда на то, что в ближайшем будущем наша полиграфическая база улучшится и тогда наш литературный журнал «Дер Кемпфер» может выходить более регулярно.
Необходимо отметить, что наши литераторы в большинстве случаев так загружены службой и работой, что у них не хватает времени на литературную работу. Надо добиться, чтобы это изменилось в положительном смысле. Далее нужно указать на острый недостаток в литературе для повышения квалификации наших писателей. Тут нашим руководящим писательским органам приходится здорово помогать местным, снабжать последних хотя бы единичными экземплярами тех книг, которых часто ни за какие деньги нельзя достать в провинции. Что касается средств, то мы достаточно обеспечены ими, так как правительство нашей республики заботливо идет нам навстречу. Нужно только устранить указанные препятствия, и мы можем и будем под руководством партии плодотворно работать для расцвета нашей национальной по форме и социалистической по содержанию культуры».
Осень 1934 года. Москва. Шумный писательский съезд.
От слов пролетарского поэта, волжанина немца Франца Баха, веет духом того времени.
Была надежда. Уверенность. Чудилось: народ выбрался на путь свободы и процветания.
Через три года Франца Баха арестуют. Как и его коллег-сподвижников, Герхарда Завацки, Германа Бахмана, Рейнгольда Гана, Ганса Гансмана, Давида Шелленберга, Георга Дингеса, Рихарда Кнорре, Эрнста Кончака, Ганса Лорера, Георга Люфта, Петера Петермана, Готлиба Фихтнера, Фридеберта Фондиса, Франца Шиллера, Готлиба Шнайдера, Альфреда Штрема, Иоганна Янцена и многих-многих других славных личностей, стоявших у источников так называемой советской немецкой литературы. Одних расстреляли, других выслали в Магадан, на Колыму и прочие места, третьи доживали свой век, отлученные от любимого дела, от призвания, от своего народа и культуры. Еще одни, те, что были моложе, прошли через депортацию, ссылку, трудармию и вернулись потом, изрядно подбитые, измочаленные, обескрыленные, в литературу, не дали угаснуть еле тлевшему, еще духовному, творческому огоньку, вселяли по мере своих сил и таланта веру в возможное возрождение национального самосознания.
А Гарри, двадцать три года спустя, переписав речь Франца Баха в свою заветную тетрадь, долго смотрел в окно аспирантского зала во дворик публичной библиотеки имени Пушкина и с печалью на сердце размышлял: кто он, что он, вчерашний спецпереселенец, осколок растеребленного, распыленного по всему Союзу народа, народа-изгоя, отлученного от своих корней, будущий преподаватель русского языка и литературы в казахской школе? Что он знает о себе, о своем народе, о культуре и истории российских немцев, к которым имеет честь (или несчастье?) принадлежать?
Была осень. Клены и тополя роняли листья. На иных, почти оголившихся ветвях, цепко держались багряные, скукожившиеся листочки, трепетали на ветру, готовые вот-вот сорваться и превратиться в прах, в тлен. Эти листочки напоминали судьбу и жизнь самого Гарри, судьбу его изгнанников-соплеменников. В груди его послышался слабый зов к чему-то неизбежному и неведомому. Неясная тревога будоражила сердце, навевала неизъяснимую тоску.
В аспирантском зале было тихо. На столиках мерцали лампы. Слышался шорох книжных страниц, скрип перьев. Аспиранты упорно грызли гранит науки, писали диссертации. И ни один из них не знал о существовании истории, культуры, литературы такого народа российских немцев, и никто не догадывался, что происходит, что творится в душе тощего парня на костылях, растерянно стоявшего у узкого и высокого окна публичной библиотеки.
(Полностью роман будет опубликован в журнале «Аманат» в 2009 году).
28/11/08
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
