Вдова писателя Дмитрия Чирова

von

7 сентября, 2007

Я не знаю, как ей помочь. Темноглазая, сухонькая, махонькая, она берёт в руки то фотографии, то свидетельство смерти мужа, то молитвослов Кладёт их на диван, на стол, хочет опять показать, но не может найти, беспокоится, хлопочет. «И так я всегда, мне нужно сразу класть на место, а то потом не найду». Подходит к окну и показывает рукой вон в том кафе были поминки… Открывает нижнюю дверцу шкафа и вынимает оттуда рукописи его книг, которые он не успел издать Снимает с верхних полок уже изданные книги Дверца теперь не закрывается, а с верхней полки падает газета. Она беспокоится, руками и глазами ищет опору.

Единственное, что я могу, так это в такт с ней подходить, наклоняться, вскидывать глаза. Помочь закрыть дверцу, поднять газету Как скрипку, пробую на звук участие и не могу подобрать подходящий тон. Эту женщину, знакомую мне более пятнадцати лет, я вижу словно впервые, открываю для себя её внове.

Крепдешиновое аккуратное платье, чёрная гипюровая косыночка, из неё выбиваются седые волосы Я дома у Валентины Семёновны Чировой, жены, а теперь вдовы писателя, публициста, ветерана ВОВ, моего преподавателя Дмитрия Трофимовича Чирова, которого не стало 27 июля. Ловлю себя на том, что видела её раньше всегда только рядом с ним. Дмитрий Трофимович внешне и внутренне крепкий, волевой, Валентина Семёновна миниатюрная, рождённая для послушания, робкая, его добрая вторая половинка Его помощница и добрый дух. Они прожили вместе 28 лет. А разница между ними 14. Знакомы были 58 Она училась в пятом классе, когда он пришёл в их класс преподавать литературу. В старшем звене стал их классным руководителем. А через многие годы приехал из Астрахани, где жил в то время, в Караганду и попал на 25-летие окончания их десятого класса. Дмитрий тогда пытался сохранить свою прежнюю семью, но без понимания супруги не получалось. Валентина жила с родителями. Завязалась переписка. В январе он написал ей: «Если согласна стать моей женой, пришли телеграмму. Письма долго ждать». Она отправила: «Да, согласна».
Мы с ней вдвоём среди портретов, книг, икон. И клад её души, в полной мере вдруг обнаруженный мной, для меня как откровение, как благодать Божья. Они были достойны друг друга и так органичны рядом. В руках моих оказываются чётки. Деревянными крестиками бусинки отделены по десяткам. По ним он 150 раз в день читал богородичное правило. Она печально говорит: «А я так долго не умею». Она пробует. Она не хочет, чтобы в квартире, где жил он, стало иначе. В помин и во благо души его читает акафист за единоумершего.

Обретите каждый себе друга, который будет читать по вам акафист. Не сыпьте на землю дорогие дары близких людей. Вспоминает его последний день на земле. Она ездила в гости к сестре, а он сходил в магазин, купил картошки «Эта картошка у меня ещё есть».
Я спохватываюсь. Она такая тонкая, прозрачно-тонкая. «Валентина Семёновна, вы кушаете? Вы совершенно забыли про себя». «Да, кушаю. Я уже стала есть каждый день». Есть каждый день Безусловно, она не может привыкнуть к пустоте. «Как понять мне, что я уже НИКОГДА его не увижу, что он уже НИКОГДА не пришлёт мне весть, знак». Как понять человеку это «никогда», где его начало и где предел
Рассказывая о людях, она увлекается их жизнью, их переживаниями, уходит в мельчайшие подробности Мы говорим о некой внучке сестры её одноклассницы, и обеим интересно и важно, чем живёт это дитя Так притупляется чуть-чуть боль об ушедшем. Живём живыми.

Смерть тела не значит смерть души, и вера в это залог упования, даже радость.
Четыре книги Дмитрия Чирова издано, пятая осталась в наборе. Остальные в рукописи. «За что?», «Живу и помню», «Средь без вести пропавших» И как резцом высеченное, ещё одно название «Прощальное слово двадцатому веку и своей собственной жизни. Дневник, обращённый в прошлое и заполненный на стыке тысячелетий». Эти книги с нами. Как и их автор. И его негорящие рукописи. «Мы хороним тебя, как на ниве зерно, ты произрастаешь в иной стране». Аллилуйя. А в этой стране, в этой стороне мира у Дмитрия Трофимовича есть читатель, ведь книги его читаются с живым интересом, не отпускают от себя. И как чудо Господнее есть хранитель, его ангел-хранитель, на чьих сухоньких плечах его прошлое, память о нём и будущее его книг и рукописей.