Самолет, усиленно гудя моторами, вырулил на взлетную полосу, стремительно взял разгон, оторвался от земли и стал набирать высоту. За стеклом иллюминатора, быстро уменьшаясь в размерах, теряли свои очертания дома большого города, пригородные поселки с аккуратными квадратами полей и садов, ленты дорог в обрамлении тенистых аллей. Вскоре лайнер набрал высоту, и под ним были видны лишь облака, под которыми где-то там, внизу, оставалась Германия.
Герман Мюллер безотрывно смотрел в иллюминатор. Его жена, утомленная предотъездными хлопотами, дремала в кресле. А ему было не до сна. Разные мысли не давали покоя. Всего тринадцать месяцев назад он с замиранием сердца вот так же летел в Германию, надеясь на склоне лет обрести покой на исторической родине. Но нашел там лишь горькое разочарование, и теперь, грустный и подавленный, он возвращался в Семипалатинск. Словно утомленный странник, он пытался найти пристанище. И его предки были вынужденными скитальцами в этом мире. Скитальцами, которых злой рок перегонял с одного места на другое. И он повторяет их судьбу. Когда же это кончится?
Они поволжские немцы. Он родился в Саратовской области в 1933 году. Бабку и деда своих не помнит. О деде в памяти осталось лишь то, что у него в мастерской было множество всевозможных инструментов. Дед был искуснейшим маляром, красил купола, знал такой секрет, благодаря которому краска держалась десятилетиями. Жили в хорошем доме, и дом был полная чаша.
Но однажды все рухнуло. В октябре 1941 года было приказано всех немцев эвакуировать. На сборы двадцать четыре часа. Отец завел патефон, поставил на прощанье свою любимую пластинку «Рио-Рита», и под эту мелодию с узелками в руках они двинулись из родного дома, навсегда покидая его.
На железнодорожной станции их погрузили в товарные вагоны, которые тогда называли телячьими. Многие не поверили, что с собой им ничего не позволят взять. И на станции вдоль железнодорожных путей образовались целые штабеля мебели, домашней утвари, мешков муки и других продуктов. Все пришлось бросить.
Когда поезд подошел к какому-то полустанку и остановился, мужики натаскали от соседнего состава, нагруженного пиломатериалами, досок и сколотили нары. Туда подняли детей и стариков, а взрослым так и пришлось оставаться на голом полу несколько суток, пока шел поезд.
В Павлодаре их перегрузили на пароход. Отец решил посмотреть город и отстал от парохода. Водным путем Мюллеров и еще несколько семей привезли в Кривинку, а потом на подводах в Семиярку Семипалатинской области. Здесь их разыскал отец. Родители Германа были учителями, и их направили в Долонь. Здесь Герман окончил семь классов. А дальше учиться можно было только в райцентре, где имелась средняя школа. На семейном совете решили: раз уж все равно отрываться от дома, то лучше поступать в техникум в Семипалатинске. Но на поездку требовались деньги.
Отец Германа Виктор Федорович был большим любителем художественной самодеятельности. Он поставил спектакль и на вырученные деньги повез всех семерых выпускников семилетки в Семипалатинск. Почти все они поступили в техникумы. Герман окончил автодорожный и получил специальность техника-механика по ремонту и эксплуатации автомобилей, тракторов и дорожных машин. Его направили в Акмолинск, он начал работать механиком линейного отряда. Работа нравилась, к делу относился с душой и ответственностью. Вскоре молодого специалиста ставят нормировщиком, потом начальником ремонтных мастерских.
В марте 1958 года из мастерских в отряд надо было отправить агрегат для забивки свай, который пролежал без применения несколько лет. Надо было убедиться, что он исправный. Когда в конце рабочего дня Герман подошел к слесарям, те все еще возились с агрегатом, искали причину неполадки. Герман сказал, чтобы вывернули форсунку и промыли ее. А сам положил руку на привод топливного насоса, чтобы убедиться, нормально ли подается топливо. В этот момент второй слесарь, поспешивший на помощь первому, который промывал форсунку (был конец рабочего дня, и все торопились домой), зацепился ногой за веревку, привязанную к защелке, удерживавшей чугунную бабу в 1200 килограммов, и та всей массой обрушилась на руку Германа. После операции на правой руке у него осталось лишь два пальца. Инвалид в двадцать пять лет.
Недаром говорят, что беда не приходит одна. В том же году от него ушла жена, с которой прожили четыре года. И Герман уехал к родителям.
А до этого семью постигло еще одно несчастье. В 1949 году по чьему-то доносу отца арестовали за «антисоветскую деятельность», дали десять лет. Срок отбывал в колонии в Семипалатинске. И только спустя семь лет освободили как невинно осужденного с выплатой в качестве компенсации двухмесячного пособия. К тому времени Мюллеры перебрались в Семипалатинск. После освобождения Виктор Федорович Мюллер поработал еще немного в школе, а после неудачной операции умер перед самым выходом на пенсию.
Герман между тем поступил в московский инженерно-строительный институт на заочное отделение ему надо было учиться, чтобы как-то жить с одной полноценной рукой. Получив высшее образование, стал работать в тресте «Семипалатинскстрой»: сначала старшим инженером отдела главного механика, потом директором ремонтно-механического завода, главным механиком треста.
От природы он был довольно крепким физически. А жизнь, постоянно учившая держать удары, выковала и сильный характер. Был он прямодушен, строптив и напорист, предельно честен в отношениях с людьми, был очень надежен в деле, за что ценили его и руководители, и подчиненные.
Но мало кто знал, что жила в нем мечта поработать на крупной стройке, чтобы получить настоящее удовольствие и сделать что-то стоящее на этой земле, оставить людям добрую память. Просился на Братскую ГЭС, но тогда в разгаре было освоение целины, и его не отпустили.
И вот, будучи в одной из командировок в Алма-Ате, он узнает, что под Семипалатинском планируется строительство Шульбинской ГЭС. Такого шанса он, конечно, упустить не мог. В июле 1976 года гидростроители приступили к работам, а в декабре он уже был там. Сначала возглавлял управление механизации, потом стал главным механиком. Как специалист он был просто незаменим. Из треста, где он раньше работал, приезжали к нему в Шульбинск, просили: возвращайся, дадим хорошую должность, квартиру в центре города.
— Нет, — твердо отвечал Герман. Я эту стройку, можно сказать, всю жизнь ждал, я о ней мечтал.
И продолжал работать на строительстве ГЭС, предпочтя вагончик городской благоустроенной квартире. Около двадцати лет он ей отдал и ни разу не пожалел, что значительную часть жизни связал с этой стройкой. Многое она ему дала. Но и цену за осуществление своей мечты пришлось заплатить ему немалую.
В свое время главному механику выделили половину коттеджа с обширным приусадебным участком. Он был женат во второй раз, подрастали сын и дочка. И ему так хотелось жить семьей на берегу искусственного моря, рядом с красавицей ГЭС, в строительство которой он вложил столько труда. Но жена наотрез отказалась от переезда. Для нее на первом месте была мать, на втором дети, и только потом муж с его интересами, которые были ей совершенно чужды. Пришлось расстаться. За развод Герман поплатился партбилетом. За все пятнадцать лет пребывания в партии он не имел ни единого взыскания. А тут сразу исключение «за аморальное поведение».
Оскорбленный до глубины души, он в поисках справедливости обращался и в ЦК Компартии Казахстана, и в высший союзный партийный орган. При его обостренном чувстве справедливости и настойчивости он наверняка добился бы своего. Но к тому времени не стало самой партии, и это сберегло Герману немалые душевные силы.
В начале девяностых многие друзья и знакомые Германа уезжали в Германию. Звали и его, но он никак не решался. Бросить все и уехать куда? Зачем? Но документы все-таки отправил с одним из друзей. На всякий случай: вдруг на старости лет и его, как многих земляков, потянет на историческую родину? А когда пришел вызов, Герман положил его в какие-то бумаги и забыл о нем.
Однажды, находясь в больнице, он встретил женщину, с которой познакомился когда-то в молодости и которую не встречал более двадцати лет. У нее тоже не сложилась личная жизнь, да и со здоровьем было не все в порядке. Они поженились. Однако содержать коттедж с усадьбой в шестнадцать соток было уже обоим не по силам. Решили перебраться в город.
Когда собирали вещи, Герману попался на глаза тот вызов, полученный от друзей из Германии и которым он так и не воспользовался. При случае зашли в немецкое общество «Возрождение», там сказали, что вызов еще действителен и если есть желание, то можно ехать.
Инна, так звали жену Германа, была не против попытать счастья. Они оформили необходимые документы, распродали, а по большей части раздали знакомым имущество, упаковали чемоданы и 27 октября 1997 года уже были в новосибирском аэропорту. Мужчина, принимавший багаж, спросил фамилию.
— Мюллер, — ответил Герман.
— О, наконец-то хоть один с немецкой фамилией. А то все русские, — засмеялся приемщик багажа.
Фамилия Мюллер у немцев является такой же распространенной, как Иванов у русских. Позже, когда были в Германии и когда возникли проблемы с пенсией, Герман шутил:
— Да шут с ней, с пенсией, не нужна она мне. Пусть каждый Мюллер дает мне в месяц по одной дойчмарке и мне хватит.
Но и самая распространенная фамилия плохо помогла Герману на исторической родине.
Из аэропорта их доставили в первый лагерь переселенцев в Роштадте, небольшом городе на границе с Францией. Здесь должны были распределять по землям. Герман просил, чтобы их направили в Рейнланд-Пфальц, откуда у него вызов, где у него друзья и где ему будет гораздо легче начинать новую жизнь. Но все его доводы решительно отвергались.
— Надо было приезжать в том году, в котором вам высылался вызов. Поедете в Баварию.
Выбор был не велик: не поедешь туда, куда направляют власти лишишься социального пособия. Ладно, пришлось согласиться Герману, Бавария так Бавария. Потом ему кто-то объяснил, что их направляют в те земли, бюджет которых позволяет принимать переселенцев. Было и еще одно объяснение того упорства, с которым чиновники категорически отказывались учитывать желание переселенцев при их распределении по землям: власти остерегались селить бывших советских немцев компактно.
Из Роштадта их привезли в Нюрнберг на перевалочную базу, где они три ночи провели на двухъярусных койках. В первое же утро в половине пятого тишину взорвал громкий голос из репродуктора:
— Ахтунг! Ахтунг!
И дальше строгий диктор продолжал что-то говорить тоном, которым впору передавать военные сводки. Инна, понимавшая по-немецки меньше, чем ее муж, испуганно вскочила: «Война что ли?» Встревоженный Герман тоже спросонья не мог разобрать, о чем идет речь и что случилось. Соседи их успокоили. Это было всего лишь объявление примерно такого содержания: все отъезжающие должны убрать за собой мусор и отнести стеклянные бутылки в такой-то ящик, органические отходы в такой-то. И такая побудка проводилась каждое утро ровно в четыре тридцать. Под такой аккомпанемент первого ноября Герман встретил шестьдесят пятый день своего рождения. Хотели посмотреть город, но покидать территорию лагеря было строго запрещено.
Из Нюрнберга чету Мюллеров направили в Вайден. «Там вас встретят», — сказали им перед отъездом.
Но в Вайдене их никто не ждал. Сложив вещи на тележку, они долго сидели на перроне. Прохладный осенний день был на исходе. Прошло уже три часа, а за ними никто не приезжал. Жена продрогла. Тогда Герман взял такси, с трудом объяснил таксисту, кто они такие и куда им надо, и вскоре они были доставлены к месту назначения, в Heim. Комендант им сказал:
— Нам сообщили, что вы должны приехать. Но никто вас встречать не собирался.
Германа это резануло по самолюбию. «Никому мы здесь не нужны», — с горечью подумал он.
Поселили их в крошечной комнатке: стол, два стула, двухъярусная кровать, оконце вот и весь интерьер. Душ, стиральные машины, сушилка в подвале. Уборку делали по графику.
Назначили им социальное пособие: Герману пятьсот марок, Инне четыреста пятьдесят. На питание хватало. Но из-за незнания языка то и дело попадали в неловкое положение: не разобравшись в немецких надписях, иногда брали не то, что надо, а потом выбрасывали.
Однажды Герману нужно было срочно позвонить, и он оказался в очередном языковом затруднении. Увидев «своих», обрадованно поспешил к ним за помощью:
— Где тут у них продаются карточки для переговоров?
— Тише, тише! испуганно зашикали на него земляки. Не говори по-русски. Немцы не любят, когда говорят по-русски.
— Да чихать я хотел на то, что они любят и что не любят! взорвался Герман. Я не просил их в сорок первом на нас войной идти, нам жизнь ломать!
Между тем продолжалось скрупулезное изучение личностей вновь прибывших. Надо было обойти двенадцать кабинетов, и в каждом поставить штамп на бегунок. Один чиновник, которого Герман называл про себя кэгэбэшником, спрашивает:
— На каком языке будем разговаривать?
— Для ускорения дела давайте говорить по-русски, — сказал Герман. Он мог бы, хоть и с трудом, изъясняться по-немецки, но чиновник отлично владел русским, так зачем было время терять.
— Так вы плохо говорите по-немецки? А зачем тогда приехали в Германию? Да еще в таком возрасте.
— А куда мне прикажете деваться? начал выходить из себя Герман.
— Ну, могли бы поселиться под Ленинградом, в Новосибирске, в Алтайском крае или на Азове, где при нашей помощи обустраиваются районы компактного проживания немцев.
— Да был я там. И знаете, что мне там сказали? «Нам не нужны старики. Нам нужна рабочая сила». Да, вы помогаете. Ваши представители на эти деньги понастроили себе коттеджей, а люди ютятся в вагончиках. Выходит, ни там, ни здесь мы не нужны.
Чиновник пропустил эти слова мимо ушей и начал расспрашивать Германа о детях.
— Сколько можно об одном и том же! снова начал горячиться Герман. Наши дети офицеры. Мы этого не скрывали и не скрываем, мы это во всех анкетах указывали.
Но чиновник бесстрастно продолжает свое: чем они в армии занимались, в каких званиях были, какие доходы имели.
А потом снова и снова копались в его биографии: какого ранга руководителем был, какую именно работу выполнял, не притеснял ли людей. По предписанию из Берлина даже потребовали составить хронометраж одного рабочего дня с шести мест его трудовой деятельности.
Все это делалось с одной целью: определить статус Мюллера. И чиновники из ратхауза определили, что на Мюллера, как на человека с высшим образованием и бывшего руководителя, распространялся определенный параграф положения о переселенцах. А там, между прочим, было написано, что поздним переселенцем не может быть признано лицо, занимавшее в бывшем СССР привилегированное положение или имеющее таких родственников, как офицеры в звании от капитана и выше, работники милиции, КГБ (в любом звании), партийные и комсомольские функционеры, руководители колхозов, совхозов и т.п. Законодатель считает, что данные лица имели в бытность СССР тесную связь с тоталитарной системой, а посему не могут быть признаны поздними переселенцами.
Значит, он, Герман Мюллер, «тесно связан с тоталитарной системой»? Куда же теснее, невесело иронизировал Герман. Чего стоила одна эвакуация с Поволжья в Казахстан. А репрессия отца, отсидевшего «по ошибке» семь лет? А инвалидность, полученная Германом в молодости?
Тем не менее, получалось, что пенсии он не достоин, будет жить на социальное пособие. Как бы из милости у власти. Недостаток средств, помимо всего прочего, не позволял приглашать гостей, даже родственников, из-за рубежа. Всем переселенцам первой волны выплачивалась компенсация за оставленные в Союзе квартиры, скот, назначались пенсии, каждой семье выдавалось по пять тысяч марок «на обзаведение». Деньги на них сыпались, как из рога изобилия. Ничего этого Герману не полагалось.
Когда получили квартиру, надо было ее чем-то обставлять. В магазине подержанных вещей можно было купить дешевую мебель, холодильник, стиральную машину. Социалхильфе должна была выделять переселенцам кое-какие деньги на самое необходимое. Но когда Герман обращался к чиновнику, тот всякий раз недовольно морщился:
— Не вы один у нас, герр Мюллер. И все просят, просят.
— Да я пятьдесят лет зарабатывал себе на жизнь своими руками. А теперь хожу к вам с протянутой рукой, — вспылил Герман и больше в «социалку» не ходил.
С прибывавшими переселенцами работали в основном немцы, приехавшие в Германию из Венгрии, Польши, других бывших соцстран. Герман чувствовал их неприязнь. Злобу на советский строй они переносили на тех, кто когда-то жил в Советском Союзе. В переселенцах вроде Германа они видели к тому же конкурентов, с которыми надо делиться льготами.
Коренные же немцы относились к Мюллерам очень хорошо. Когда получили квартиру, соседи несли им кто люстру, кто что-нибудь из посуды, домашней утвари. Но Герман в подобных ситуациях испытывал чувство стыда, унижение: проработать всю жизнь и не иметь возможности купить жене кастрюлю куда это годится?.
Не он один оказался в таком положении. Как-то встретил двух земляков из Петропавловска. Оба Николаи, шоферы, сами русские, а жены у обоих немки. «Мы здесь чужие, — невесело говорили земляки. Бедные родственники в этой богатой стране. Как только наскребем денег на дорогу сразу домой».
Вот именно, надо домой, решили и Герман с Инной. Стали собираться. А это снова бумаги, анкеты. В соответствующей графе Герман пишет: жена русская, сам немец. Знакомый чиновник-«кэгэбэшник» со злостью зачеркивает слово «немец» и пишет: «Русский».
— Раз ты уезжаешь отсюда, значит, ты русский!
— Надо же! смеется Герман. В шестьдесят шесть лет стал русским, а то все был немцем.
Долгий перелет до Новосибирска прошел благополучно. И вскоре Мюллеры были уже в родном Семипалатинске. Среди друзей и близких. Они поселились в центре города в двухкомнатной квартире, которая стараниями Инны, большой любительницы цветов, быстро приобрела неповторимую красоту и уют.
Они снова обрели душевный покой. Но судьба приготовила Герману еще один, самый страшный удар: ушла из жизни Инна. И он остался один в этой квартире, где все напоминает ему о жене.
Но Герман не одинок. Его навещают дети, рядом друзья, соседи, с которыми сроднился. Он теперь дома, а это самое главное.
Петр Якименко
21/03/08
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
