Ангел в белом (продолжение)

von

29 мая, 2014

Приезжие тут же взялись за постройку землянок, подряжались на любую работу. К зиме у многих из них был уже свой кров и даже кое-какие продуктовые запасы. В основном в этой деревне переселенцами оказались немцы. Мастеровитые, усердные в работе, знающие толк в сельском хозяйстве, они быстро освоились на новом месте, им доверяли и местные жители и помогали чем могли; все это дало новым жителям колхоза шанс на выживание.

Продолжение. Начало в предыдущем номере.

Без потерь, конечно, не обошлось: от лишений умирали еще долго. Местное кладбище за два-три года разрослось втрое.

Антонину определили к старикам Комариным, которые жили с младшей дочерью. Старший их сын уже жил своей семьей отдельно. Тоне, конечно, одной невозможно было построить землянку, и старики позволили молодой женщине пожить пока у них. Это были очень хорошие люди, и Антонина сердцем прикипела к ним. Ни они, ни она никогда не забывали тот день, когда Антонина с ребенком впервые переступила порог их дома. Запахи наваристого со свиными шкварками супа настолько сильно подействовали на голодного человека, что молодая женщина у порога упала в обморок.

Старики полмесяца маленькими порциями кормили Тоню, приучая организм к более сытному питанию. Это было такой пыткой, что Тоня еще не раз теряла сознание от недоедания. Ей иногда хотелось наброситься на еду и есть, есть, есть. Желание наесться у нее проявилось сейчас еще сильнее, чем в то время, когда она вообще не видела нормальной пищи.

Малыша в основном отпаивали домашним молоком, разводили в нем вареную картошку, и этой кашицей кормили. В эти дни постояльцы Камариных больше лежали, от слабости они едва передвигались. Постепенно все вошло в норму, голод отступил.

Сибирякам жилось трудно, но такого голода, как на Украине, здесь не было, хотя тоже недоедали. Тоня без выходных каждый день с раннего утра работала в колхозе, получая за это то немного муки, то подсолнечного масла, то комбикорм для скота. А вечерами управлялась по хозяйству, помогая старикам. Они же ухаживали за маленьким Володей, любили его как родного. Когда их младшая дочь Лидия вышла замуж и ушла от родителей к мужу, дядя Ваня с тетей Клавой попросили Антонину оставаться у них столько, сколько она пожелает. И Тоня осталась, заменив им дочь.
В жизни бывают такие случаи, когда чужие люди становятся родными, и чувства эти вполне реальны и осязаемы. Так сложилось в их семье, и Антонина всегда молилась за здоровье дорогих родных.

– Тоня, говорят, что в соседней деревне тоже живут переселенцы, – радуясь от такой хорошей новости, сказала ей как-то подруга – украинка Елизавета. – Давай отпросимся в воскресенье, сходим туда, может, кого-нибудь из родных встретим…

Тоня просто задохнулась от такой вести. Кто знает, может быть, ее братья или сестры, которых тоже сослали в Сибирь, живут там. Она вместе со своими новыми подругами сходила туда пешком.

И… нашла. Ее старший брат Емельян со своими детьми жил во второй половине дома у супругов Ивана и Марии Нейфельд. Муж Марии подался на заработки в Омск, дома бывал редко, мало чем помогал по хозяйству, и оно пришло в упадок. Емельян привел в порядок подворье, отремонтировал дом, ограду, косил сено, разводил скот, птицу, за что его ценили в семье Нейфельдов и не хотели, чтобы он отделился.

Емельян овдовел еще на Украине. Его жена Эмилия Вакенхут родила двойню и в этот же день умерла, следом ушли из жизни двойнята. Емельян остался с четырьмя детьми, младшей дочке Агате шел шестой год. Никогда, сколько жил на этом белом свете, не забывал он те страшные годы. Каждое утро Емельян видел голодные глаза своих детей, с надеждой смотревших на отца. Он удивлялся, что дети никогда не плакали, не требовали еды. Они помогали отцу по хозяйству как взрослые. Все, что бы ни делалось для спасения детей, было им четко продумано, жестко распланировано. Он сумел организовать свою жизнь так, что семья выжила. Емельян во многом помогал и своей сестре в эти страшные дни, за что Антонина всю жизнь была благодарна своему любимому брату.

Емельян был большим умельцем во многих делах: валял валенки, паял прохудившуюся посуду, столярничал, умел класть печи и шил одежду – даже верхнюю. К нему с просьбами шли со всей деревни, он никогда никому не отказывал, за что люди уважительно относились к талантливому односельчанину. Полдеревни в лихие годины ходили в обуви, сделанной Емельяном. Он выдалбливал из дерева башмаки, да так, что ходить в них было удобно. Изнутри эту обувку выкладывали мягкой шерстью, а когда и ее не стало в голодном поселке, в ход пошло сено. В любом случае, зимой люди уже могли выйти из дома, ведь из-за нехватки обуви такой роскоши многие были лишены. То же самое было и с зимней одеждой, которую в семьях в холодное время носили по очереди.

Емельян смастерил себе и Роберту с Антониной маслобойки, с помощью которых они тоже зарабатывали на пропитание, сбивая масло и торгуя в райцентре. Он запретил им резать корову, чем спас две семьи от голодной смерти. Антонина, когда овдовела, жила крепкой поддержкой старшего брата, как материальной, так и духовной.

Эта встреча была такой радостной, такой неожиданной для брата и сестры! Как оказалось, Емельян с детьми был во второй группе переселенцев в ту ночь, когда их высадили из поезда, и люди разделились на две группы. Но в темноте они друг друга не заметили…

– Емельян, я потеряла Сашеньку, – первое, что сказала ему Антонина при встрече, когда наплакалась на его плече. Никому за это время она не могла пожаловаться на свое страшное горе. Кто мог бы ей посочувствовать так, как родной брат, тем более у всех были свои беды.

– Господи, как же так могло случиться? – у мужчины на глазах заблестели слезы. Он хорошо помнил своего симпатичного, смышленого племянника. Тоня, рыдая, поведала ему историю с потерей малыша.

Емельян взялся за поиски Сашеньки. Куда он только ни писал письма: в детские дома, в приюты на Украину и в Россию. Увы! Как найти ребенка, который, по малолетству, даже фамилии своей еще не знал. Страшнее всего в этой ситуации была неизвестность: что стало с малышом, не испытывает ли он сейчас, если жив, мучений. Сколько потом Антонине довелось жить на белом свете, столько она и плакала по своему ребенку. Карие глаза несчастной женщины постепенно сделались бесцветными, с блеклой полоской вокруг зрачка. А когда-то они были темными, блестящими как сливы.

***
Ее сыночку Володе исполнилось пять лет, когда началась война. Через несколько месяцев Тоню забрали в трудовую армию, а ее сын остался с дядей Ваней и тетей Клавой. Молодая мать заходилась криком так же, как и все женщины, когда их отрывали от детей. Но, в отличие от многих, ее ребенок был пристроен. Тоня не сомневалась, что старики будут любить его и ухаживать как за своим родным. Одно ее беспокоило – их возраст, хватит ли у старых людей сил, чтобы выжить самим и помочь ее сыну?

– Не сильно убивайся, – сказал ей на прощанье дядя Ваня, – он ведь не с чужими людьми остается…

– Милый, хороший мой, дядя Ваня, – причитала Тоня, – всю жизнь буду на вас с тетей Клавой молиться!

Везли женщин в таких же товарных вагонах, как и тогда, когда депортировали из Украины, с той только разницей, что у них теперь на руках не было детей.
Три с лишним года во время войны и три года после Тоня работала в трудармии на Урале. Сначала бригада, в которой находилась Тоня, работала за станками на заводе по выпуску деталей для оружия, но через пару месяцев их всех перевели на лесоповал, где женщин ждал тяжкий мужской труд. Глубокие сугробы, в которые работницы проваливались чуть ли не по пояс, сначала утаптывали, чтобы легче было добраться до комля, а потом тупыми пилами долго и мучительно пилили толстые стволы. После этого надо было еще отделить ветви и оттащить их подальше, чтобы освободить место для транспорта. Но еще тяжелее эта работа давалась весной, когда женщинам приходилось работать стоя по колено в воде. Перерывов не было, обеда тоже, вместо воды ели снег. У Тони, как и у всех ее подруг по несчастью, болели руки, спина, пульсирующая боль в голове от перенапряжения не проходила ни днем, ни ночью. Норма выработки была непосильной. За недоработку урезали хлеб, выдаваемый по карточкам.

– Вера Петровна, сделай сегодня приписку Марии, – попросила как-то Антонина своего бригадира. – Я понимаю, что это опасно, но посмотри, как плохо она себя чувствует, и, конечно, норму ей не выполнить даже наполовину…

– Нет, ты не понимаешь, о чем меня просишь! Думаешь, тебе одной жалко людей? – ответила Вера Петровна, – Хорошо, я попробую, но кроме нас с тобой этого никто не должен знать, даже сама Мария…

С этого дня бригадир, рискуя собственной жизнью, частенько завышала норму выработки своим работницам, спасая их от голодной смерти. Риск был большой, но, слава Богу, пока все обходилось…