Фрагменты из книги Автобиографические эскизы Г.К.Бельгера
8. Скрипучее слово Криг (война) я впервые услышал летним днем 1941 года, когда стоял в очереди за хлебом в магазинчике кантонного центра Гнадефлюр. Хлеб тогда продавали на вес. К основной буханке добавляли крохотный довесок 50-70 граммов. Съесть этот довесок по пути домой было детской радостью.
По озабоченным лицам родителей я догадался, что Криг — это плохо. Карикатуры на фашистских главарей я постоянно видел в газете Нахрихтен (Вести). Смутно понимал, что эти уроды зло.
Потом на большой открытой площади плацу кантонного центра состоялся многолюдный митинг. С трибуны на деревянных подмостках суровые дяди о чем-то гневно и зажигательно говорили. Выступил и мой отец. О чем говорили не понял. Рядом с трибуной стояла горстка молодых людей, которым все громко рукоплескали. Мне объяснили: они добровольно записались на фронт бить фашистов. Потом запели Интренационал — кто по-русски, кто по-немецки. Мелодия была мне знакома, слова нет, кроме призывного: Вставай!.
А потом обрушился черный указ. Он назывался Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941г. О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья.
Везде говорили о непонятном: о шпионах, о диверсантах, о военном положении, о карательных мерах, о выселении немцев.
Мне шел седьмой год. Я понял, что я немец и что вместе со всеми подвергаюсь выселению именно по этой причине.
За что? Куда? Насколько?
Бог весть.
9. Из дневника отца: Нас отправили поездом рано утром 11 сентября 1941 года со станции Плес, а 17 сентября мы уже прибыли в Казахстан на станцию Мамлютка, т.е. в пути были всего 6 суток.
А мне чудилось: мы ехали на верхнем ярусе товарного вагона целую вечность. В щелястом раздрызганном вагоне разместили восемь немецких семей. Было тесно, неуютно, бестолково. Питались всухомятку. Подолгу стояли в безлюдном поле. Но из вагона не выпускали. Смотреть можно было только в крохотные зарешеченные окошки наверху. Хныкали дети. Молча плакали женщины. Вспоминали покинутые родные места. Мужчины собирались внизу, на пятачке у входа, беспрестанно курили самосад.
Никто ничего толком не знал.
Мне запомнились диковинные, длинные, как наш путь, слова: э-ва-ку-а-ци-я, вы-се-ле-ни-е, спец-пе-ре-се-ле-нец.
Слово депортация я услышал многие годы спустя. Хотя сама депортация врезалась в сердце, в душу, в сознание на всю жизнь, как самое страшное горе и вопиющая несправедливость.
12. Но преследовало меня долгие годы более страшное нравственное, социальное горе.
В 16 лет меня поставили на учет спецкомендатуры, и я каждый месяц был обязан отмечаться у комендата. Отмечались спецпереселенцы (немцы, чеченцы, ингуши, греки, поляки, финны и др.), административно высланные, ссыльные и прочий неблагонадежный контингент.
Знаю, некоторые к этой процедуре относились более-менее спокойно, как к неизбежному злу. Для меня же это было ужасно, несправедливо, кощунственно, унизительно, оскорбительно. Все мое существо бунтовало против такого насилия. За что? Почему? По какому праву? Я ведь комсомолец, отличник учебы, активист, сын члена ВКП (б) и вдруг ко мне такое недоверие, как к немцу-спецпереселенцу, как к чужаку.
Отец меня оберегал, порою сам за меня отмечался, старался угодить плюгавенькому коменданту, у матери потухал взгляд. Понуро опускали головы другие неблагонадежные, а у меня сжималось сердце, противная слабость ударяла в ноги, возмущенная кровь стучала в висках, слезы обиды наворачивались на глаза.
Каждый приезд коменданта в аул доводил меня до исступления. Я ходил сам не свой.
Проходили годы, но смириться с этим обстоятельством я не мог.
А что сделаешь? Получалось как в казахской поговорке: Иш јазандай јайнайды, кҐресерге дармен жој, т.е. Душа кипит, как кипящий котел, а чтоб бороться силы нет.
Я мечтал о ИМО. о МГУ, об учебе, на худой конец, в Алма-Ате. Старший товарищ Николаус Вагнер ухмылялся: Выкинь из головы. Немцу ходу нет! Какая Москва?! Какая Алма-Ата?! До Петропавловска и то не доберешься!.
Увы, он был прав.
Паспорта нет. Разрешения райУМВД нет. Вызова из института нет.
С трудом добился временного удостоверения сроком на три месяца. А в удостоверении каинова печать: Разрешается проживать лишь в пределах Октябрьского района.
Вот и строй радужные планы, несчастный немец-переселенец
13. С помощью отца и обкома партии добившись разрешения на трое суток, я добрался до Караганды, сдал документы в политехнический институт (факультет РУМ разработка угольных месторождений), успешно сдал вступительные экзамены и тут же был отчислен с 53 другими спецпереселенцами. Некоторые фамилии на черной доске запомнил: Гитнер, Редекоп, Майер, Майснер, Войцеховский, Василис один чеченец Ну, и я среди них
Убитый, раздавленный, голодный, завшивленный я вернулся в аул к разбитому корыту.
Нехорошие, крамольные мысли роились в голове:
Сталинская конституция ложь.
Советская власть ложь.
Советская литература ложь.
А надо было как-то жить
02/09/05
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
