Напомню фразу, из зерна которой родилась наша рубрика «Клуб критики»: «Критик самое редкое литературное дарование». Эта истина ещё раз прозвучала в письмах-откликах на нашу рубрику. Они пришли из Алматы, Павлодара, Москвы, Екатеринбурга и даже Пекина. Нам написали как читатели рубрики, так и критики, то есть искушённые читатели.
Хотелось бы привести выдержку из письма алматинского литературоведа Светланы Ананьевой, которая была героиней одного из материалов рубрики. Светлана Викторовна работает в Институте литературы и искусства им. М. Ауэзова МОН РК и проявляет самый живой интерес к литературной жизни Казахстана.
«Очень тронута вашим вниманием к книгам нашего отдела и особенно к личности и творческому наследию Николая Степановича Ровенского. Я не ожидала такого профессионального анализа молодого критика Елизаветы Кривой. Очень рада за вас, Елена, за руководимый вами клуб критики «Открытие: мир внутри слова», за ваших талантливых авторов. Обязательно подарю вашу статью семье Николая Степановича. Для них это целое событие. И то, что она опубликована на страницах «Deutsche Allgemeine Zeitung», символично. Статьи корреспондентов этой газеты внесли существенный вклад в то, что на карте Алматы есть улица Н. Ровенского. Именно на переименовании улицы в его честь я познакомилась лично с Герольдом Карловичем Бельгером».
Авторы отдельных писем предлагают расширить палитру критики, добавив к литературной критике критику произведений других видов искусства. Так, Нариман Шелекпаев, карагандинец, ныне живущий в Пекине, живо заинтересовал нас своими размышлениями о музыке Фредерика Шопена Нариману 21 год. За его плечами 12 лет профессиональных занятий музыкой, год обучения на факультете иностранных языков в КарГУ им. Е.А. Букетова, несколько поездок в Европу. В своём письме к нам он пишет: «В последние годы, до отъезда в Китай, я подрабатывал журналистом, преподавателем языков, письменным и устным переводчиком. В силу того, что всю свою сознательную жизнь я имел контакт с языками и с искусством, в какой-то момент у меня появилось желание писать. Школьные сочинения, потом газетные статьи, путевые дневники, письма, переводы (есть и поэтические, даже переводы из итальянского классика Леопарди). Стихов я практически не пишу. Раньше пытался, но сейчас, понимая какими должны быть настоящие стихи, не берусь». Нариман не прислал своих стихов. Он предложил очерк о Шопене, который, безусловно, достоин внимания широкого читателя.
Начиная разговор о Шопене, хотелось бы сообщить свежую новость. В польском городе Желязова-Воля 15 июня после ремонта вновь открылся музей Фредерика Шопена. Музей находится в доме, где родился великий композитор. По данным Podroze.onet.pl, каждую пятницу вход в музей будет свободным. С открытием музея возобновится и традиция воскресных шопеновских концертов. В распоряжение музыкантов поступит новый инструмент фортепиано Steinway. Ремонт дома Шопена был частью проекта по обновлению его родного города Желязова-Воли, которое, согласно планам проводящего ее Национального института Фридерика Шопена, продлится до 2010 года.
Итак, слово Нариману Шелекпаеву:
Несколько слов о Шопене
вслушиваясь в Шопена, еще раз понимаю, что ему невозможно подражать. Невозможно скопировать это высочайшее чувство меры, фантастический вкус, естественность языка и формы. Он унес все это. Подражания обречены на неудачу. Благородная сентиментальность становится пошлой, чувства наигранными, мелодия заходит в тупик.
Шопен Ни за чем не скрыться ни исполнителю, ни композитору-подражателю. Он не писал много нот ровно столько, сколько нужно, не создавал эффектов у него не так уж много по-настоящему эффектных тактов, но все продиктовано драматургией, концепцией все взвешено и высчитано. Это роднит Шопена с великими классиками, прежде всего с Бахом.
Эффекты Шопена лежат совсем не в той плоскости, чем эффекты того же Листа или Шумана. Лист привлекает внимание, очаровывает, соблазняет, сразу же проникая на твою личную территорию. Шопен держится с достоинством, даже холодно. Он никому себя не навязывает. Он рассказывает. Обо всем о прошлом, о своей радости и боли, о страданиях своего народа. И те, кто способны реагировать, те, кто обладают чувством прекрасного, идут за ним, не могут оторваться.
Шопен поет. Поет на своем генеалогическом древе. Для него это также естественно, как для нас разговаривать.
Апполинер, кажется, сказал о «Пеллеасе и Мелизанде» Дебюсси: «В «Пеллеасе» любят, а в «Тристане» занимаются любовью». «Тристан и Изольда» прекрасная опера, но Апполинер по-своему прав. Мне кажется, эта фраза-суждение применима и к Шопену. Шопен именно любит. Тщательно отделывая каждый такт, он показывает только самое возвышенное. Все прочее его не интересует, все прочее ниже его достоинства и его гения.
Сальвадор Дали в «Le journal dun génie» приводит любопытную таблицу, где он сравнивает великих художников и оценивает их по двадцатибалльной шкале. Среди критериев, помимо узко профессиональных, таких как цвет, есть и общие «гений», «мастерство», и т.д. Сейчас оставим в покое Дали, а также вопрос о правомерности сравнения одного великого художника с другим.
Не знаю, составлял ли кто-либо подобную таблицу применительно к музыкантам, но мне кажется, что если бы она существовала, то в графе «отделка» Шопену следовало бы поставить, по меньшей мере, девятнадцать. То же самое в графе «мелодия» Шопен создал бесчисленное количество мелодий. Кажется, из воздуха. Все они оригинальны, ни одна не похожа на другую. Секрет этой неисчерпаемости, помимо гения, в том, что Шопен прекрасно знал фортепиано, все его секреты и музыку своих предшественников. Л.Н. Наумов в частности пишет, что Шопен «не постеснялся построить два своих As-durных вальса на теме «Крейцеровой сонаты» Бетховена. Однако, обвиняя Шопена, он вместе с тем признает, что Шопен «единственный из романтиков, кто не сдал своих позиций». Это правда.
Там, где Лист купается в чувственной неге, не боясь переходить границы, и его музыка осознанно перестает быть целомудренной; где Шуберт в своих длиннотах заглядывает в вечность, а Шуман (я, конечно же, не умаляю достоинства музыки Шумана; просто в данном случае его имя нужно мне лишь для примера) создает череду ошеломляющих контрастов, Шопен остается чем-то вроде эталона. Эталона, не отягощенного философией и редко програмностью, привлекающего людей сдержанных и тонких, и в то же самое время смелого и нового чтобы завоевать симпатии тех, кто устал от классической оболочки ранних романтиков.
Принято говорить о «уникальном, неповторимом стиле» Шопена. Но существует ли он? Если отталкиваться от классического определения, то, безусловно, существует. Но есть и другая точка зрения. Что стиль это человек. Думаю, что стиль Шопена это он сам. А его музыка сентиментальная без пошлости, гневная без ярости, свободная без вольностей это продолжение его самого.
Конечно, то же самое применимо и ко многим другим композиторам. Ко многим, но не ко всем. Говоря о некоторых опусах Баха, например, трудно сказать, что они его продолжение. Или о балетах Стравинского. Здесь находит подтверждение другая теория о том, что мастерство композитора состоит в умении услышать уже звучащую где-то партитуру.
Елена Зейферт
22/06/07
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
