Солнце уже два месяца как повернуло на лето, а зима и не думала сдаваться. Снегообильный март минул, валенки в слякоти вязли до самых колен. Лошади, ведомые Якобом под уздцы, легко срывали с места оголенные от кроны сосны, но выдыхались быстрее обычного, так как шли в грязи по самое брюхо.
Якоб окончательно повеселел, когда минул март. Апрель одним своим именем грел. «Последний месяц одиночества! В свой привычный круг соберется семья».
Подруга Альфии, Рамзия, сдала Якобу дом на все лето, в полное владение. В ответ Якоб к осени обещал пристроить комнату. Благо лес ему твердо пообещал директор леспромхоза Сулейманов.
Рамзия с ранней весны покидала домик и уезжала в предгорья на заимку к брату, известному в округе пасечнику. Якоб хорошо знал пчеловодов-любителей в Рундевизе. Да, они радовали и удивляли родственников и друзей продукцией с пасеки, медом липовым, с акаций на межах и вишневых садов. Но тут, в Башкирии, один пчеловод сдавал в потребсоюзовские сельпо по полторы-две, а то и все три тонны отменного меда с предгорных разнотравий. Специалисты с этого жили, и совсем не бедно. Мед заменял многим сахар, им лечились. Разговор на эту тему не однажды заводил с Якобом его земляк Андреас Сайбель.
— Вынашиваешь планы? как-то прямо спросил Якоб.
— Заманчиво и очень боязно. Дело хлопотное, много знать надо, а учиться поди уже некогда. На душе другое в последнее время. Родственники на Кавказ зовут. С Кальчиновки и Рундевизе народ туда потянулся, в село Садовое. Как ни бери, а мы, Сайбели и Гардты, с землей на ты.
— Земля ведь и тут есть, — ответствовал Якоб, — лес вырубим и паши, сей-убирай… Сажать, восстанавливать вырубленное даже не принято.
— Ой не скоро это будет. Край-то здесь животноводческий да лесоводческий. Попутно пчелы. Нефтяники где-то бурят-копают, керосин-бензин делают. Многое есть, да все не по наши с тобой руки. Жизнь, Яша, коротка, чтобы снова начинать ее на склоне лет, вдали от родного клана.
— Прав ты конечно, Андрей. Спасибо, что поделился настроением.
— Спасибо-то за что?
— За урок. Знаю теперь, что одного года, да и двух мало, чтобы врастать по новой в чужую землю. Тебе и семья в этом не смогла помочь, а я так вовсе один отбился…
Длинные зимние вечера медленно, но сокращались. Руки Якоба за плетением корзин, вязанием венков, вырезанием рубелей (для разглаживания белья) должны бы занять голову, отвлечь от грустных мыслей, не впустить в душу боль по утраченному и упущенному. Но удавалась это не всегда.
У него крепчали под стать лучшим Гардтам старшие сыновья. Дочь Шарлоту он успел выдать замуж. Свадьба была очень памятной всему селу. Женщины долго считали ленты на свадебном посохе. В двадцати дворах их навязали. А что ни двор это трое-четверо взрослых. В официантках бегало четверо наряженных племянниц. Музыканты рвали струны и меха. Плясуны дробили на сколоченном настиле каблуками просо, что подсыпали, чтобы богато жилось и легко танцевалось.
Смешно рухнул на колени удалой задавака Браун, упал-таки от усталости перед Аннушкой Гардт, кандидаткой на скорую следующую свадьбу перетанцевала плясунья партнера. Музыканты чередовались, а она, пунцовая не в меру, все выстукивала, доказывала, что и в работе мы такие…
Христян Браун в награду получил петуха, а Аня гусака.
В клане Браунов Христян получил прозвище Книер (коленопреклонённый). И пристало оно навсегда. Прозвище не самое обидное. Кто-то был Шрайбер (писарь) из-за красивого подчерка, кто-то Зибенгозе (семиштанный), потому что натягивал по нескольку портков.
Вспомнит Якоб за своим рукоделием кусочек своей или чужой жизни и пойдет гулять-бежать мысль, перебирать, как страницы в книге, когда и что было.
После Первомая к Якобу на лесосеку заехал Рашид. Наскоро поздоровавшись, справились о здоровье, и гость повелел:
— Собери вещи, вечером заеду за тобой и отвезу к Рамзие. Она уже к мужу собралась.
— Вещи давно собраны. Жена с сыновьями вот-вот нагрянет.
— Вот и прекрасно. В гости зову сразу ко мне.
Рашид как всегда торопился. Телега-бестарка затарахтела по выбоинам. Якоб вернулся к своим лошадям. Они успели отдышаться и послушно поплелись за хозяином. Якоб неспешно петлял между пней, которые будто выросли после ушедшего снега. Именно пни занозой сидели в голове Якоба. Корчевать их нечем. Один всего трактор, не самый сильный и вовсе не новый, едва прибирал хлысты, что вытаскивали после повала и очистки от веток лошади Якоба.
То ли голь действительно на выдумки хитра, то ли пытливый ум крестьянина со своей особой привязанностью к земле, то ли все вместе нашли теоретическое решение.
Якоб после работы взял сверло по дереву. Присмотрев квадрат рядом с теплушкой, где пни торчали как кочки на болоте, Якоб остановился у одного из них, весьма обсохшего под весенним солнцем и вымерзших до первых трещин за долгую зиму. Налегая на коловорот, он довольно легко проделал четыре лунки, словно собирался воткнуть туда свечи. Затем он налил в них керосин, уложил на каждую щепотку ваты и поджег. Мелкое пламя заплясало, едва заметный черный дымок потянулся в небо. Якоб постоял пару минут и ушел в теплушку. Он завтракал и в окно наблюдал за своей затеей. Когда он вернулся к пню, то явно повеселел: он выгорал изнутри, образуя некую чашу, куда можно было подливать отработанное масло из трактора, нефть. Да все что угодно из непригодного.
В этот воскресный день он посещал пенёк, может, десяток раз. Он, похоже, дымил всю ночь. Результат устраивал Якоба. Из всех возможных способов он нашел этот самым малозатратным. Дальше пошла арифметика. На огород для его семьи надо выжечь почти сотню пеньков. В понедельник Якоб воспользовался традиционной планеркой с участием директора Сулейманова. Он подошел к нему, когда все артельные дела были обговорены и спросил разрешение на истребление пеньков на клочке земли в десять соток, под огород.
— И гектар не жалко, — похвалил директор, — да только как ты это делать будешь? Трактор и лошадей беречь надо.
— Придумаю, — ответил Якоб, вполне довольный собой и шефом.
Огонь с пеньками справлялся не совсем до конца. Увесистый топор дробил остатки, отрубал корни, что выходили на поверхность. За этим занятием Якоб потел почти до конца мая по полтора-два часа после смены, но он своего добился. До прибытия Екатерины, Ганса и Егора он посадил картошку.
Жена, как и просил Якоб, привезла семена табака, тыквы и свеклы. Вместе с ним радовались этой его деятельности начальники: пускает человек корни в нашу землю, такие люди нам нужны.
Сыновья уже с первых дней понравились лесорубам. Силой и сноровкой они были в отца. В хозяйстве не было такого инструмента и дела, что было бы неподвластно их рукам. Егор уже успел послужить в армии, а Ганс только-только был взят на призывной учет.
Задерживаясь на огороде после смены, ребята не всегда спускались на станцию, ночевали в теплушке. Якоб же неизменно шел к жене, там тоже хватало дел. Зато утром отец вез сыновьям и себе выпечку, отварное мясо и яйца всё как дома в поле, на сенокосе или жатве.
Андреас Сайбель откровенно и по-доброму завидовал Гардту.
— Пускаешь корни в землю башкир, детей вокруг себя собираешь. А мне уж своих не собрать. Дочери все народились. Разобрали их женихи по разным углам. Внуков ни одного так и не повидал еще. Все зовут посмотреть.
— Младшая-то при тебе. Подарит тебе Лена внуков.
— Ждать их и правда уже не долго. Не хотелось бы замуж отдавать здесь. Уж больно настойчиво зовут старшие дочери на Кавказ.
Тема переезда становилась почти главной при каждой встрече с Сайбелем. Особенно когда пришло письмо от Людвига, где он писал, что как только отправит после школы троих отпрысков вдогонку Якобу и Кате, сам отправится с семьей на Кавказ.
Якоб не мог взять в толк, как это село, славившееся своей зажиточностью, добротными домами, завидным порядком и хозяйственностью, начало расползаться по швам. Ведь деды и прадеды, основатели Кальчиновки и Рундевизе, не один раз в своих воспоминаниях рисовали, насколько их отъезд из Гессена был похож на пожар. Еще никто не сумел взять с собой в дорогу все.
Да что говорить? Много ли унесли он, Якоб и Андреас, когда их по сути вышвыривали из насиженных гнезд на сибирские сугробы. Воистину прав был Пушкин, когда утверждал: охота к перемене мест немногих добровольный крест…
Во второй половине лета семья Гардта была в полном сборе. Самостоятельно прибыли сыновья Андрей, Конрад и Христян. Старшему было десять лет, среднему девять, а младшему восемь. Сердце матери обрело покой. Она их ждала уже три недели, боялась, что дети при пересадке что-нибудь напутают. Якоб встретил своих «робинзонов» деловым вопросом: «Как дядя Людвиг, Георг и Иоганн?»
— Все они собрались на Кавказ. Дядя Людвиг, наверно, уже уехал.
Дети были правы. От него пришло вскорости уже письмо из села Садового, Минералводского района. Он уже столярничал, делал оконные рамы, дверные блоки. Новоселов было много, и они активно строились после смены в садах и виноградниках. Родные братья Якобы Иоганн и Георг еще не сорвались, но планы у них твердые.
В Туймазе лето завершилось проводами Сайбеля. Гардты были главными гостями. Дома, в Рундевизе, их общение никак нельзя было назвать тесным, за делами оно было буднично незаметным. На новом же месте Сайбель имел в сравнении с Гардтом два лишних ссыльных года, и опыт одного звал второго.
Расставание одному прибавляло надежду, а второму грусти. Никто это не высказывал вслух, как и то, что оба верили в возможную встречу на новом месте, где селились все чаще односельчане, черниговцы, как они сами себя называли.
Иван Сартисон
29/02/08
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
