Ярким солнечным вечером 29 ноября 1942 года наш состав из Алтайского края остановился на маленькой станции. На крохотном здании было написано: «Станция Серго-Уфалейская» — историческое название Копейска, шахтёрского городка под Челябинском, в котором мне предстояло прожить с того момента сорок лет.

Поступила команда выходить с вещами и строиться возле вагонов. Выстроились мы в одну шеренгу со своим незамысловатым скарбом вдоль полотна. Появились представители шахт, пришедшие за нами. Согласно заявкам, сделанным заранее, начальник эшелона отсчитывал людей:

— 39, 40, … 100. Забирайте, ваши! Следующий! Так… Шахта 205-я. Сколько у вас? Сто. Пошли! Раз, два, три …

Когда очередь подошла ко мне совсем близко, вместо номера шахты прозвучало странное незнакомое слово:

— Вот и Спецконтора. Сколько у вас? 35. Поехали.

Отсчитали 35 человек, и пошли мы гуськом со своими сундучками на полозьях по заснеженной дороге за нашим новым хозяином. К счастью, оказалось совсем недалеко. Главное здание Спецконторы представляло собой длинный одноэтажный барак, где находилась сама Контора и небольшое общежитие для её работников. Конторских помещений было немного — кабинет начальника, секретарши, главного инженера и ещё комнатушки техотдела, бухгалтерии и кассы. Четыре комнаты были отведены под общежитие.

Нас поселили в самую большую торцевую комнату. Перед нашим приездом соорудили деревянные двухэтажные нары. В комнате была большая плита для обогрева и варки пищи. Было тесновато, зато тепло и сухо.

А тем временем для нас спешно ремонтировался старый хомутник: заново штукатурили стены, белили, настилали новый пол. Устроили нам в новом единственном большом помещении сплошные двойные нары. Посередине сложили печку с плитой для варки пищи и отопления. Питались мы в столовой, но что-то умудрялись приготовить себе иногда и «дома».

Когда подготовленный для нас барак был готов к приёму, сводили нас в баню на прожарку и переселили на новое место. Стало немного просторней. Но радость была преждевременной: вместе с нами в барак переехали вши и клопы. Количество их с каждым днём всё росло и росло. Не помогали систематические походы всей братией на прожарки. Клопы стали нашим постоянным бичём. К весне их было так много, что они не давали спать даже днём. Придёшь «домой» с третьей смены, в бараке старики уже затопят. Позавтракаешь в столовой и начнёшь приспосабливаться спать. Только на нары сядешь, руку положишь, с кем-нибудь разговоришься, смотришь, а рука уже мелкими красными кровяными точечками покроется — это крохотные клопишки всю руку облепили и успели кровью насосаться. А придёшь домой со второй смены — другая картина. Время обычно час или начало второго, почти все спят, а у раскалённой плиты сидят два-три наших старика без рубашек в одних кальсонах, рубашки свои выворачивают и вшей из них на красную плиту бросают. Сядешь на краешек нар и из котелка свою порцию баланды выхлёбываешь.

Если хорошая погода — забирал я свой матрац, набитый сеном, выходил во двор, залезал с ним на крышу — и спал там наверху. А дождило — шёл под навес за кузницей, где столяры работали и всякие деревяшки хранили. Находил там себе место — и спал. Так я спасался в тёплое время года от клопов.

Тех, кто попал на шахты, расселяли по «зонам» — так называли специально для нас сооружённые лагеря за колючей проволокой, охраняемые вооружённой охраной с автоматами и овчарками. Мне же снова в жизни грандиозно повезло: за проволоку я не попал.

На другой день после прибытия нас стали оформлять на работу. А кто были мы? Мы — это пожилые мужчины, которым уже за 50 и которые почему-то в своё время мобилизованы не были, и мальчишки, которым только что стукнуло 16, потому что вторая волна мобилизации начиналась с 16 лет.

Был среди нас, немцев, один финн — некий Нейд из-под Ораниенбаума. Так он здесь и умер в Спецконторе, никогда не поняв, почему он попал сюда вместе с сосланными немцами. Ему тоже было за 50. И умер он, как и многие другие пожилые, не то от недомоганий, не то от недоеданий. Распух, заболел и умер.

Весной 1943 года часть наших трудрмейцев совершила массовый побег и к нам уже не вернулась. Хотя их, конечно же, «вернули», только куда?

Наши ряды дважды пополнялись. Первый раз это были немцы, отозванные из рядов действующей армии — прямо с фронта ребята, нанюхавшиеся пороху. Всё это были отчаянные бравые фронтовики, плевавшие на всё.

Потом прибыли совершенно обрусевшие немцы из Подмосковья. Немецкому языку они учились уже у нас, потому что в общежитии разговор шёл только на немецком, на русском большинство говорило очень плохо.

Практически почти все были выходцами из деревень и кроме сельского хозяйства ничего не видели. Мало кто имел профессию. Когда стало ясным со слов «старожилов»-вольнонаёмных, что в Спецконторе есть конный двор и лошади, во время приёма на работу все мальчишки пытались заявить, что они конюхи.

В кабинет начальника Спецконторы Виктора Александровича Перминова вызывали по очереди. Там сидела секретарь — она же ведала и кадрами — Евгения Ивановна Денисова. Великолепный человек, она мне очень много помогла. И секретарь парторганизации — он же кассир — Виктор Фёдорович Астафьев. Именно они решали, кого кем оформить.

Чем же занималась Спецконтора? К её названию в официальных документах в скобках добавлялось: «По тушению подземных пожаров». Спустя годы она получила именно такое название официально и на её вывеске было написано: «Спецконтора по тушению и профилактике подземных пожаров».

Дело в том, что в Копейске добываются бурые угли, склонные к самовозгоранию, и если угли эти долго лежат в куче, то куча постепенно разогревается и может в конце-концов разгореться. Такое случается и в горных выработках. Для их поддержания кроме деревянных стоек-подпорок, упирающихся в свод, по краям оставляют небольшие целики угля, которые иной раз по недогляду раздавливаются горным давлением и превращаются в кучу угля. Эти кучи иной раз и самовозгораются в шахтах. Хорошо, если к ней, т.е. к пожару, можно подобраться. Тогда пожар гасят активным способом горноспасатели.

Каждый пожар в шахте получал своё обозначение; номер ставился на схемах и картах в Спецконторе. Только на шахте № 2 было по меньшей мере 50 пожаров. О них долго помнили, поскольку загашены они в своё время были плохо. Их поздние отголоски, угарный газ, проникали в соседнюю шахту. Мы снова искали старый очаг в отработанном пространстве, куда уже проникнуть нельзя. А он даёт о себе знать только угарным газом, проникающим в действующие выработки и смертельным для человека. Вот тогда к работе приступала Спецконтора. Сверху с поверхности на место пожара — а это место указывают наверху маркшейдеры, шахтовые геодезисты — устанавливают буровой станок и бурят скважину на очаг пожара. В скважину садятся металлические трубы и по ним вниз спускают смешанную с водой землю — жидкую грязь, «пульпу», пока пожар не заглохнет.

Этот процесс заиливания пожара называют «заиловкой». Таким образом, в Спецконторе основная группа рабочих состояла из буровиков и заиловщиков. На бурении работа была связана с техникой, и требовалась более грамотная рабочая сила. На бурении случались механические травмы: переломы, ушибы. Заиловщикам же нужны были только руки и здоровье. На заиловке умирали от чахотки.

Со мной вопрос решился просто: профессии нет, образование среднее — будешь младшим буровым рабочим. А это значило просто водовоз на буровой — бурить можно только с водой — или обыкновенный возчик: кто куда пошлёт — начальнику дров привезти или старшему мастеру труб в огород для поливки огурцов и прочее.
Первые два-три дня меня посылали на бурение ручных скважин. Это очень неглубокие скважины до нескольких метров, которые бурят вручную трое или четверо, навалившись всем пузом на поперечную трубу и шагая по кругу.

Ноябрь был морозным и снежным, под открытым небом было холодно. Верхний слой земли немного промёрз и плохо поддавался. А было нас две бригады, бурили рядом. Потопчемся-потопчемся — и греться куда-нибудь под крышу.

Потом меня передали в настоящую буровую бригаду. Тут я начал свою работу водовозом — другого дела для меня не нашлось. Водовоз со средним образованием — неплохо! И не потому, что мне не было иной работы, а потому что я был немцем.

Ведь и тут люди трудились в тяжёлых условиях, ведь и в Ленинграде я сутками мёрз на вышке в команде Местной Противовоздушной Обороны, ведь на фронте люди в нечеловеческих условиях защищали свою родину, но мне тут сказали: «Будь водовозом» — только потому, что я был немцем.

Меня сопровождал в столовую сопливый мужичонка с ружьём в руке, потому что я был немцем. Этот сопливый мужичонка получил потом медаль «За победу в Великой Отечественной войне», потому что он заслужил её. Мне эту медаль не дали, потому что я был немцем…

Новый 1943 год я встречал именно здесь, в Копейске. А вернее, это был первый Новый год, который я вообще  не встречал. Мы — не только я. Нас, немцев, загнали в нашу комнату в общежитии и запретили выходить. А рядом в коридоре в помещении нашей Спецконторы, пьяные, потерявшие человеческий облик люди, орали и бесились далеко за полночь.

Мрачные и молчаливые лежали на нарах 35 немцев и финн Нейд. Им запретили праздновать Новый год.

— Ложитесь спать! — приоткрыв дверь, зло рявкнул на нас пьяным голосом председатель месткома, когда кто-то решился задать вопрос, почему нам нельзя праздновать Новый год.

И мы лежали и молчали, заглушая в груди злобу и негодование… И вспоминал я невольно мой родной Ленинград, город, в котором я родился и вырос, в котором прошла моя юность, где я учился, впервые влюбился, мечтал о будущем…

Роберт Лейнонен


Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia