Дорогие читатели! Предлагаем вашему вниманию интервью о жизни и творчестве известного казахстанского прозаика, публициста и переводчика Герольда Бельгера.
/’Герольд Бельгер: «Моё кредо: что должно быть, то и будет, а что будет, то уже было».’/
— Герольд Карлович, в некоторых ваших книгах опубликована родословная вашей семьи. Как вам удалось собрать такую информацию, вплоть до ваших предков в Германии?
— Каждый нормальный человек должен знать свою родословную. Я в этом глубоко убежден с раннего детства. Из-за преследований по национальному признаку многие немцы скрывали свои фамилии, добавляли окончания на русский лад, я же всей душой был против этого. С самого рождения я был и остался Бельгером. А родословная меня всегда интересовала.
У моей матери была уникальная память, она знала всех детей, родившихся в ауле за тридцать лет. Многие из них сами не помнили дату своего рождения, а она знала. Поразительная память. И вот лет тридцать назад, по рассказам матери и отца, я и составил родословную шести поколений, в которой 200 с лишним человек. Со стороны отца семь братьев и сестёр, и со стороны матери семь братьев и сестёр. Я всех подробно расписал, кто, где, когда родился. Кроме рассказов родителей были кое-какие домашние документы: например, документы моего дедушки со времен, когда он служил в царской армии.
Когда меня навещали родственники, я каждого, так сказать, «общипывал» — кто, откуда, какие у него дети. Все это и помогло создать мой архив. Первое, второе, третье поколение в моей родословной это российские немцы, дальше уже пошли русские, украинцы, татары, мордва, греки, даже не знаю кто — все смешано. Восьмое поколение уже в Германии.
Помогал также один мой знакомый Брайнин, работал он в Neues Leben, занимался происхождением имен. Он мне объяснил, что скорее всего, мои предки из города Бельга, в западной Германии был такой маленький городок. А второй вариант, что я вообще не немец, а бельгиец. После манифеста Екатерины II в Россию приезжали представители разных национальностей. Все потом стали немцами.
Однажды я летел в Париж, и некоторые интересовались моим происхождением, я ответил, что, скорее всего, я бельгиец. Тут один собеседник высказал такое мнение, что родная земля притягивает: «Если ты действительно бельгиец, то мы до Парижа не долетим, а сядем в Брюсселе». Осталось 200 километров, объявляют: «В Париже туман, плохая погода». И мы сели в Брюсселе. Отсюда все решили: «Всё, вопрос решен, ты бельгиец».
Мой племянник Артур Бельгер, живущий в Германии, обратился в специальную организацию, которая в течение двух лет занималась поиском родственников и восстановлением родословной нашей семьи и докопались вплоть до XVI века. Так мы узнали об Андреасе Бельгере, от которого и пошла российская ветвь Бельгеров.
— Вы с особой теплотой отзываетесь о своем отце Карле Бельгере, издали ряд книг, посвященных его памяти. Что для вас означает семья?
— Семья для меня святое. У меня были прекрасные родители, в семье все играли на музыкальных инструментах, друг с другом общались, милые, приветливые люди. Когда мои родители переехали в Ташкент, и я приезжал в отпуск, бывало, во дворе толпилось до 18 человек. Культ семьи был очень высок, как и во многих семьях российских немцев. Я очень горжусь своими родителями, постоянно о них помню. Роман «Дом скитальца» я посвятил отцу, он там главный герой. Издал книги «Рассказы об отце» и «Карл Бельгер мой отец».
Последний мой роман «Зов» посвящен памяти моей матери. Я свой долг перед родителями выполнил. В этом году моему отцу исполнилось бы 100 лет, эту памятную дату мы отметили в Алматы, в Германии, в Ташкенте, в Воронеже и в Москве. Все потомки Карла Бельгера помнят о нём.
— Читая ваши автобиографические произведения о всех тех тяготах, пережитых вашей семьей и лично вами в 50-е и 60-е годы, поражаешься откуда такие силы бороться, идти дальше, стремление стать лучшим, а не просто плыть по течению?
— Я в какой-то степени фаталист. Где-то с 12-ти лет во мне родилась идея, что я для чего-то создан, не просто пришёл на этот свет. И эта идея постоянно мною руководит. Более того, сейчас, находясь в более зрелом возрасте, мне очень легко жить. Я вроде бы сам собой не руковожу. Какая-то потусторонняя сила говорит мне: «Сегодня делай это, а завтра то. А вот этого делать не стоит, еще не созрел». И я подчиняюсь этому голосу. Вроде бы мистика, странно. Особенно для меня, человека довольно реалистичного. Но что есть, то есть. Более того, после инфаркта и инсульта, я совершенно убедился, что голос мне сказал: «Пока ты «шкрябаешь» пером, я тебя трогать не буду, как только бросишь, я тебя заберу». Моё кредо: что должно быть, то и будет, а что будет, то уже было.
Мой отец был безбожником, даже был членом Союза безбожников. Был такой союз. Я тоже атеист, но в отличие от отца, не воинственный. Я религию воспринимаю, как важнейшую отрасль культуры. Культура, которая создала человечество, и ей надо руководствоваться. Есть разные атеисты. Вот, например, академик Раушенбах, человек, занимавшийся космосом, крупнейший физик, математик. На склоне лет стал заниматься религией, иконами, рассматривал это с научной точки зрения. Стал верующим человеком, принял православие. Как то в беседе с ним, я с насмешкой спросил: «Это что, серьёзно?» Он совершенно серьёзно сказал: «Математическим путём я не смог доказать разумность мироздания». Отсюда у него пошла вера в какую-то силу, и я, по-моему, постепенно тоже к этому приближаюсь.
— В своей книге «Резюме» вы пишете: «У каждого своя стезя, свое назначение, своя прихоть». Считаете ли вы, что литература изначально была вам уготована?
— Считаю! Я рано решил, что стану писателем. Болел я с 12-ти лет, на костылях закончил школу, институт, аспирантуру. Работал. Я был и физически подавлен, и морально, но все это выработало во мне характер, сопротивляться обстоятельствам, идти наперекор, а то, что я буду писателем, я сообщил друзьям еще во втором классе. С того момента я веду дневники, они все сохранены. Буквально на днях выйдет первый том под названием «Тень дней минувших».
Я пишу два вида дневников, один для себя, вряд ли кому-то интересный, там много всяких мелочей, чепухи. Из них я делаю извлечения, которые уже имеют определенную общественно-социальную значимость. Я всегда был человеком общественно активным, был депутатом, у меня большой круг общения, поэтому эти извлечения, надеюсь, интересны для публикаций.
— Вы не раз утверждали, что живете по жесткому графику, план, разрабатываете на 10 лет вперед. Удается ли все реализовывать по плану?
— Я иду строго по плану, иногда моя планомерность раздражает моих друзей, которые нередко пытаются его сорвать — приходят не во время, звонят, отвлекают и радуются, когда им это удается. Утром, к примеру, я пишу пункты на сегодняшний день, и, если что-то не успеваю, то делаю уже ночью. Я превратил себя в механизм, в машину. Многие удивляются, как я так много написал. Все от того, что я работаю каждый день. Мой принцип таков: пишу прозу, но если фантазии нет, воображения нет и проза не идет пишу критику, критика не идет, делаю переводы. Что-нибудь постоянно делаю.
— Не тяжело ли жить в таком ритме?
— Мне не тяжело, человек к этому привыкает, это обостряет ремесло. Слово «ремесло» я очень высоко ценю. Некоторые утверждают: «Мы таланты! Мы не ремесленники!». Я же, наоборот, считаю: каждый писатель должен знать в первую очередь своё ремесло. Не только описывать любовь или природу, а работать в разных жанрах. Мне не подвластен жанр драматургии, не получались и стихи. Я вовремя это понял, не стал мучить ни себя, ни других.
Конечно, строго соответствовать плану удаётся за счет определённых ограничений: я не пью, спортом не занимаюсь из-за проблем со здоровьем, не хожу по гостям, во всем строго себя ограничиваю.
Из Германии мне постоянно присылают книжные новинки, раз присылают из уважения надо читать, иногда жуткая муть. Сейчас наши немцы в Германии много пишут. Среди них, безусловно, есть талантливые люди, профессионалы, которые знают и чувствуют литературу. А есть те, кто начинает описывать все на свете, дают уйму фотографий, издают даже двухтомники. Это, конечно, уже зараза. Некоторые думают раз грамотой овладели, то могут и писать. Напишут чушь, да ещё и назовут романом.
Вот так я и живу, много работаю за счет каких-то ограничений. У одного философа есть фраза: «Гений суть ограничения». Конечно, я не гений, до этого не дотягиваю. Но творчество это жертвенная профессия, всегда приходится чем-то жертвовать.
— В вас переплелись три культуры, казахская, немецкая и русская. Что каждая в отдельности для вас означает?
— Переплетение трёх культур главное моё богатство. Я всем говорю: «У меня за спиной три переметные сумы: русская, казахская, немецкая». Любую суму уберешь и я страшно обеднею. Если я чем-то и интересен, то в первую очередь тем, что, будучи этническим немцем, вырос в казахской среде.
Владею казахским языком, пишу по-казахски. Если это убрать, я буду какой-то заурядный немец, который говорит и пишет по-русски. Каждая из культур очень многое для меня значит. Я родился в немецкой культуре, воспитан на казахской, а самая поздняя для меня русская. До того, как поступить в институт, я толком русских людей не видел. Всегда очень много читал, а поскольку учиться не у кого было, я произносил русские слова так, как они писались: «До-ро-га». Когда сдавал экзамены, все удивлялись: «Человек начитанный, в курсе всех дел, но как он будет учителем, когда у него такое странное произношение?» Дневники я писал все по-казахски. Стихи тоже по-казахски. Примерно с третьего курса я перешёл на русский язык. Поэтому все три культуры я постоянно культивирую. В последнее время правда от немецкого языка отдалился. Среды нет, окружения нет. Но чтобы как-то сохранить, я читаю библию, произведения немецких авторов в оригинале. Дома мы говорили на гессенском диалекте, а уже мои племянники перешли на русский язык.
— В свои 75 лет о чём-то жалеете?
— Конечно, о многом. Жалею, что молодые годы, когда человек очень многое впитывает, ушли у меня почти даром. В ауле не было книг. Огромная жажда познаний, а читать нечего. Я чувствую, что я не развит так, как должен бы был.
С годами печали всё больше, человек зреет, видит всё несколько пессимистично. Все уже радует не в такой степени, тупеет ощущение жизни. Нет свежести. Начинаешь задумываться: «А зачем мне это нужно?» Я сам себе не принадлежу. Каждый день гуляю возле памятника Чокана Валиханова, один даже погулять не могу. То один, то другой, кому автограф, кому сфотографироваться. Один интервью берет и так далее. Зимой я объявляю мораторий: никаких интервью, никаких контактов.
С годами человек все больше тянется к одиночеству. Сейчас я вновь перечитываю «Фауста» Гёте. Вообще все современное мне поднадоело, хочется читать только классику. Серьезные книги по философии, культурологии, общественным наукам.
— Оглядываясь назад, что вы считаете наиболее важным достижением своей жизни?
— То, что я стал человеком, несмотря на огромные физические и моральные трудности. Что я пробился в люди, обзавелся семьёй. Жил, работал. И почти, работая по плану, выразил себя в литературе. Вот висит список того, что я еще должен сделать. Еще должен издать пять-шесть книг. А потом можно и отдохнуть, писать изредка рецензии.
Интервью: Олеся Клименко.
30/10/09
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
