62 года после войны Сменилось целое поколение. Кажется, все уже прощено, все примирились. Уже столько людей уехали в Германию за лучшей жизнью. И все же нельзя забыть пережитого, хотя бы потому, что прошлое не вычеркнуть из жизни. Оно останется с нами до тех пор, пока жив будет последний свидетель тех страшных событий. Я хочу рассказать об одном из них.
Константин Михайлович Кривой — ветеран войны и труда — живет в Топаре. С первого и до последнего дня Великой Отечественной был на фронте. После демобилизации строил железнодорожную ветку Моинты-Чу, Карагандинскую ГРЭС-2, работал техником-строителем при Луговском райисполкоме в Джамбулской области, не раз награждался почетными грамотами Верховного Совета республики.
Сейчас Константин Михайлович на пенсии. Предлагаем читателю несколько эпизодов воспоминаний из фронтовой биографии ветерана.
Воспоминания
— Дед, расскажи про войну! — в который раз просит внук. Если бы знал он, как тяжело вспоминать пережитое…
«Сейчас, когда прошло уже много лет, я смотрю в свое прошлое немного отрешенно. Оно для меня как старое, полузабытое кино, в котором память похожа на истертую, рвущуюся ленту. И почему-то нетронутыми остаются незначительные эпизоды: именно они встают яркими картинами, затмевая порой события более важные. Впрочем, кто знает, что теперь важнее!».
У подножия Карпат плавился июньский закат. Рядом утопал в зелени тихий пограничный городок. Сюда, в Перемышль, после окончания краткосрочных курсов прибыл инженер-сапер — младший лейтенант Константин Кривой — «для прохождения стажировки».
Днем саперы строили укрепления, доты, по вечерам прогуливались по тихим улочкам, слушали протяжные гуцульские песни. Из-за дощатых заборов выбивались пышные гроздья сирени. Свешиваясь с двух сторон, ветки сирени делали улицу похожей на узкий пахучий коридор. Настроение было почти отличное.
Если бы только не скопление немецких войск у границы! Она проходила рядом, по реке Сан, и даже невооруженным глазом были видны постоянные маневры на той стороне.
В субботу, 21 июня Костя с друзьями отправился в кино на вечерний сеанс. Смотрели «Выборгскую сторону». После фильма расходиться не подумали: до сна ли в такую ночь! Звезды, большие и яркие, цеплялись за верхушки деревьев. Высокие и стройные тополя стрелами уходили в небо. Офицеры решили зайти в гости к политруку. В разговорах и шутках незаметно пролетело время.
Тревога
В казарму возвратились далеко за полночь. И едва успели раздеться, как влетел командир роты: «Тревога!». На этот раз она была не учебной.
Предутреннюю звонкую тишину разорвал взрыв. В следующую минуту все потонуло в грохоте и дыме. Немцы били по казармам прямой наводкой.
В минуты горестных раздумий снова и снова встают в памяти самые первые, самые тяжелые месяцы войны. Днем саперы вели бои, ночью отходили на восток небольшими группами. Казалось, отступлению не будет конца. Сколько городов уже оставлено! Дубна, Коваль, Ровно. Полтава — каждый гвоздем сидит в сердце.
А санитары несли и несли раненых. Ползли перегруженные подводы с узлами и домашним скарбом. Рядом шли беженцы: старики, женщины, дети. Брели уставшие, измотанные солдаты: серые от пыли лица, серые сапоги и серые, будто посыпанные мукой, волосы… Старухи украдкой крестили солдатские спины. С укором глядели женщины: «Куда же вы, хлопцы?».
От Перемышля дошли до села Санжары, что на Полтавщине. Здесь Костю ранило. После госпиталя снова на фронт. Волховский, Прибалтийский. Ленинградский… Зимой 42-43-го коммунист Константин Кривой, уже инженер полка, участвовал в прорыве Ленинградской блокады.
Солдаты
Он очнулся от воспоминаний — как хорошо, что все это в далеком прошлом. И вновь накатило…
«На полустанке было шумно и многолюдно. Кто-то искал кипяток, высокий женский голос предлагал горячие булочки… Ленинградских детей, тех, что чудом остались в живых, перевозили через Ладогу. Здесь, на станции Молочная, бойцы принимали их с бортов грузовых машин и сажали в эшелон, который шел на восток.
Дети были истощены — многих переносили на руках. Заостренные лица с темными провалами больших измученных глаз. В суете то и дело слышались слабые голоса: «Дяденька, хлеба немножко». Солдаты нервно обшаривали вещмешки, выворачивали карманы. Каждый норовил сунуть в ребячью ладошку хотя бы кусочек сахару, хотя бы один сухарик. Сжимали кулаки и плакали, не в силах сдержать слезы, неся неправдоподобно легкие тела с бессильно свесившимися руками».
Боевые награды
Нет, эту войну забыть нельзя. Да она и не даст себя позабыть. Отзывается среди ночи болью незаживших ран. То напомнит о себе старой фронтовой фотографией. А то внук, невесть как добравшись до дедушкиного архива, вытащит на свет листки плотной бумаги со сталинским профилем вверху и спросит: «Что это, дед?».
Это благодарности от Верховного Главнокомандующего.
«За отличные боевые действия при овладении городом и крупным железнодорожным узлом Валга, что в южной части Эстонии… От 19 сентября 1944 года».
«За проявленные мужество и героизм в боях от седого Волхова до Курляндского полуострова… От 13 октября 1944 года».
«За проявленные доблесть и отвагу при форсировании реки Уссури, при прорыве укрепленных районов японцев, при овладении городами Мишань. Гирин, Яньцзы, Харбин… От 23 августа 1945 года».
Есть и награды. Два ордена Красной Звезды, медали «За победу над Германией», «За победу над Японией». Тот, первый, орден ему вручили в сорок третьем. Он почему-то не так памятен, а вот второй достался в тяжелом бою в феврале сорок четвертого. В бою, о котором и теперь, спустя шестьдесят лет, трудно вспоминать, не содрогаясь.
Наши войска стояли на левом высоком берегу реки. На противоположном, пойменном — немецкие оборонительные заслоны. Причем в глубине обороны огневая мощь противника все возрастала, и потому командование решило форсировать Нарву внезапным ударом.
Перед батальоном Константина Кривого встала задача — переправиться на правый берег, подавить огневые точки противника. Захватив плацдарм, держаться до подхода своих частей.
Был февраль, но река уже вспухла, грозясь выйти из берегов, Громадные льдины наползали друг на друга. Батальон переправлялся ночью, по три-четыре человека на плоту. Высаживались под ураганным огнем. Подчас — на середине реки прыгали в студеную воду и, высоко подняв оружие, плыли к берегу, сразу вступали в бой.
К утру батальон занял передние окопы. Едва саперы успели навести переправу для спешивших на помощь частей, как фашисты пошли в контрнаступление, атакуя батальон с трех сторон. Дрожала, гудела земля. Дым ел глаза, коченели от стужи руки.
А отступать некуда — за спиной была Нарва. И тогда, чтобы дать возможность переправиться нашим частям, командир саперного батальона Константин Кривой передал по рации на тот берег: «Вызываю огонь на себя». Отдавая приказ, мысленно подписал себе смертный приговор: «Загрохотала тяжелая артиллерия, отсекая наступавших фашистов от обороняющегося батальона.
Мощная огневая завеса спасла всех до единого. В траншею, где мы залегли, не упал ни один снаряд. А вскоре подоспела помощь, фашисты в панике отступили, что было пережито в тот час, когда фашисты били по окопу прямой наводкой, знают только те, кто был в таком окопе…»
Отгремели салюты
В мае сорок пятого война для него не кончилась. Отзвенели победные песни, отгремели салюты, а Константин Михайлович вел бои. Теперь уже на Дальнем Востоке.
Уссурийский край встретил волшебной красотой. Стояла настоящая золотая осень. Легкие березы — словно тонкие свечи в высокой траве. Яркие осенние листья и густой папоротник делали лес сказочным.
Пока части готовились к форсированию реки Уссури, в расположение лагеря наведывались напуганные голенастые лоси, приходили «знакомиться» тонконогие лани. На туманных полянах паслись косули с мокрыми носами и черными восточными глазами. Больно было от мысли, что через несколько часов вся эта красота будет загнана в глубь тайги, что ей угрожает смертельная опасность.
Наши войска штурмом брали город Хутоу. Япония уже подписала договор о капитуляции, а Хутоу еще не был повержен. По тем временам эта крепость считалась неприступной. Строилась она не один год, по всем правилам инженерного искусства. Оборону держали фанатичные самураи-смертники.
Когда крепость была взята, стало известно. что под землей у японцев был целый город: многочисленные склады, госпитали, насосные станции для подачи питьевой воды. Все было связано сложным лабиринтом подземных ходов.
Укрепленные сопки — сплошь изрыты шахтами для спуска и подъема солдат, туннелями между наблюдательными пунктами и пулеметными гнездами. Гарнизон смертников насчитывал более тысячи человек.
Это был последний бой в той войне. Последний бой Константина Кривого…
Мирный лес
— Дед, посмотри, похоже?
Константин Михайлович заглянул внуку через плечо. Мальчик рисовал тайгу,
— Похоже…
«До чего же хорошо жить на Земле, где растут такие красивые цветы и деревья! А какие удивительные травы в тайге! Летают большие, как птицы, шмели, шуршат в траве похожие на бабушкину игольницу ежики. Как должно быть тихо в этом лесу! Какое счастье, что все далеко позади: и взрывы снарядов, и кровь на снегу, и обмороженные руки».
— Похоже, очень похоже! Только бы мирным был этот лес.
Из Маньчжурии он тогда уехал не сразу. Остался строить памятник погибшим в боях за Хутоу. На пологом холме, среди молодых сосенок, высится белый обелиск. Мчатся мимо туристские автобусы, и кто-нибудь всегда говорит: «Смотрите, обелиск!». И приходят люди, и кладут к подножию цветы. И, наверное, думают о погибших.
Марина Перевалова
04/05/07
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
