В Германии 2 сентября ушла из жизни легендарная российско-немецкая певица Ирина Штаух. В прошлом номере DAZ этому печальному событию была посвящена статья на немецком языке. Предлагаем вниманию читателей автобиографический очерк, написанный самой Ириной Штаух (урожденной Шифердекер).
В семье часто звучала музыка, так как и со стороны отца и со стороны матери все были музыкальны и играли на разных инструментах. У нас в семье отец играл на гармошке, мама и старшая сестра на гитаре, брат на мандолине. Я в основном неплохо танцевала и мне пророчили в будущем стать хорошей танцовщицей. Любовь к танцам сохранилась у меня и до сих пор. Вечерами, когда наша семья была в сборе, в нашем доме начиналось веселье, часто звучали песни, которые больше всех пела моя средняя сестра Катя. Она была певунья, любила петь и танцевать. Пели в семье в основном на два-три голоса. А мы с братом импровизировали — была полная свобода. Кроме того, семья мамы пела в церковном хоре на три голоса, когда это ещё было возможно (пока церкви не закрыли). А вообще могу сказать, что всё наше село было музыкальное.
Но тут война… Мы оказались в числе многих таких же семей в эвакуации. Вот тут я и прошла суровую и жестокую трудовую школу, школу мужества и испытания на прочность.
В конце 1943 года, когда начали отступать немецкие войска, со стороны немецких властей было приказано, чтобы все семьи советских немцев собрались в течение 24 часов и погрузились на телеги с конной упряжью и начали двигаться под охраной местных полицаев в сторону запада (вопроса, хочешь ты этого или нет, — не стояло, наоборот ).
И так мы обозом двигались около двух месяцев, практически день и ночь мучительная дорога. В городе Виннице у нас на очереди уже стояла погрузка в вагоны для отправки в Польшу. В начале 1944 года мы прибыли в Польшу в город Шпатенфельд около Калиша. Там сначала попали в лагерь, а потом нас разместили по квартирам местных жителей. Но это длилось недолго. При дальнейшем отступлении немецкой армии нам снова предстояло кочевать уже дальше в Германию. Эти тяжёлые муки дороги стоили жизни многим. В 1945 году мы прибыли в город Айслебен и там несколько месяцев работали у помещика на полевых работах до прихода сначала американских, а потом и советских войск. В августе этого же 1945 года был издан приказ: всех советских людей вернуть на свою Родину. Вот тут и прошли мы суровую жестокую школу.
Нас погрузили как скот в товарные вагоны, и до границы мы передвигались ещё куда ни шло, но как только мы пересекли границу с Советским Союзом, так тут же по отношению к нам «забылось» всё, что нам перед этим обещалось. Нас опять везли два с лишним месяца в жутких условиях и наконец выгрузили в Соликамске. Поселили в бараке в Березняках, а потом уже распределяли – кого куда. Нас отправили в Пермскую область (которая тогда ещё называлась Молотовская) на лесозаготовки в Лысмановский леспромхоз. Выгрузили нас в лесу, где стоял барак. Был мороз в 30 градусов. Немецких семей было при этом мало, в основном были греки, болгары, чечены, татары – всех обвиняли в измене Родине. Условия были жуткие…
Здесь мы начали осваивать профессию лесоруба, а для того, чтобы выжить, очень старались – пока были на это силы! – выполнять норму, чтобы получить для этого выживания соответствующую оплату, а также дополнительную надбавку – ткань или пару обуви, которые можно было обменять у местных жителей на картошку, капусту и прочие продукты, и с помощью этой поддержки-добавки питания продержаться до весны, пока в лесу не появятся крапива, ягоды и грибы. Так оно и было. Мы даже выбились в «стахановцы». Начальство было довольно нами. Вот тут-то, на лесоповале, я и устраивала переклички «йодлем» — здорово помогало! Но я никак не могла смириться с нашим положением и никак не желала пустить на этом свою судьбу на самотек.
Мы с мамой всё чаще «закидывали удочки» начальству леспромхоза насчёт моей дальнейшей учёбы. Он нам только разъяснял, что мне это всё равно ничего не даст, потому что дальше седьмого класса меня не пустят – просто не позволят учиться. А сама семилетняя школа находилась в селе Троица в трёх километрах от нашего леспромхоза. Отлучаться от места жительства дальше трёх километров нам было нельзя – это было наказуемо двадцатью годами тюрьмы. Моё желание учиться было на-столько велико, что я говорила: если не разрешите учиться, то я убегу (хотя сама не знала – куда?!).
Моя мама всегда говорила, что наше положение временно, что власти разберутся и мы опять будем свободными. Она взялась за мой вопрос и продолжала умолять отпустить меня, ну хотя бы закончить семилетку. И под давлением жены начальника леспромхоза комендант дал устное согласие: делайте, что хотите, я ничего не знаю.
И мы пошли на это. Я обратилась к директору Троицкой семилетней школы, он мне категорически отказал (сам был участником войны), но я не сразу вышла из кабинета, чего-то ждала, мне не верилось, что моё большое и почти безнадёжное желание (для седьмого класса я была уже переростком, да к тому же немкой с оговорёнными условиями) всё же останется неосуществимым. Но, как это часто бывает, помогала людская доброта, так произошло и со мной. Парторг Мария Николаевна сказала мне: «Девочка, выйди и подожди в коридоре». За дверью я услышала, как она убеждала директора школы, что всю ответственность возьмёт на себя. А так как она считалась сильнейшим пропагандистом области, то он сдался. Так я начала посещать Троицкую семилетнюю школу, которую и закончила в 1948 году.
В том же году я решила пробиваться дальше и стала писать просьбы в Пермь-Сергиенский район и областную комендатуру разрешить мне учиться в Перми. Разрешение пришло только в сентябре, когда уже все вступительные экзамены во все учебные заведения были завершены. Видно, на это и рассчитывали. Но мне опять помог случай. К нам в Лысмановский леспромхоз приехали по направлению девчата из города Перми на временную работу. И одна добрая и симпатичная девушка влюбилась в моего брата. И когда я рассказала, что очень хочу учиться и жду разрешения на выезд в город Пермь, но его всё нет и нет, а время уже поджимает, то она предложила мне поехать туда самой – нелегально для моего положения ссыльной немки, вместе с ней, чтобы найти и использовать последнюю возможность поступить в какое-нибудь учебное заведение, лишь бы не упустить последний шанс, то есть не потерять ещё один год – а там видно будет. Так мы и сделали. Последний срок приёма в 1948 году в городе Перми был в горно-машиностроительном техникуме, который только что открылся. Разыскав его адрес, я не задумываясь пошла туда с моими ненадёжными документами – свидетельством об окончании Троицкой семилетней школы и справочкой, что нахожусь на спецпоселении.
Я с трудом нашла временное тогда помещение техникума и зашла в кабинет директора. Но в это время там находилась завуч Надежда Михайловна – и когда я показала ей свои бумажечки, она посмотрела на них и на меня, вернула документы и резко сказала: «Мы не принимаем неблагонадёжных». Видимо я была внутренне подготовлена к такому ответу, потому что тут же вступила в бой! Я задала ей вопрос: пусть она мне ответит, в чём конкретно заключается моя и вообще наша неблагонадёжность и тут же параллельно стала ей что-то доказывать. И мои последние слова были: «Если вы не примете мои документы, то я пешком до Москвы дойду и докажу, что моей вины в том, что произошло, нет».
В это время зашёл директор Тихонов и услышал мою горячую речь. Он внимательно на меня посмотрел и приказал принять мои документы на сдачу экзаменов. И уже от него я опять услышала те же самые слова, которые слышала однажды от парторга Троицкой семилетней школы: «Ответственность я возьму на себя».
Неприязнь к этой женщине, завучу горно-машиностроительного техникума, осталась у меня по сей день. Она вела в техникуме математику и считалась грамотным преподавателем, но каждый её урок был для меня самым тяжёлым именно с моральной стороны. Все четыре года я старалась оправдать своё присутствие в техникуме хорошей учёбой, хотя нелегко было мне учиться без фундамента знаний шестого класса, которого я не посещала из-за войны.
Учиться надо было только на «4» и «5», иначе не давали стипендию, а без стипендии я бы не имела возможности учиться, так как наша семья жила в 1948 году ещё в очень трудных условиях. Я старалась раз в месяц «зайцем» (без билета) приехать домой и на сэкономленные деньги купить и привезти родным кулёчек муки или сахара.
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
