Жизнь ведь стоит того

Почти полгода уже шла Великая Отечественная война. Старшина Александр Риль, как и любой кадровый военный, исправно нес службу, готовил фронту в спешном порядке младших командиров. Такова была боевая задача всей воинской части в городе Саранске. Фронт невероятно быстро перемещался вглубь страны. При минутных перекурах, в паузах, при смене занятий командный состав что младший, что средний, что старший судачили об одном: на фронт бы! на передовую! И только редкий подполковник или полковник остужающее ронял: и это успеется, горячиться еще очень рано.

И таким командирам, с сединою в висках, верили. Александр Риль, призванный чуть больше года назад из города Энгельса, успевший заслужить уважение сослуживцев, чей портрет красовался на Доске Почета полковой школы младших командиров, в военном деле целиком полагался на кадровых офицеров и Уставы РККА (рабоче-крестьянской красной армии).

Его гражданская специальность была далековата от окопов, полигонов и стрельбищ. Он был служителем музы. Редкостный музыкальный слух привел его мальчишкой в музыкальное училище из села Штрасбург Палассовского района АССР немцев Поволжья. В свои двенадцать лет, учась еще в пятом классе, он руководил своим первым ансамблем народных инструментов. Из училища он прямиком ушел в Немгосфилармонию, в Ансамбль песни и пляски города Энгельса.

Ответ на вопрос: «В самом ли нужном месте нахожусь я сейчас, когда Родина в опасности?» пришел совершенно неожиданно. Вечером девятнадцатого октября вестовой отыскал Александра Риля.

— Немедленно к командиру части!

В штабе полка толпились офицеры, сержанты и рядовые. Риль получил приказ: утром с личными вещами в штаб. «На фронт!» — мелькнула догадка.

Спешно сформированное подразделение строем шагало утром на вокзал и поездом покатило в город Горький. Ехали двадцать дней, пропуская эшелоны к фронту, о чем военнослужащие узнали лишь по прибытии после выгрузки. Расположились летним палаточным лагерем. Народ все прибывал. Распорядок оставался сугубо военным. За полмесяца скопилась целая дивизия. По ночам подмораживало. Спали тревожно. Ждали новой отправки, хотя спросить о ней было не у кого. В этом скопище военных были старшие и младшие офицеры всех званий, сержанты, старшины и рядовые. Всех удивляло, что сплошь немцы из самых разных уголков Советского Союза. Первым делом «догадливые» полагали: вероятно, готовится десант в тыл врага.

Ответ на все вопросы был дан очень четкий и простой: вы демобилизованы из РККА и поступаете в распоряжение НКВД в трудовую армию, будете строить алюминиевый завод

Огромный строй военных внимательно выслушал это сообщение после того, как они покинули трофейные вагоны в Каменск-Уральске и строем углубились в лес.

— Отныне вы все одного звания «трудармеец». Документы сдать. Они вам не нужны. Знаки различия с формы снять!

На лес ложился плавно снег. Бойцы трудовой армии вкапывались в землю, ставили палатки, выстилали многослойно хвойной лапкой. В первые ночи большинство спали под звездным небом, на нарубленных ветках, четким и тесным кругом, с костром и дневальным в центре. Дневальным был приказ: через каждый час спящих поворачивать остывшим боком к костру.

Как ни здоровы были вчерашние военные, но до появления первых бараков простуд хватило. Баланда и триста граммов хлеба не возвращали растраченные силы. Подтачивала психику смена обстоятельств. Вместе с бараками трудармейцы обустраивали себе сами зону. Думали полковники и капитаны, что строят для людей с судимостью, а утром их же уводил и приводил на работу конвоир с винтовкой и овчаркой. И не только на работу, но и на партийно-комсомольские собрания.

Добивало многих то обстоятельство, что депортация немцев и демобилизация немцев из армии вылилась в жизнь с завязанным на голове черным мешком. Родители не знали, где сын-солдат или офицер, жена не знала, где муж. Это была повальная смена адресов, расторжение семей, нередко браков. Люди годами жили без переписки, искали тех, кто нередко уже ушел в мир иной.

Тавдалаг к 1943 году разросся до семидесяти тысяч трудармейцев. К немцам России прибыли прибалты (эстонцы, латыши, литовцы) и поляки Западной Белоруссии и Украины. От барака до объекта, как правило, три-пять километров. Питание было слишком скудным, чтобы жить, даже не работая, и только слишком обильным, чтобы умереть самым маленьким и сверхвыносливым. С работы уже не шли тащились. У многих отекали от голода ноги. Нередко ослабших буквально несли к нарам, потому что уже не хватало сил переставлять ноги. К слову «доходяга» привыкли так же, как и к слову «смерть», которая выбирала в первую очередь самых рослых и вчерашних интеллигентов.

Грустно было смотреть, как угасает человек, отворачивая медленно взгляд от товарищей. Пайка хлеба лежала рядом. Хозяин уже не способен ее съесть. Сидящие у смертного одра мертвой хваткой вцепятся в нее, как только хозяин издаст последний вздох.

Упокоившегося снесут в холодную. И хорошо, если аккуратно сложат ему руки и ноги. Если же руки вразброс, то похоронная команда бесцеремонно обломает конечности, чтобы штабель вместил всех. В мерзлой общей яме покойников уплотняли еще более бесцеремонно.

Дорога в общую яму была открыта для всех и постоянно

Уйти в нее был стопроцентный шанс у Александра Риля. В Тавдалаге строили масштабно. Там был собственный суд. А шпана и блатные встречались тут чаще, чем на воле. У Александра Андреевича украли одежду. Утром поздней осенью вызвали на работу, а он одет в одни трусы. Убоявшись простуды, отказался от работы на слишком свежем и снежном воздухе. Начальник колонны твердил свое: выйди на смену, одежду найду тебе потом Саша знал: сдаст здоровье это верный конец.

За «невыход» его отправили в карцер на одноразовую баланду и двести граммов хлеба. А затем дали срок. Вернулся он в колонну через четыре месяца из зоны, что соседствовала со стройкой. Начальник, к удивлению, спросил Риля о гражданской специальности. Видимо, уловил жадный взгляд Александра на музыкальные инструменты, что пылились на шкафах.

Риль кивнул в сторону инструментов и выдавил с трудом: вот это моя специальность.
Последовал звонок по телефону. Явился главврач лагеря.

— Осмотри этого героя и скажи, когда из него человека сделаешь? И сможешь ли?
Врач задрал ему рубаху и потянул кожу живота, затем отпустил. Коже не хотелось разгладиться, под ней не осталось мышц.

— Месяц примерно нужен, чтобы вернуть к нормальной трудоспособности.

— Забирай, и вместе с инструментами. Он профессионал в музыке.

В госпитале не полагалось одежды. Главврач, земляк Риля с Энгельса, хотя до этой встречи они друг друга не знали, и «техничка» госпиталя Таг, тоже земляк, приступили к репетициям с таким же рвением, как Риль к нормальной еде. Врач тоже сдерживал: ешь осмотрительно, ты настолько истощен, что от еды можешь погибнуть. Он выдал художественному руководителю одеяло и пояс, и Александр Андреевич стоял перед оркестром как ирландец в своеобразной юбке.

Риль попросил инструменты, чтобы одну из мандолин переделать в недостающую домбру.

Через месяц начальник колонны вызвал Александра к себе. Риль одолел эту гримасу родины-мачехи. Должен был умереть, ходил с палочкой, но выжил.

— Пришел час прощаться. Фронт ушел за пределы страны. Трест строит Дом Культуры. Тебя туда переводят худруком. Это тебе не кирка и лом.

Александр Андреевич не совсем поверил. Все эти начальники, начиная от конвоира и до управляющего, могли по трудармейцу-немцу или эстонцу отпустить такую шутку-оскорбление, что один смеется, а другой от унижения слезы глотает. Но главврач подтвердил: да, коллега по музыке, будешь ты теперь не тело, а душу лечить, родным делом заниматься.

День Победы Александр Андреевич Риль встретил на стройке. И весть эта долетела до него по радио из соседнего лагеря военнопленных. Смастерил там кто-то такой громкоговоритель, что слышно было его за километры. Голос Левитана усиливался и гремел на все стройплощадки и котлованы в округе. Трудармейцы неизвестно из каких сил гремели таким «ура», подкидывали фуражки, а у кого не было, подбрасывали кирпичи и ловили их. Народ в зоне ликовал.

Александру Андреевичу шел двадцать восьмой год. Жизнь ведь стоит того, чтобы еще и любить. Тем более, что красавица-зазноба его давно присмотрела. Звали ее Мария. Но он ее звал не иначе как Маруся, Марусечка. Встречались в хоре на спевках, так и спелись в крепкую семью.

От Дня Победы до Дня Свободы

Трудармеец Александр Риль почти десять лет был поражен в правах, ежемесячно ходил к коменданту и как спецпереселенец отмечался в журнале. Благодаря Н.С. Хрущеву пала наконец и эта несвобода. Александр и Мария Риль по приглашению дяди Давыда Риля против воли управляющего трестом и директора ДК по собственному желанию уехали в Алматы.

Сегодня Александру Андреевичу девяносто один год. Он пишет музыку и песни. Над словами песен ему помогает работать опытный стилист Евгений Гильдебранд. Когда родные и друзья праздновали его девяностолетие, то фотохроника и почетные грамоты заняли громадный стенд.

У Александра Андреевича за годы, прожитые только в Алматы, были сотни учеников, начиная от школы № 79 в Бурундае и заканчивая тринадцатью годами работы в Доме культуры железнодорожников.

Воистину жизнь богата и стоит ее любить настолько сильно, чтобы оставалось времени не думать об ее окончании.

Его ждут и зовут в церковную общину. Его словом там дорожат, как и музыкой и песнями. Его зовут ученики на Урал и в Германию. А он все не торопится куда-нибудь и как-нибудь. Ему покойно с близкими: дочерью, сыновьями, внуками.

Иван Сартисон

15/08/08

Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia