Курт Гейн, дважды мой земляк – по Волге и по Казахстану, и почти мой ровесник, живущий уже почти двадцать лет в Германии, прислал мне недавно свою вторую книгу под названием «Рикошеты пятого пункта». О первой его книге («Рассказы», 2006), помнится, я отозвался одобрительно.
/9 мая Курт Гейн отметил свой 75-летний юбилей./
Автор с раннего детства рисует, окончил художественно-графический факультет Омского педагогического института, изведал все мытарства депортированного сироты, рано познал непосильный труд, работал и токарем, и комбайнером в МТС, служил в Советской Армии, преподавал в художественной школе, словом, волей судьбы имел все возможности узнать, почем фунт лиха. От природы к тому же приметлив и памятлив, добр и чуток сердцем, обладает живым русским слогом, умеет живописать, тонко подмечает «изюминку» сложных и простых характеров, чувствует дыхание среды, в которой обитает. Он вообще-то умудренный житейским опытом бытописатель и художник. Эти грани его дарования отчетливо выразились в его рассказах, бытовых зарисовках, живых деталях.
О каких рикошетах пятого пункта идет во второй книге Курта Гейна речь? Пятый пункт в советских анкетах и удостоверениях личности означал, как известно, национальность. А национальности в Советском Союзе, как мы хорошо помним и поныне, были благонадежные и неблагонадежные. Последними считались те, которых без лишних разговоров, по державной воле репрессировали и депортировали в массовом порядке. Таких национальностей было не один десяток. Бывали времена, когда от немцев (не только гитлеровцев-фашистов, «мучителей» людей; но и русских, российских, советских) шарахались, как от прокаженных, и инерция этой политической, идеологической гнусности в государственном масштабе продолжалась не одно десятилетие. Именно о том и повествует Курт Гейн в своих писаниях. От этой больной, пронзительной темы ему не уйти и в главах второй его книги – «До войны», «Депортация», «В Кулундинской степи», «Рикошеты пятого пункта», «Мой тезка Курт Рязанцев», «Письмо Суслову».
Известно, что первая книга любого автора выражает ключевые идейно-художественные, тематические направления его творчества. А вторая книга становится, как правило, серьезным испытанием: пойдет ли писатель по проторенному пути или расширит горизонты видения, найдет ли нечто новое, выступит ли в новой ипостаси. Нередко начинаются перепевы, вариации известного. В литературоведении и в критике это называется «проблемой второй книги». На мой взгляд, профессиональный писатель вообще начинается с третьей, пятой, десятой книги, когда ему удается преодолеть первоначальную инерцию. Рикошеты давних пристрастий и излюбленных мотивов отчетливо сказались на второй книге Курта. Я это не считаю недостатком. Он в общем-то ярко описал свои давние, детские и подростковые впечатления. А принципиальную новизну я усмотрел в повествованиях «Повесть с тремя эпилогами», «Мой тезка Курт Рязанцев» (ситуацию этого повествования легко развернуть в объемную повесть или киносценарий), «Письмо Суслову». В этих вещах автор затрагивает новые темы, выходит за привычные горизонты, выявляет неведомые доселе возможности.
Об основных возможностях прозы Курта Гейна я уже писал: колоритные описания природы, образный русский слог, умение создавать флер раздумчивой печали, неизбывной грусти о прошлом, глубоко потрясшем душу.
Вот какая картина отложилась в памяти поволжского мальца: «Уже поздние сумерки, но стайки уток еще четко видны на бирюзовом небе. По зеркалу плотной воды звуки скользят без помех и ясно все слышно. Из деревни доносится невнятный, затихающий гомон отходящих ко сну дворов. Далеко за камышами бухает выпь. В осоке бормочут, шуршат и вздыхают какие-то неведомые существа. В темной чаще рогоза громко заплескалась вода, кто-то ужасно заверещал и дико, по-кошачьи взвизгнув, шумно плюхнулся в воду. Все замерло, но через мгновенье опять тихо завозилось, заплескалось, заурчало».
А вот картина немецкого села в канун всеобщей депортации: «… Истошные вопли свиней, заполошное кудахтанье кур и яростный лай собак то и дело раздаются в раздаются в разных концах села.
Заколачивают ящики с утварью, зашивают в мешки одежду, подушки и одеяла, щиплют кур и гусей, стряпают хлеб и сушат сухари. Густо пересыпают солью бруски сала, тесно уложенные в подходящую посуду. В багровых всполохах огня, пылающего под большими котлами, мечутся по стенам домов черные тени».
Мне знакомы эти картины: я их пережил в первые дни сентября 1941 года, перед тем, как нас подвезли к телячьим вагонам на станцию Плёс.
Что увидел малец по пути в Казахстан из зарешеченного окна вагона: «Цепь невысоких синих гор то приближалась, то удалялась, клубя над собой гряду белоснежных облаков. Сквозь золотую листву алебастром блестит береста берез. Графика темных веток усеяна оранжевыми кистями рябин, а пурпурные осинки трепещут перед суровым ельником. Увядающая трава охристок сизым ковром укрывает проголины и поляны. Проносящиеся болотца, бочаги и речушки щекочут глаза солнечными зайчиками».
Очень пришлись мне по душе язвительная публицистичность, сочная сатирическая струя в изображении судеб российских немцев и нравов-обычаев современной Германии, ментальность которой не совпадает с благоприобретенной ментальностью поздних возвращенцев.
Многое для авторов современной Германии, видно, неприемлемо. Однако, он не отчаивается: «Но мы калачи твердые и, ясное дело, не пропадем. Одного жаль – двести лет делали все, чтобы немцами остаться, а тут, на тебе! – новый пункт: нудят стать ЕВРОПЕЙЦАМИ». Автор против всех лживых, надуманных пунктов и ограничений, он хочет, «чтобы царил на земле один единственный пункт для всех народов – СЕ ЧЕЛОВЕК!»
Думаю, читатель полностью разделает эту точку зрения автора. Этой гуманистической тональностью пронизана вся книга Курта Гейна.
Было бы желательно, чтобы Курт в третьей своей книге (если он ее напишет) больше внимания уделял бы современному российскому немцу, живущему уже два-три десятилетия в новых условиях. Об изуродованных судьбах российских немцев и их мытарствах в Советском Союзе, особенно военного и послевоенного времени, написано много и повторы в этих писаниях неизбежны, а вот достоверных, ярких произведений о немцах – поздних возвращенцах, об их непростом пути в идентификации и интеграции, во вхождении в новую жизнь, в новую судьбу, читать приходится редко. В чем дело? Вроде бы осуществилась вожделенная мечта, вроде бы окунулись в свою сугубо национальную жизнь, в благо, сытость, цивилизацию, а в литературе это никак не находит своего воплощения. Неужели германская реальность не предрасполагает наших литераторов к творчеству, к психологическому осмыслению и отображению многограннего быта? Живут в благополучной, цивилизованной, свободной стране, а питают свое творчество воспоминаниями, реалиями, языковой стихией, давними проблемами бывшей родины, которая осталась за шестью перевалами, за семью холмами.
Странно…
Герольд Бельгер
14/05/10
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
