Первое письмо Якоба Гардта из ссылки, в которую сам же добровольно сбежал, на родину, семье, жене Кате, оставшейся с целым отрядом малышей, было предельно краткое. «Доехал. Встретил Сайбеля и Брауна. Приняли с открытой душой. Работа мне видится проще той, которой занимался дома. Береги себя и мальчиков».Последнее, пожалуй, было лишним. Нет такой матери, которой об этом надо напоминать. Но если отца нет рядом, то жертвы матери ради детей удваиваются. Строка-наказ родилась под впечатлением пожара утром первого дня.
Рашид, что доставил Якоба в леспромхоз, заглянул к спасителю уже на следующий день. Он завез не только вещи, но и скромное угощение от Альфии: лепешки, чай, сахар, соль.
Якоб растроганно благодарил и заверил Рашида, что в первый же выходной заедет на станцию и закупит провизию на неделю или на две. А Рашиду он передал треугольное письмо, чтобы оно поскорее попало в родные руки.
Непоседа Якоб расспрашивал Рашида, где поблизости растет тальник и ивняк. Зачем и для чего этого Рашид не уточнял, а охотно сообщил, что из этого и как далеко можно найти.
Зимний день невероятно короткий. Якоб готовил себе завтрак на раскаленной докрасна железной печке. Ел у лампы-семилинейки и в сумерках уходил на участок. Пока появятся артельщики с поселка, у него уже приличный штабель сосны готов к отправке. Обрубленные ветки сложены там, где будет гореть костер. Греться приходилось иногда через каждые полчаса. Даже лошади, на которых добирались на работу артельщики и с помощью которых потом вытягивали хлысты к месту обработки, если не мог подступиться трактор, тянулись к костру. Иней делал их настолько мохнатыми, что угадать масть было невозможно.
Горы были не очень близко, но в декабре-январе они так торопливо прятали кроваво-красное солнце, что вмиг за сумерками на лес ложилось ночное покрывало.
В первое воскресенье Якоб с Рашидом спустился из леса на станцию. Он заглянул на постоялый двор, не забыл отблагодарить Альфию за гостинцы и предупредить, что на его имя придет письмо от жены. Оно будет адресовано сюда. Хозяйка угостила его чаем и сухим сыром, солеными окатышами. Его оставляли переночевать, предложили баню. И он ее принял после похода на рынок и в магазин.
После бани у Якоба словно душа воспарила. Он дал себе едва обсохнуть и двинулся в обратный путь. Стоял полдень. Дым из труб столбом восходил ввысь и там расползался как грибная шапка. Дома и домишки стояли вперемежку. На окраине отдельные строения были явно сколочены на скорую руку и, скорее всего, ссыльными людьми.
Якоб, не взирая на внутреннюю леность после бани, топал уже больше часа. Он был доволен собой. Радовался нараставшему аппетиту и в мыслях держал поход на болото, о котором накануне говорил ему Рашид.
Пока он в теплушке грел чай себе и охраннику на полдник, долго и старательно оттачивал складной дож. Затем достал топор и прошелся по его лезвию оселком. Считая себя готовым к изучению близлежащей округи, Якоб торопливо попил чаю с домашним салом и удалился в редкий лес.
Когда Якобу попались первые заячьи следы на образовавшемся ночью инее, он оглянулся на собственные. Они четко отпечатывались валенками, и это прибавило ему спокойствия. Лес есть лес, а как тут ведет себя небо, он еще не успел узнать. Болото открылось неожиданно как обширная чаша, совершенно круглой формы и с венцом из краснотала. «Этого мне и хотелось», — довольный вслух, произнес Якоб. Он быстро нарезал увесистую вязанку лозы, на макушках которой в инее красовались спящие почки. Затем Якоб стал выбирать прутья покрепче. У этих на верхушках торчали веточки. Он точно знал, что и зачем выбирает: «Это на дно корзины. Это на ручки. А эти на каркас корзины и веники».
Вернулся Якоб засветло и весьма довольный: «Будет чем занять время, отпугивать грустные мысли, пока придет долгожданное первое письмо».
В теплушке Якоб рассортировал лозняк, оставил малую толику для немедленной работы, а основную часть отправил на крышу. Затем он справил веник и подмел за собой мусор.
Охранник, старичок из местных жителей, щурился и без того узкими щелками глаз на Якоба, пытаясь угадать, что еще предпримет этот неуемный крепыш. Он не удержался и взял поставленный в угол веник, повертел в руках, изучая, как, расслоенный ножом, был связан, и при том красиво, инструмент чистоты.
— Ай, брат, ты настоящий зергег — шабер!
— И что это? Так веник называется? отозвался Якоб.
— Нет, так мастер у нас называется.
«Ну, вот еще одно слово из второго иностранного языка», — отметил про себя Якоб. Ему на ум пришли вечерние разговоры молодых женщин после воскресного дня, проведенного на базаре в Молочанске. Шли такие разговоры, разумеется, вокруг купленного-приданого, но не только. Общение на рынке порой переходило в маленькое импровизированное представление, ибо покупательница говорила по-украински, а продавщица по-немецки. В ход шли не только языки, но и указательные пальцы, жесты, примерка или прикид товара. А когда стороны после затянувшегося обмена мнениями, преодоления языкового барьера раскатисто хохотали вон оно как просто! с радостью ударяли по рукам это выглядело как победа обеих.
В Якобе, в его душе, сердце, уме, укоренился далеко не только пахарь, хлебороб. Сам уклад жизни вел к тому, что приходилось быть ремесленником — универсалом. Всякое умение приходило к нему с самого раннего детства, ибо в доме, на кухне, в сарае, под навесом всегда что-нибудь изобреталось, чинилось, изготовлялось. Касалось это сбруи отец шорник. Надо обод на колесо к телеге он же смоляр и кузнец. Надо шубу справить или валенки он скорняк и пимокат. Настоящим хозяином виделся мужик, который был самодостаточным универсалом, ибо каждый вид сопутствующей деятельности давал преимущество перед другими, у которых «руки не с того места росли», а леность мысли им всегда шептала: у меня все сделано.
Через два дня Якоб отправил Альфие с Рашидом пару веников, уложенных в корзину.
— Быстро у тебя получается, Якоб, — похвалил Рашид.
— Пока руки заняты, голова отдыхает, а ей в хозяйстве пригодится, — выдал свое ущербное настроение Якоб.
— Слушай, друг, да тут еще одну артель можно организовать. Обучить еще пару человек и гнать этот инвентарь на базар. Колхозы расхватают вмиг. Да я с директором сегодня же поговорю, — заверил Рашид.
— Давай не спешить. Я должен освоиться, поверить в себя, подготовиться к приему семьи, да и начинать что-то малознакомое лучше осторожно. Надо же увидеть кому оно нужно.
— Альфие нужно, мне нужно, да всем нужно, — уверял Рашид.
Рашид дня три не заглядывал к лесорубам, ему хватало забот и хлопот в обходе. Январские морозы и снегопады все больше вытесняли лесных обитателей к человеку. А нехороший человек повадился гробить бедствующего зверя и чинить вырубку без разбора и разрешения. Зато Андреас Сайбель в первое же утро, когда шел на перекур, заметил обнову, веник дяди Якоба. Обметая валенки, он, любуясь, повертел его в руках: «От скуки, дядя Якоб?»
— Считай что так. Правда, в теплушке стало суше, чистые валенки не так быстро настужаются.
Рашида между тем все не было. Он заявился в полдень, когда Якоб его уже и ждать забыл.
— Вот тебе первое письмо, — и он подал конверт. Теперь о корзинах и вениках. Альфия заказала три корзины, а веников хоть сколько. Она их продаст или обменяет на масло, сыр, мясо. А вот мне столько корзин, сколько на сани поместится. Корм по лесу развозить. Не я, а мой бастык (шеф) заказывает. Будет оплачено.
— Ну что же, до весны все успею. А там посмотрим, как жизнь устроится.
— У тебя устроится, будь уверен.
Рашид заспешил в свои владения, а Якоб принялся за письмо. Известия в нем были самые разные: все живы и здоровы. На зиму Людвиг заготовил им свинину и говядину, на всякий случай перевез к себе часть пшеницы. Слухи по селу ходят не самые хорошие. Хозяйственный год для совхоза был плохим. Выданная на трудовые дни натуральная оплата большинство семей не прокормит. Люди настроены уехать на Кавказ. Многих зовут родственники. Там людей не хватает. Государству сдали все зерно. Даже семян не разрешили оставить.
Сайбель откровенно поинтересовался: что пишут? Андреас тоже получал письма от родственников, они сверяли оценки по двум письмам и каждый думал о своем. Якоб твердо решил перебраться с лесосеки на станцию. Он теперь работал все длинные вечера и торопился. Заказы поступали один за другим. Через неделю он отрывался от работы в теплушке и с Сайбелем или Рашидом к обеду спускался на станцию, чтобы сходить в баню. Не торчи он для своей же пользы на зимовке, он бы каждую неделю обращался к парильному удовольствию.
Навестил он и Альфию. Просьба была деликатной: присмотреть съемную квартиру к приезду жены и старших двух сыновей. Еще трое останутся у друга до окончания школы. Со старшими заработаем себе угол или сами срубим домишко.
Альфия с пониманием отнеслась к просьбе. Время к тому же терпело. Ей очень хотелось поселить Гардта поближе к дому заезжих. Так было бы удобней многодетной семье, хотя на окраине все решалось проще.
Якоб после первого письма начал считать дни до марта. А местные жители с улыбкой его поправляли: здесь в конце апреля только первая капель и сосульки.
«Ну что ж, лишний месяц вечерами посижу над вениками и корзинами». Но вечера становились с каждым днем все короче, прибывавший день задерживал лесорубов на участке. Ведь работали от солнца до солнца, что упустили зимой, наверстывалось по весне.
В письме домой Якоб обозначил жене время выезда к нему на начало мая. Сам он по месту работы пришелся ко двору, отлично ладил с людьми.
Это относительно ровное течение жизни потревожил визит верхового милиционера из района. Оставив лошадь у коновязи, милиционер отправил охранника за Гардтом, а сам, отпустив ремень на белом полушубке, расселся за столом у раскрытого планшета. Вошедший Якоб поздоровался и топтался задубевшими валенками между дверью и столом. Но потом снял рукавицы, которые не очень гнулись, и умостился на чурбак у печки. Милиционер всем своим видом рисовался хозяином и как бы забыл пригласить присесть.
— Якоб Григорьевич Гардт? казенно упал вопрос.
— Да, Якоб Гардт, — сникшим голосом подтвердил Якоб.
— Нам поступили документы с Украины, с колхозного собрания, что вас раскулачили. Так это?
— Не знаю, как там это было, но я прибыл сюда сам задолго до собрания.
— Вот и хорошо. Я обязан взять вас на учет. Вы обязаны раз в месяц показываться в Уфе в милиции, а в случае смены места работы и жительства нас уведомить. Распишитесь в журнале, что мою инструкцию получили. Жду вас через месяц. Если не окажусь на месте, отметьтесь у дежурного. Вы свободны.
«Свободны», но надежно помечены собственной подписью.
То, что его отыскали, Якоба не огорчило. Представитель власти исполнял свои должностные обязанности. Не сравнить же с тем, что ему приходилось терпеть в годы гражданской войны. Тогда никуда не вызывали, а вторгались в дом и брали: овес, седла, лошадей. Сегодня красные, через неделю белые, а там зеленые и еще бог знает какие. Возражения встречались нередко шомполами или шашкой плашмя. «Эка беда! От Туймазы до Уфы каких-то семь верст. Раз в месяц не беда!»
Совсем другое бывало на душе у старших сыновей, а в последствии и у младших, когда предстояло вписать в анкету для отдела кадров социальное происхождение. Помещик? Куда там! Кулак? Да не было такого социального сословия или класса! Единоличник? Был как будто, да сразу сплыл. Из крестьян? Это точно, но опять заковыка меченый…
Иван Сартисон
22/02/08
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
