При слове «балет» у отечественной публики всплывает многоцветье ассоциаций: для рождённых в СССР – это, несомненно, «Лебединое озеро», как внеплановая культовая нетленка, безмятежно льющаяся с чёрно-белых экранов советских телевизоров.
Другим вспоминается популярная байка про Стаханова, который, купив билет на балет, всё ждал, когда же на сцене начнут петь и танцевать… Тем не менее, несмотря на социальные и общественно-политические аллюзии, в восприятии многих современников классический балет – это всё же С.С. Прокофьев, Д.Д. Шостакович, Мариинский и Большой, «Щелкунчик», «Бахчисарайский фонтан», Галина Уланова…
Словом, когда говорим балет, а подразумеваем культурное наследие, воздушно-невесомый кабриоль, изящные хитросплетения экарте, бесконечно элегантные и обворожительные ангельские создания в пуантах и белых пачках… Когда всё это смотрится на едином дыхании, выполнено профессионально, тонко и со вкусом, в чувственном единстве музыки и действия.
…Вильгельм Вундер – одна из знаковых фигур современного академического балета: известный балетмейстер, выпускник Ленинградского академического хореографического училища им. А.Я. Вагановой. За плечами мастера – десятилетняя служба в труппе Бориса Эйфмана, профессиональная работа в Дюссельдорфе, Магдебурге, Риме, длительное сотрудничество с главным театром Бразилии в Рио-де-Жанейро и Национальной оперой Будапешта.
Сегодня Вильгельм Вундер преподает академизм и красоту классического танца в Сеуле. При этом балетмейстер, как и прежде, харизматичен и жизнелюбив, с восторгом рассуждает об искусстве, откровенно говорит о проблемах современного балетного мира и с улыбкой вспоминает прежние времена. Кстати, у Вильгельма Вундера – два имени: одно официальное – немецкое, а второе – от рождения – Вячеслав Мухамедов. Но обо всём по порядку…
– Вильгельм, чем живёт нынешний балет, если не секрет?
– Сейчас современный балет – в стагнации по причине бездуховности. Молодёжь на сцене в основном думает о бессмысленном нагромождении техники, а не о смысловом содержании. Думаю, во многом виноваты сами педагоги – у нас нет традиции передачи балетного репертуара.
В 30-40-х годах прошлого века, и даже ещё в моё время, когда я учился, преподавало поколение профессионалов, работавших в императорских театрах. Это была совершенно иная категория педагогов, с другим мышлением и менталитетом. Они воспитывались в царское время, среди прежних традиций, которые затем всячески старались поддерживать и передавать ученикам. К сожалению, нынче этого уже нет, зато очень много дилетантов.
– Изменения наблюдаются в общем-то повсеместно…
– Что правда, то правда: регресс – неслучайность современности – случился везде: и в драмтеатре, и в живописи, и в музыкальном искусстве… Сегодня иные критерии жизни. На первом месте стоит заработок – может, это и нормально, но у нас раньше были другие идеалы и устремления… Нынче важно не качество спектаклей, а доход, который они приносят.
– Немецкая танцовщица и хореограф Пина Бауш уверяла: «Меньше всего я интересуюсь тем, как люди двигаются, меня интересует, что ими движет». А что движет Вами?
– Никогда не был сторонником танцтеатра и поклонником Пины Бауш. Однажды в Германии я съездил на её выступление – это так называемый «одноразовый спектакль», неинтересный профессионалам. Возможно, обывателей и берет за душу, хотя, навряд ли…
В танцтеатре практически всё построено на режиссуре – это не классика, не устоявшиеся каноны и традиции. Что касается цитаты, то отмечу: меня захватывает духовная основа спектакля. Мне интересно прийти и посмотреть, что Жизель, Альберт или другие персонажи покажут на сцене, насколько искренне и выразительно смогут изобразить чувства, дабы зритель смог во всех красках ощутить суть происходящего.
– Цитирую Ваши слова из одного интервью: «Моя мама – немка, а папа – наполовину узбек. Поволжские немцы были высланы в Казахстан, где я и родился. Когда Советский Союз начал разваливаться, я эмигрировал в Германию, получил немецкий паспорт. Немец не может быть Славой Мухамедовым, поэтому я взял имя дедушки и фамилию бабушки». Каково это – жить в интернациональной семье?
– Я до сих пор не чувствую себя ни немцем, ни узбеком… Мама всю жизнь скрывала национальность. После депортации в Казахстан её родители погибли, а маму вместе с младшим братом и сестрой приняла к себе одна татарская семья. Сами понимаете – сталинское время, поэтому, чтобы не было неприятностей, мою маму удочерили, и она стала Нагимой. Само собой, она поддерживала связь с родными, но дома никогда не говорила по-немецки – боялась.
Помню, в раннем детстве я ездил с ней в Каратау (город в Жамбылской области, прим.) – там было большое немецкое поселение, но ничего толком не понимал. Затем в тринадцать лет меня отдали в хореографическое училище, и я практически не видел ни родителей, ни семьи. И лишь примерно в 27 лет узнал о немецкой родне, с которой впоследствии стал общаться.
Немецкого языка я, естественно, не знал, разговаривал на русском и узбекском, а жили мы по советским традициям… После переезда в Германию пришлось начинать всё с нуля, поэтому выучил немецкий язык в совершенстве.
– В чем был феномен «дружбы народов» в СССР, на Ваш взгляд?
– В идеологической закваске, которая помогала жить. У нас была вера в коммунизм, который скоро должен наступить – в Бога тогда не верил никто… Мне повезло: я объездил все советские республики и везде меня встречали уважительно, с овациями и цветами. Люди относились к национальному вопросу гораздо проще. Да, дружба народов в СССР была, и это являлось нормальным явлением. Сейчас же мое поколение наблюдает за происходящим с ужасом…
– Как Вы оказались в Южной Корее?
– Мы здесь работаем по контракту: сначала пригласили меня, потом я перевез в Сеул семью. Особых проблем нет, хотя корейцы – закрытый народ и иностранцев особо не жалуют. У нас немало знакомых живет в одном районе – я его называю «постсоветский таун»: там и русские, и узбеки, и казахи…
Так вот, основной камень преткновения, на который натыкаются абсолютно все, – это языковой барьер. Мой сын корейским владеет прекрасно – молодежь вообще быстрее адаптируется. У нас есть, конечно, и хорошие знакомые среди корейцев, но той самой советской «дружбы народов» в Корее не существует.
– Нет желания вновь возродить на сцене «Пахиту», некогда блиставшую в репертуаре Екатеринбургского театра оперы и балета?
Может быть, со временем. Сейчас – не тот период: в связи с ковидом долгое время не было активной постановочной работы. Нас содержали на 90%-ой зарплате, и мы находились дома. Лишь неделю назад дали два первых спектакля за весь год… В принципе, идеи есть не только насчёт «Пахиты»: в частности, в Риме я ставил «Щелкунчика», в Будапеште – «Баядерку», помогал по «Онегину» в Рио-де-Жанейро, там же делал и «Пахиту»… Так что, посмотрим.
– В Рио Вам довелось ассистировать легендарной Наталье Макаровой. Говорят, у нее непростой характер?
– Я сотрудничал с ней дважды, каждый раз – по 3-4 месяца: сначала работали над «Лебединым озером», потом над «Баядеркой». Всё зависело от её настроения: если оно с утра хорошее, то с ней можно нормально общаться – у Наташи есть и чувство юмора, она может и пококетничать…
– Почему прекратил свое существование первый в Германии фестиваль балетных школ, инициатором и создателем которого были Вы?
– В 1998-ом я подписал контракт и уехал в Бразилию. Моя ассистентка пыталась возродить фестиваль, на который, кстати, приезжали даже с других континентов, но по финансовым причинам это не удалось сделать.
– Основной лейтмотив спектакля «Жизель», который Вы с супругой Майей Думченко, заслуженной артисткой России и ведущей балериной Мариинского театра, несколько лет назад поставили на сцене Бурятского театра оперы и балета – это вечное сожаление о потерянной любви, которая сильнее смерти. Верите ли Вы, что такая любовь бывает?
– Вопрос с глубоким философским подтекстом. Отвечу на него так: может быть.
– Спасибо за увлекательную беседу.
Марина Ангальдт
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
