Алексей Максимович Горький не только написал «Мои университеты» видимо, тоска по настоящему образованию все же преследовала его, и он, не желая другим своих «университетов», основал в Москве Литературный институт. Своеобразие мышления Горького таково, что институт остается и по сей день единственным подобным заведением в мире.
Дом Герцена на Тверском бульваре, 25, в чьих стенах обосновался новый, всегда был легендой. Поэтический ресторан, находившийся здесь когда-то, видел и Маяковского, и Есенина… Роман Булгакова, где дом этот под псевдонимом Дома Грибоедова, принимал Бегемота с Коровьевым, еще более поэтизировал скромное желтое здание за чугунной оградой и зеленью деревьев. Впрочем, и сам институт остается для многих легендой институт, в котором преподавали Розов, Светлов, Левитанский, институт, в котором учились Тендряков, Рубцов, Ахмадулина… Институт, в котором учился и Даниил Чкония поэт, член Союза писателей России, редактор журнала «Зарубежные записки», живущий в городе Кельне.
Даниил родился в Порт-Артуре (бывш. СССР, ныне территория КНР), школьные годы провел в Мариуполе, некоторое время жил и работал в Тбилиси, долго жил и работал в Москве. Даниил Чкония автор шести стихотворных книг, в том числе «Перед паузой» и «Медленные холмы». Работает в туристическом бюро. Ведет экскурсии по древним городам Германии и стран Бенилюкса. Блестящий знаток искусств и истории. Даниил так увлекательно строит свои рассказы, что многие специально записываются именно на его рейсы.
— Даниил, вы учились в Литературном институте. Расскажите о годах учебы. Что вам запомнилось более всего? Какова была общая атмосфера в институте во время вашей учебы?
— Мне повезло, потому что семинар, в котором я занимался, вели такие разные и замечательные люди, как Лев Озеров и Фазиль Искандер. Атмосфера более всего и запомнилась. Что бы там нынче ни говорилось про «кузницу советских литературных кадров», а все-таки даже самые официозно-демагогически настроенные преподаватели не забывали, что это институт творческий, а большинство профессуры и не скрывало, что некоторый либерализм в сравнении с университетскими филфаками их тоже привлекал в Литинститут, который ведь даже административно был подчинен не Министерству высшего образования, а Правлению Союза писателей. Преподаватели относились к студентам не как обычно педагоги к слушателям вуза, а как более опытные и знающие литераторы к молодым и перспективным коллегам, что создавало атмосферу дружества и творческого общения. Я вспоминаю, как замечательный литератор и педагог Лев Озеров однажды с недоумением по поводу не очень корректного монолога преподавателя по отношению к своему студенту в другом семинаре говорил мне: «Как ему, педагогу-литератору, не приходит в голову, что молодой человек талантлив и лет через десять будет популярней своего руководителя семинара?!» Ну, а что касается Фазиля Искандера, так о какой советской идеологии могла идти речь, если он всем своим творческим и человеческим примером учил внутренней свободе и достоинству?!
— Как вы думаете, почему творческие люди, обычно стремящиеся к уединению, собираются под одной крышей?
— Готовность вбирать в себя не просто знания, а художественное мировосприятие коллег, взаимное обогащение, мозговая атака.
— Могут ли они впоследствии заработать себе на жизнь работой «по профессии»?
— Сегодня нет! Кроме узкого круга тех, кто вошел в список элитных писателей (и то есть, о чем поразмышлять, что это такое элитный писатель!), а также тех, чья писанина не имеет отношения к литературе, а относится к «масскультуре».
— Что для вас значит выражение «фундаментальное культурное образование, творческие традиции»?
— То и значит классическое образование, не ограниченное узкопрофессиональным мышлением. А творческие традиции в моем понимании наследование художественного и творческого опыта предшественников, не ограничивающее свободу творческого поиска.
— У какого писателя больше шансов остаться в литературе? Имею ввиду, что есть ведь прецеденты, когда в литературе прошлых веков сверхпопулярные, но неглубокие писатели быстро исчезали, хотя в свое время ярко светились…
— Тут ответ короткий у талантливого!
— Есть стереотип, что поэт должен быть юн, а проза удел зрелого человека. Ваше мнение по этому поводу?
— Если соглашаться с тем, что поэзия высшая форма художественного мышления, отраженного в языке, то возраст не имеет значения, пока человек не теряет своих умственных способностей и интереса к жизни. Тем более, что прозаик он тоже поэт, в смысле — художник.
— Утверждается, что на писателя нельзя выучить…
— Нельзя, если нет природной одаренности А помочь развить способности, если они есть, помочь становлению дарования — безусловно!
— А ремеслу, пониманию внутренних механизмов художественного текста этому научить можно?
— Это и имеется ввиду, когда я говорю о помощи в становлении дарования.
— Когда тот или иной человек очень рано в детстве или на заре юности проявляет склонность к выдумыванию людей, событий, ситуаций, целых миров, отличных от мира, в котором он живет, можно ли эту тягу толковать как первый признак так называемого литературного таланта?
— А это по-разному. Мало ли людей, способных к фантазированию? Если эти фантазии воплощаются в художественном мышлении другое дело. А художественное, образное мышление оно проявляется в работе со словом.
— Только единицам удается стать писателями и творить новые миры с помощью слов это те, кто к своей изначальной склонности добавил усилие воли, его Сартр назвал выбором. Иначе говоря, в некий миг человек принял решение стать писателем. Выбрал себя в этом качестве. Или выбрал себе эту судьбу?
— Думаю, что, сколько пишущих людей, столько и вариантов прихода к этому выбору, но не верю в осознанность выбора стану, дескать, писателем. Нет, человек начинает по внутреннему побуждению писать, а судьба определит выбор.
— Даниил, вы работали литературным консультантом при Союзе писателей СССР. Расскажите об этом…
— Работа литконсультантом наживание врагов среди агрессивных бездарей и благодарных «клиентов» среди одаренных людей. Хотя в жизни много раз встречал поэтического дара лишенных, но умных людей, анализируя не слишком удавшиеся литературные опыты которых, помогая им понять, что это — не их призвание, получал искреннюю благодарность. В работе литконсультанта главное отсутствие высокомерия к неудачливому автору, умение разглядеть в нем лучшие человеческие качества, которые и привели человека к попыткам литературного творчества, только тогда и возможно вызвать доверие к своему суждению о рукописи автора. И еще — важно почувствовать в нем читателя, который, даже понимая, что ему не суждено стать литератором, не отвратится от литературы.
— Знакомство с какими писателями вы считаете своей жизненной удачей?
— На знакомства мне повезло со многими. Потому назову тех, кто сыграл важную роль человеческую и литературную — в моей жизни. Помимо Льва Озерова и Искандера, которых я уже называл, упомяну Анаиду Беставашвили, она тоже вела семинар в нашем институте, Нодара Думбадзе, Арсения Тарковского, Александра Межирова, Эммануила Фейгина, Геннадия Айги, Владимира Леоновича, Николая Панченко, Александра Эбаноидзе Особое место в моей жизни занимает рано умерший (в возрасте 47 лет) тбилисский поэт Александр Цыбулевский (пока еще так и остающийся не до конца оцененным), который стал мне и литературным учителем, и духовным наставником. В поколении моем Татьяна Бек, Илья Фаликов, Роберт Винонен, Гурам Петриашвили, Сергей Чупринин. В Германии дорожу общением, пусть нечастым, с Ларисой Щиголь, Ольгой Бешенковской, Владимиром Ильичем Порудоминским, замечательным писателем Юрием Малецким.
— Как рождаются ваши стихи? Есть ли их предчувствие?
— Знаю это чувство: после долгого молчания (с ощущением ужаса неужели больше никогда это со мной не случится?) вдруг начинается какое-то смутное «ритмическое брожение», описать которое не берусь, но все больше день за днем — затаенно ощущаю придет! О чем, как понятия не имею! Вдруг просыпется, откуда взялось не понимаю! Если «пришли» стихи, все летит в сторону, иначе стихотворение умрет, не родившись.
— Верите ли вы в Музу? Может ли быть у поэта, писателя, реальная Муза, то есть близкий человек, помогающий в творчестве?
— Да, конечно! Правда, «помочь в творчестве» невозможно, а вот стимулировать его, создавать необходимую атмосферу безусловно!
— Ваше стихотворение «Я стою посредине Европы с азиатской тоскою в глазах» стало в буквальном смысле слова классикой. Как вы сами объясняете это?
— «Классикой» — сильно сказано, но популярность у него в читательской среде, не буду скромничать, большая. Объясняется просто: видимо, родившийся у меня образ передает состояние и самоощущение многих людей, живущих в эмиграции. Но интересно, что его много раз уже перепечатанное московские критики и редакторы тоже выделяют
— На какого читателя рассчитан журнал «Зарубежные записки»? Какова концепция, основная идея журнала?
— «Идея и концепция» удивительно простые печатать хорошие тексты талантливых писателей, чтобы умный, квалифицированный читатель в Германии и Европе не лишен был настоящей литературы. Понятно, что это — журнал не для тех, кого вполне уловлетворяет полуграмотная жвачка «бандитских» сериалов или, простите, «сопли» так называемых женских романов. Но мы и не играем в «элитную» литературу, обескровленную своей герметичностью. У нас «все на русском языке». Смею утверждать, на хорошем русском языке. Это традиция в ее лучшем смысле, мейнстрим.
— Каковы ваши литературные приоритеты?
— Я всеяден. Скажу о поэзии: Пушкин, Баратынский, Тютчев. Затем — Анненский, Ходасевич, Георгий Иванов, несколько стихотворений Блока, ранний Маяковский, Ахматова, Пастернак, Цветаева, Заболоцкий джентмельнский набор, как ни банально. Конец двадцатого века Самойлов, Тарковский, Рейн, Межиров, Окуджава, Кублановский, Юрий Кузнецов, Рубцов, несегодняшняя Ахмадулина, несегодняшняя Мориц… Говоря о поэзии сегодняшнего дня, назову Гандлевского, Кенжеева, Кибирова, Русакова, рано ушедшего Бориса Рыжего Абсолютные приоритеты как воздух Мандельштам, Бродский.
— Есть ли у вас предпочтения по отношению к национальным литературам? И вообще может ли литература быть национальной?
— Она только национальной и может быть. Не в смысле пятой графы автора, как представляется окололитературным подонкам-псевдопатриотам, а в смысле высшего выражения национальной мысли и духа языка! Мне доступней понимание ценности и силы грузинской литературы, в недавнее время эстонской прозы, литовской, армянской, украинской поэзии. Американская проза девятнадцатого и двадцатого веков. Не берусь судить, но, кажется, жива поэзия в Англии. Хотя мне кажется, что в целом на Западе поэзия умерла, читатель в ней не нуждается.
— Как вы оцениваете соотношение таких явлений как «свобода слова» и «русскоязычная литература за рубежом»?
— Боюсь, дело пахнет тем, что проблема свободы слова в России опять может возникнуть. Телевидение в новостных программах — уже советское. Впрочем, будем объективны: СМИ на Западе зомбируют куда эффективней. Но в литературе все определяется вкусом и позицией автора. А «русскоязычная литература за рубежом» — русская литература, избавленная от возможного тотального контроля. Прочее же определяется только одним уровнем писательских дарований. Но, конечно, атмосфера изоляции от читателя давит. Книги труднодоступны, магазины книжные единичны, авторов-эмигрантов на полках нет, да и читатель современной серьезной литературы очень немногочислен.
— Многие в эмиграции начинают писать. Поэзию, прозу. Как вы считаете, в чем причина этого «массового стихотворчества и писательства»?
— В тоске, одиночестве, невостребованности, в незаполненном времени и наивном убеждении, раз я пользуюсь языком в быту, значит, могу на нем писать, отводить душу Получится ли из этого художественное произведение об этом человек не думает. Тем более, что хватает газет и журналов, печатающих графоманские поделки, вот новый сочинитель и думает: так я тоже могу! И правильно думает! Я же берусь на спор обучить написанию стишков любого человека, при одном условии, что он сразу, приступая к обучению, будет предупрежден, что к поэзии его стишки никакого отношения никогда иметь не будут.
— Возможно ли искусство с духовной, а не только эстетической, точки зрения? Или оно лежит «по ту сторону добра и зла»?
— Если духовность не соединилась с эстетикой, грубо говоря, если «что» не соединилось с «как», это — не искусство. Разделенные духовность и эстетика, разделенные «содержание» и «форма» лежат за пределами искусства.
— Поэзия должна учить, а поэты должны быть поводырями человечества, а не скоморохами, развлекающими сытую публику?
— Она ничему не учит и никуда не ведет. Она помогает человеку открыть в себе человеческое, обрести свое внутреннее «Я», свою духовную «самость». А скоморохами поэты не бывают, сытой публике поэзия не нужна.
— Значит, к поэту предъявляются высокие требования. Как вы считаете, у вас эти качества есть изначально или надо их каким-то образом приобрести?
— Требование к поэту одно задеть человеческую душу, тронуть сердце, разбудив мысль и воображение, а для этого необходимо главное врожденное качество талант. Есть ли у меня это качество не знаю, надеюсь, что некоторые способности все же есть.
— Поэт должен быть несчастлив. Все поэты — сумасшедшие. Ваше мнение по этим «известным» высказываниям?
— Я продолжаю бубнить то же самое: поэт должен обладать дарованием, а счастлив он или нет, несущественно. А может быть, суть в том, что, страдая и мучась, он счастлив? Если так, то он, конечно же, сумасшедший.
— Как вы оцениваете стихи и прозу? По каким критериям?
— Интонация, дыхание, зримость образа, точность слова, выражающего художественную мысль. Это относится и к прозе, и к поэзии.
— Объективность и субъективность оценок. Что лучше? Возможно ли оценивать объективно?
— До определенной степени объективность профессионалу и квалифицированному читателю доступны, критерии существуют. Но без субъективности не было бы многообразия человеческих проявлений. Так что тут, скорее, следует говорить о взаимодействии объективности и субъективности. Вспоминаю давнее суждение одного поэта о другом: он глухой, если мог написать: «путь раскис». Потому что слово «путь» короткое, резкое, экспрессивное, «путь» раскиснуть не может. «Дорога раскисла», «тропинку развезло» — иное дело. Это суждение абсолютно объективное, и нужно быть именно глухим, чтобы с ним не согласиться. Если вы инструментуете строку мягко, вы пишете: «Словно нахлынула волна» — эти мягкие, плавные «л», «н», внутренне рифмующиеся «ловно-волна», не примут слово «будто». Это прозвучит чужеродно: «будто нахлынувшая волна». Эти «бдт» не обретают звуковой точности рядом с «л» и «н», так только глухой напишет.
— Есть мнение, что поэзия выше прозы, согласны ли вы с этим?
— Я бы это сформулировал иначе: поэзия — высшая форма прозы
— Говорят, что сегодня поэзия практически непродаваемый литературный жанр. Как вы думаете, почему?
— Потому что поэзия и вообще литература — раньше подменяли отсутствие свободной информации на радио и телевидении. А сегодня поэзия нужна только настоящему любителю поэзии, таких на всю Россию несколько тысяч.
— Акунин утверждает, что книга сегодня уже не культурное явление, а коммерческий проект…
— В отношении его книжек это так и есть. Но не надо из всех-то ограниченных чтивом потребителей делать. Акунин все жилы вытянет, но никогда не станет Набоковым или Газдановым, или нашим с вами соседом замечательным русским прозаиком Юрием Малецким. Акунин образованный и очень даже способный автор коммерческих проектов это точная его самооценка. Но если кто-то думает, что это литература, это по меньшей мере наивный человек.
— Возможно ли искусство с духовной, а не только эстетической, точки зрения? Или оно лежит «по ту сторону добра и зла»?
— Если духовность не соединилась с эстетикой, грубо говоря, если «что» не соединилось с «как», это не искусство. Разделенные духовность и эстетика, разделенные «содержание» и «форма» лежат за пределами искусства.
— Чего бы вы хотели больше всего?
— Здоровья близким, мира и благоденствия всем, чтобы только это благоденствие не отменяло потребность человека в личностном самостановлении, в беспокойном поиске и трудном обретении себя.
Интервью: Светлана Фельде
18/08/06
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
