В детстве мне приходилось принимать решения, определившие мою дальнейшую судьбу. Вот несколько таких решений.
5. Мои детские недетские решения
Мне десять лет. Сибирская таёжная деревня, нашу семью сюда сослали как российских немцев. Наша семья в начале 43-го – это мы с мамой, отца в прошлом году мобилизовали в трудармию.
После Нового 1943 года прошла вторая мобилизация, в трудармию забирали женщин-спецпереселенок, не имевших детей, и девушек с 15 лет. И никто не ожидал, что вскоре объявят ещё одну, третью мобилизацию. На этот раз брали женщин, дети которых старше трёх лет. А куда девать этих детей «старше трёх лет»? Одни оставляли у родных, другие отдавали в чужие семьи, а некоторым приходилось оставлять там, где жили – отказаться от мобилизации мамы не могли, это объявлялось дезертирством. Мне было десять лет, и маме тоже принесли повестку. Родных у нас здесь не было, и мама уговорила одну из местных, тётю Надю, взять меня к себе. Перед отъездом вместе со мной мама передала ей три мешка пшеницы, которые мы заработали в колхозе.
У тёти Нади я прожил всего несколько дней, когда из районного Тюхтета приехала мамина знакомая, Александра Семёновна Яковлева, как я потом узнал. В Сибирь её, русскую, сослали потому, что её муж был российским немцем, а от трудармии её спас грудной ребёнок. С мамой она случайно встретилась у военкомата и пообещала ей взять меня к себе. Поговорив с тётей Надей, она обратилась ко мне:
– Меня зовут тётя Шура, поедешь со мной в Тюхтет?
Я замешкался – эту «тётю Шуру» я не знал, да и к деревне уже привык, а вчера мне очень понравилось, как мы съездили за сеном в поле на колхозной лощади. Но я вспомнил деревенские разговоры – в Тюхтете хорошо, по каким-то там «карточкам» хлеб дают всем, работаешь, не работаешь. И я ответил тёте Шуре: «Поеду». Ещё неизвестно, как бы сложилась моя судьба, если бы я остался в деревне, из которой нам, спецпереселенцам, нельзя было выехать. Так бы и остался малограмотным, какими стали многие из сосланных моих сверстников.
Мне двенадцать лет. Дома у тёти Шуры оказался шестимесячный сын. Она стала оставлять его на меня, когда уходила на работу. В школу, соответственно, я не ходил. С приходом осени тётя Шура сдала меня в детский дом, его недавно создали на базе местной школы глухонемых. В детском доме я, наконец, пошёл в школу и окончил третий класс.
Весной 1944 года тётя Шура получила вызов от мужа из Краснотурьинска на Северном Урале. Ехать одной с ребёнком и вещами она не решилась, и на помощь взяла меня с собой. В Краснотурьинске нас поселили во временном деревянном бараке, теперь в мои обязанности входило смотреть, когда надо, за ребёнком, обеспечивать для печи дрова (с соседних строек) и для козы корм (рвать на обочинах траву и дёргать сено из тюков на соседей станции). И ещё продавать на базаре котелки и кастрюли, которые муж тёти Шуры делал тайком на работе.
Первого сентября я упросил тётю Шуру и отправился в четвёртый класс. Но через пару недель её муж заявил, что он не собирается кормить дармоеда. И у меня пошло опять – ребёнок, дрова, коза, котелки и кастрюли…
Весной 1945 года я решился, взял свои документы и отправился в городской отдел по образованию: «Отправьте меня в детский дом, я хочу учиться». «Мальчик, в городе нет детских домов». Но я сказал, что не уйду, устроился на крыльце и так и просидел до самого вечера. Видя моё упорство, мне сказали: «Приходи завтра, что-нибудь придумаем». На другой день мне купили билет и посадили на поезд до Серова. В Серовский детский приёмник при железнодорожной милиции я пришёл с такой же просьбой: «Я хочу учиться, отправьте меня в детский дом».
В мае 1945 года меня и ещё одного мальчишку отвезли в детский дом, который находился на другом краю Свердловской области. В этом детдоме я окончил семилетку и строил планы учиться дальше, поступать в техникум.
Мне пятнадцать лет. Где мои родители, я не знал, и когда осенью 1948 года в детский дом пришло письмо, в котором сообщалось, что меня разыскивает мой отец, я сказал – не отвечайте на письмо, я сам к отцу поеду. В Темиртау под Карагандой, откуда пришло письмо, я ехал с пересадкой, были приключения, пришлось даже ночь провести в милиции. Но я доехал, нашёл отца. Мамы с ним не было, он познакомил меня с женщиной, которая стала моей мачехой.
В Темиртау я пошёл в школу, в восьмой класс. Через пару месяцев, в начале ноября, мне исполнилось шестнадцать, я стал совершеннолетним. Меня вызвали в спецкомендатуру, где сказали, что теперь я спецпереселенец и каждый месяц должен приходить сюда отмечаться. И дали подписать бумагу, в которой стояло, что я выслан навечно, а если сбегу или отлучусь, то получу 20 лет (!?) каторжных работ. Моя жизнь изменилась, я стал не такой, как все. Ребята-одноклассники зовут меня в кино, а мне надо в спецкомендатуру, сегодня «отметка», друзья собираются на дальнюю рыбалку, а мне за такую отлучку присудят каторжные работы. За те несколько лет, которые я прожил в Темиртау, я так и не смог побывать в Караганде, хотя до неё было всего тридцать километров.
Всё это после вольной детдомовской жизни подействовало на меня угнетающе – я стал человеком второго сорта. Пришлось потом свыкнуться, как пёс привыкает к своей цепи, но внутренний протест к такой несправедливости (ведь никакого преступления я не совершал) остался у меня на всю жизнь.
С протестом пришло мальчишеское решение – я должен доказать, что я не человек второго сорта. Это мальчишеское решение я всегда вспоминал, когда удавалось чего-то добиться. Вспоминал, когда, проучившись в шести разных школах Поволжья, Сибири, Урала и Казахстана, я получал свой аттестат зрелости, когда окончил техникум, потом институт (вечернее отделение) и мне вручали красный диплом горного инженера, когда защитил в Москве кандидатскую диссертацию. Не забыл я это решение и в 1988 году, когда стал лауреатом Государственной премии СССР.
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
