«Он находился в неправильном времени. Он находился в неправильном месте. Он жил неправильной жизнью. Он жил жизнью, которая проходила через него, не задевая, он словно смотрел на нее со стороны, отстраненно и отчужденно. И все-таки ему было жаль этих уходящих минут. И жаль тех минут, которые еще придут…» — это отрывок из повести Анатолия Штайгера. Мое знакомство с ним началось с книги «Джомолунгма».
Кто читал ее, тот поймет: истинному художнику нет нужды доказывать, что человек и его внутренний мир высшие ценности. Отсюда укрупнение мыслей и чувств создаваемых характеров будто уже знакомых, чуть ли не хрестоматийных. Их наполнение новой, современной актуальностью. Духовные конфликты, связанные с поисками смысла существования.
В романе «Чужие» судьба братьев Адольфа и Вилли Кельнеров это не просто судьба большинства переселенцев старшего поколения. Это, как писал о книге Вальтер Кински, «сплав истории и современности, отлитый в современной остросюжетной форме. Это история российских немцев, наша история. И все мы родом оттуда».
«О чем роман?» — спросила меня знакомая. Есть книги, которые трудно пересказать тезисно. И все-таки я попробую. Мясорубка политических репрессий и Второй мировой войны. Братья Адольф и Вилли главные герои романа. Вилли, получивший срок по нелепому обвинению, совершает побег. Это едва не стоит ему жизни. Обессиленного и больного, парня находят в тайге люди. Русская девушка-врач выхаживает Вилли. Первоначальная неприязнь между двумя молодыми людьми переходит в любовь, сильнее которой нет ничего на свете, которая не забывается никогда. Именно это чувство, неповторимое и всепоглощающее, помогает Вилли вынести враждебное отношение людей, нужду, тяжелую работу… Письма Ларисы, надежда на встречу и совместную жизнь с ней единственное, что держит Вилли на плаву. Но…
Сегодня такое кажется почти невозможным, а тогда сложные межнациональные отношения немец и русская ставят между влюбленными непреодолимую преграду. Автор никого не обвиняет, он просто рассматривает особенности времени и обстоятельств, искалечивших жизнь Вилли и Ларисы, лишивших их возможности быть вместе. Они встречаются много лет спустя, уже в Германии, и эта встреча еще раз дает понять Вилли, что утраченная возлюбленная была и осталась главной женщиной в его жизни. Судьба другого брата описана более скупо. Но сколько за этой скупостью! Маленький мальчик, несколько дней блуждавший в тайге без еды и теплой одежды, вырастает в человека, добившегося в жизни определенных успехов: журналист, корреспондент ТАСС. Правда, для этого пришлось пожертвовать многим. Например, именем. Цитирую автора, имея в виду автобиографичность романа: «В 1957 году я приехал в Новосибирск. И уничтожил свои документы, в которых стояло ненавистное имя — Адольф. Труднее всего рвался комсомольский билет. Выбросил документы в овраг, по дну которого текла речка. В те времена жить с таким именем было практически невозможно. Ты всегда и среди всех чувствовал себя чужим…» Философское восприятие жизни и житейская мудрость, которые более всего притягивают в творчестве Штайгера, изобразительные средства, избираемые писателем, — все это, вместе взятое, образует единое и нерасторжимое целое, именуемое личностью художника слова, раскрывающееся в присущих ему, и только ему, интонациях. Авторская интонация вообще играет особую роль в его прозе — она питает и композиционно скрепляет сюжетостроение, расшифровывая человеческую сущность писателя и особенности его таланта.
«Был ли ты счастлив в своей жизни?» — такими словами заканчивается роман «Чужие». Чтобы найти ответ на этот вопрос, нужно прочесть книгу.
В 2006 году, в канун 65-летнего юбилея, я взяла интервью у Анатолия Штайгера.
— Анатолий Иванович, буквально через пару дней у вас — юбилей. Для разминки начнем с самого примитивного вопроса: чем встречаете?..
— Пока я не сделал то, что желал: закончить трилогию «Чужие». Третья книга зависла. Вроде закончена, вроде нет. Не нравится. Я бы перестал читать романы, если бы сам их не писал. Или наоборот. Лучше — рассказы. В романах — вся жизнь человека, конца не видно, но закончить начатое надо — почти три года работы вложено в мою последнюю часть. А вообще-то… Я не любил своих дней рождений, тем более юбилеев…
— Почему?
— Не поверите, но факт. Уговорили друзья из местной областной газеты: все у тебя, мол, есть: и должность, и здоровье, и квартира, и жена, и все остальное, ну, давай отпразднуем. Они, конечно, не знали, никто не знал, что главного нет, моей тайной мечты не знали — уехать к матери, братьям и сестрам в Германию. Уговорили праздновать, в общем. Пир в разгаре у меня дома, вдруг — тихий рокот, как далекий гром, но рокот снизу, из недр земли. Затрещали бетонные потолки и стены, люстра — как маятник часов, качнуло пол, упал телевизор. Все поняли: землетрясение. Все — и целующиеся парочки на балконе, и танцующие в соседней комнате, и мы, закусывающие за столом, в одном порыве — на улицу. В Таджикистане это знают: дом при хорошем землетрясении может развалиться в сорок секунд, а сила удара была достаточной. Надо было успеть четыре этажа вниз и подальше от дома… Часа через четыре, около двух ночи, пошли по домам, пытались уснуть. Засыпаю, но тут — телефонный звонок. Звонила Москва, ТАСС, поздравили меня с днем рождения и… попросили информацию и снимки… О землетрясении. Соседний город Кайракум целиком развалило, восемь баллов, ночную смену на ковровом комбинате придавило, соседнюю деревню накрыло оползнем…. Особенно осталось в памяти: уцелевшая глиняная кибитка на краю заваленного кишлака, коза, привязанная к ножке телевизора, согбенная спина молящегося на восходящее солнце старичка… Вот такой у меня был однажды день рождения. Потому и не люблю праздновать.
— Ваши родители имели отношение к литературе?
— Виноградники, пшеница, лошади на берегу Черного моря… Земледельцы пока не раскулачили. А однофамильцев в литературе много. И в Америке, и в Норвегии, и в самой Германии 19 века. Есть и полный тезка: Анатолий Штейгер, хороший знакомый Бунина по Парижу, очень хороший друг Марины Цветаевой. Его письма, если доходили, утешали ее, одинокую в России, в трауре по дочери, умершей от голода в советском детдоме. Одна издательница из Москвы говорит: давай переведи свой роман на русский, все будут думать, что это тот самый Штейгер, успех обеспечен…
— Как называлась первая книга, которую вы прочли в детстве, подростком?
— Это был не самый лучший, как считают, роман Горького. Я только потом узнал, кто автор и что за книга. Не было обложки, начала и конца, но книга произвела на меня, четвероклассника, огромное впечатление. Я понял, что, как и Павел, могу сделать свою судьбу. Плохо или хорошо, не знаю, но сделать. Да и роман Горького не так уж слаб, он гениально предвидел будущее: ярый большевик, родственник современных террористов, говорит, что мы будем всех, кто не с нами, уничтожать… Что и случилось через пятнадцать-двадцать лет. Может, тот же Павел, да и сам этот большевичок-террорист были уничтожены. Почти никто не знает, что Горький в эту пору поисков написал и фельетон про Ленина, идущего по трупам к власти. Ну, а поздний очерк про Ленина… Горькому хотелось жить, жить хотелось и Маяковскому, и Мандельштаму, и Зощенко, и десяткам других, не всем, правда, удалось… Кстати, минимум две пьесы Горького до сих пор идут в театрах мира. Это к слову, простите, что из другой оперы. А позднее на меня решающее влияние оказал и фильм «Весна на Заречной улице» с Николаем Рыбниковым, с той же темой как сделать себя. Потом «Мартин Идеен». Попадись мне тогда в деревне что-нибудь получше или похуже из Горького, например гениальный роман «Клим Самгин», который я бы тогда не понял, или «Старуха Изергиль», и я никогда бы не стал читать запоем все, что можно было найти в деревенской библиотеке… Но не очень много можно было найти. И попал бы я в тюрягу, как многие мои сверстники, и пошел бы по этапам, уже не как какой-то там немец, а как хулиган или простой советский заключенный…
— Расскажите о вашей юности…
— В деревне я дрался, я был там чужой. Все помнили, что нас привезли из Германии. На станции с восьмилеткой тоже чужой, потому что я из деревни и всего один год. Только в Новосибирске в общежитии строителей нашел друзей. Там были все чужие: немцы, корейцы, татары, таджики. Правда, и там тоже дрался, но недолго, два брата студенты-заочники Саковичи, с которыми я вместе работал и жил в одной комнате, отвели меня, упирающегося, в вечернюю школу, сдали учительнице. Это насилие они повторяли несколько раз, пока я «Весну на Заречной улице» не посмотрел. Тут я упираться перестал: через два года получил аттестат и уже добровольно поступил в университет.
— Кто повлиял на ваше мировоззрение в годы становления, как принято говорить, характера?
— Разодранная книжка Горького, Николай Рыбников и братья Стас и Гена Саковичи.
— Для постсоветского человека очень характерно ощущение невозможности изменений. Для простого человека это означает, что ничего и делать не нужно, а для интеллектуала это означает, что нужно размышлять, почему ничего нельзя изменить. Как вы считаете, почему вообще возникает этот извечно русский вопрос «Что делать?»
— Возьму в помощь тяжелую артиллерию — Толстого и его героев, говоривших, что смысл жизни в счастье, но само счастье всегда с отрицательным знаком, то есть — всегда чего-то недостает… Отсюда неудовлетворенность и вопросы. И не думаю, что это случается только с русскими… Молодежь многих народов занята поиском смысла жизни. Другое дело: одни находят (вспомним Пикассо: я не ищу, я нахожу), а другие все ищут. Этот вопрос «Что делать?» — задавали, по-моему только два человека на Руси: Чернышевский и Ленин. И то не всерьез, они хотели все разрушить… И Чехов, и Толстой, и Мечников знали, что делать: работать, создавать, а не ломать. Если уж говорить о чисто русском характере, то не обойти ось Обломов — Манилов — Карамазовы — Бесы, то есть бесплодные фантазии, переходящие в насилие или голое умствование. Когда же фантазии становятся продуктивными, появляются ученые, писатели, инженеры, которые знают, что делать. Появляются и Алеши Карамазовы, феномен русской души не от мира сего…
— В каком году вы начали писать свой роман «Чужие?» Стояла ли перед вами цель написать роман о своем поколении?
— Мне кажется, я писал его всю жизнь, с детства, с того дня, как себя помню. Мне было пять. Нас привезли в русскую сибирскую деревню: русского не знаем, холодно, пару дней не ели, годовалый братишка от голода и крика вспух. Какой-то дядька в полушубке с белым воротником попил воды из бочки в углу, плеснул остаток в на стену, отчего она сразу покрылась льдом, дал братишке конфетку, но тот бросил ее в истерическом крике в угол, хотел хлеба… О, как я хотел эту конфетку! До сих пор хочу! Но никто ее мне не дал. Ее взял потом братишка, поняв, что хлеба не будет… Много лет все это я хотел написать, никого не боясь, не оглядываясь, но только тогда, когда пересек границу и немецкий подучил настолько, чтобы выразить свои мысли, это стало возможным. Писал о себе и о своем поколении. Писал о своем поколении и о себе.
— Все на этом свете получается потому, что получается? Как вы думаете, Исаак Ньютон отправлялся за яблоками с мыслью — а не открыть ли мне сегодня закон всемирного тяготения? Нет, конечно, вы никогда не знаете, что будет результатом любопытства и вдохновения, и никто не знает, а талант настоящего ученого и писателя дар угадывать, что как раз сегодня надо идти за яблоками, а не за вишней. Итог может быть заранее известен либо журналисту, либо беллетристу. А писатель Левингстон в джунглях?
— Пытаешься рассказать о том, что в тумане, но мучает, не дает покоя, хоть ночью, хоть днем, хоть в работе, хоть на рыбалке, хоть в дороге… Освободиться от этого наваждения хочется. И как в тумане или в метель, почти заплутав, смутно угадываешь первые силуэты деревни. Хорошо, если она — та цель, куда шел, а то вдруг открываешь — заблудился…
— Если я правильно понимаю, то для вас неприемлемо представление о сочинителе, как о трибуне и главаре, который, садясь за стол, сам себе говорит: «А сочиню-ка я книгу о любви», или «Покажу-ка я средствами художественно прозы, какая страшная штука война». И, тем не менее, вы ведь не станете отрицать, что выбор темы все равно происходит, и он принципиально важен, даже в том случае, если конечная цель ваших усилий некое эстетическое открытие?
— Конечно, нет.
— Что такое, по-вашему, талант?
— В искусстве уметь чувствовать боль других и стараться ее передать в книгах, картинах, музыке. В науке, технике жажда нового, стремление улучшить жизнь, сделать ее более совершенной.
— Анатолий Иванович, поговорим о литературе, точнее о ее бытовании в Интернете. Что вы думаете о невиданных возможностях, которые дает творцу век электронных сетей? По-вашему, Интернет-литература уже родилась?
— Какая это литература, если она не на бумаге, не в книге? Место литературы на книжных полках. То, что в Интернете не знаю, что это. Не понимаю, не чувствую, не люблю…
— Какова, на ваш взгляд, главная проблема сегодняшней литературы в эмиграции?
— Я бы сказал так: проблемы литературы эмиграции, если таковая есть. Ведь мы говорим о людях, вселившихся сюда, в Германию? Что значит литература эмиграции? На русском языке русская литература, на немецком немецкая. Бунин или Куприн в Париже, Довлатов в Нью-Йорке русские писатели. Алексей Толстой написал часть своих «Хождений…» в Берлине. Чингиз Айтматов в Брюсселе пишет. Русские писатели, русская литература.
— Сегодня как статус писателя, так и статус творческого человека вообще упал до нищенского уровня, зато статус чиновника (включая денежное вознаграждение за службу) вознесен до уровня феодала. Как вы считаете, в чем причина этого?
— Это всегда так было с культурой, художниками. Только отдельные счастливчики (часто незаслуженно) имеют успех.
— Что вы понимаете под профессионализмом в писательском ремесле?
— Когда не писать не можешь и если подчиняешься своему двойнику внутреннему редактору. И можешь отличить писательство от графоманства. Как у Чехова: человека с детства надо сечь розгами и приговаривать не становись писателем, не становись! Если не помогло, значит, будет писателем.
— Есть ли у вас жизненный закон?
— Не осуждать, а понимать.
— «Удобство» и «творчество» совместимые вещи?
— Нет, конечно.
— Как вы считаете, личность творца и его творчество они обычно гармонируют, или наоборот?
— Если по заказу души, то гармонируют, если по заказу издательства или газеты, то нечасто.
— Преобладает ли у вас интеллектуальное над сердечным?
— Сердечное над интеллектуальным.
— Многие авторы, живущие в Германии, сегодня обратились к христианской теме. Как, на ваш взгляд, соотносится литература с христианством?
— Настоящая литература не имеет тематических границ. Беда только, что под эгидой веры, столько… неверного пишется.
— Вы поклонник «Мастера и Маргариты?»
— А кто нет? Первая часть гениальна, остальное мура, на мой взгляд.
— Если человек стремится не к хаосу, а к гармонии, красоте, добру, значит он уже (пусть неосознанно) ищет Бога. Видимо, когда такое стремление станет преобладающим у людей искусства, тогда и появятся новые шедевры?
— Не обязательно. Если Бог таланта не дал сразу, то не добавит.
— Разделяете ли вы чувство ностальгии, от которого многие, даже спустя годы жизни в Германии, так и не избавились?
— Был я как-то командирован в Россию на месяц, вернулся землю целовал. Ностальгирую обычно по молодости, детству с речками и березками, его окружающими… Увы, в одну и ту же реку не войти.
— Вы поклонник Бунина. Почему именно этот писатель? Чем он так дорог вам?
— Мне дороги все классики. Бунин, Чехов, Горький в наибольшей степени повлияли на последующую литературу. Дороги и Твардовский, и Казаков, с которым был знаком, и Тентряков, и Шукшин все русские таланты прошлого века.
— Как вы считаете, в чем принципиальное различие между талантом-мастеровым и талантом-художником?
— Уже сказал: заказ души и заказ издательства.
— Принадлежит ли художник своему таланту?
— Хорошо бы. Ученый сверстник Галилея был Галилея не глупея, но у него была семья…
— Идентичны ли для вас в творчестве понятия красоты и истины?
— Неотделимы.
— Что для вас чудо?
— Если бы я вдруг стал популярным как Гюнтер Грасс.
— Сегодня сложилась очень странная ситуация. Есть несколько типов литературы и несколько типов читателей, причем все они ухитряются как-то так существовать, не задевая друг друга. И читатели, принадлежащие к одной группе, могут и не догадываться о существовании другой. А если и догадываются, то не имеют ни малейшего желания во всем этом разобраться. Как вы оцениваете эту ситуацию?
— Козьма Прутков: нельзя объять необъятное. Хотя хотелось бы. Как немцы говорят, в жизни надо ставить приоритеты.
— Великое множество появляющихся сейчас книг направлено на то, чтобы наглядно продемонстрировать читателю: литература и быт равны. Потому и плодовиты такие авторы на диво, что для производства таких вещей, какие они извергают в огромных количествах, не требуется, как говорится, ни ума ни сердца. Именно так. Немного технического умения, да, пожалуй, и все. Показательна в этом отношении позиция всенародно известного писателя Б. Акунина. Он совершенно четко определил всю свою деятельность как коммерческий проект. И ничего более. Хотя бы честно. И слов не надо про «творчество». Все ясно: человек зарабатывает деньги. Молодец, хорошо получается?
— Коммерсанты не писатели.
— Писатель Дмитрий Липскеров следующим образом описывает картину нынешней литературной жизни:
1. Читатель писателя не интересует.
2. Читатель, то есть народ, не хочет ни-че-го.
Иными словами, уж такой тупой этот народ читатель, что ничего не нужно ему, кроме Марининой. Вот такая любопытная картина. Вы с ней согласны?
— В этой ситуации виновата сама пишущая братия. Но это всегда было.
— Жизнь литератора всегда была подернута дымкой загадочности. Писатель был не просто человеком, а гением, у которого простые смертные спрашивали что-нибудь вроде: кто виноват? что делать? Если писатель относился к тем, кто поумнее, то отмалчивался, но были и такие, кто принимался поучать, наставлять, а то и клеймить, и громить.
— Это было и до, и во время, и после советской власти, если принять ее в качестве условного временного ориентира. Но только во времена этой пресловутой власти писатель обрел официальный документ, удостоверяющий то, что предъявитель сего действительно является писателем. Без этого удостоверения человек, как известно, был тунеядцем, которого следовало судить. Сейчас таких документов не требуется, но требуется другое — принадлежность к тусовке. Тусовка, состоящая из писателей, критиков и окололитературной богемы (или, как они сами себя называют, элиты), решает, подходишь ты ей или нет. И если нет, то хоть в лепешку разбейся не писатель ты, а уж если тусовка решила, что ты писатель, то ты можешь и вовсе ничего не писать, кроме автографов (или писать что-нибудь такое, за что, по здравом размышлении, надо бы подвергнуть сочинителя психиатрическому освидетельствованию). Чего ни напишешь, а все уж будешь писателем. Хоть тресни. Может, в этом и кроется неуспех у публики толстых журналов и книг? Честный человек сам решит, кто он.
— Что вы можете посоветовать авторам эмиграции?
— А стоит ли, во-первых, подчеркивать авторы эмиграции есть ли они? Бунин, Куприн, Довлатов, Бродский и другие были и остались русскими писателями, то есть русскими авторами, несмотря на то, что они не имели теперешней возможности свободно выезжать и въезжать в страну… А если уж подчеркивать иммиграцию, то совет может быть один учить язык. И той страны язык, куда приехал, и той страны, откуда приехал. У большинства здешних писателей, пишущим на русском, но не живущих в России, язык пожиже, чем у писателей Москвы или Новосибирска. Если уж писать на русском, то так, чтобы печатали московские или другие издательства России. У большинства пишущих на немецком тот же недостаток, за исключением Вальдемара Вебера, Виктора Хайнца, Иоганна Варкентина, немецкому языку которых могут позавидовать многие в Германии родившиеся писатели. С языком должна быть постоянная связь через страну, народ, его классическую литературу.
Сидит Алданов с Буниным в парижском кафе, неожиданно появляется Набоков, который тогда подписывался еще по-птичьи Сириным, и сообщает: «Поздравьте меня, впервые в жизни я до конца осилил «Войну и мир». Ну и как? — спрашивает Алданов. Набоков: Есть отличные сцены. Вот, к примеру, ампутированная белая нога Анатолия. Ничего не скажешь, эта сцена здорово передана. Покрасневший как рак Алданов: Вы уж этого никому, пожалуйста, не рассказывайте!
Признавая формальный талант Набокова, Бунин обнаружил в нем лишь «блеск, сверканье и отсутствие полное души, справедливо полагая, что кому многое дано, с того многое спросится…» Душа писателя всегда с народом и языком. Это не противоречит тому, что настоящая литература не знает границ. Настоящий писатель, связанный с источником языка народом и его литературой (лучше классической), везде дома. Фома, родства не помнящий, не скажет ничего нового.
Когда я критикую или отклоняю некоторые произведения в альманах «Литературные страницы», в котором в основном печатаются российские немцы, обидам не счесть числа. Одни уже издали в самиздате несколько книг, поэтому считают себя почти лауреатами, сравнивают с Буниным или Грассом. Говорят: да как вы смеете! И приводят уже упомянутую тяжелую артиллерию Толстого, Чехова, Пастернака…. Скажу только, что если бы эти ребята прочитали бы немного больше школьной программы нашей классики, они писали бы лучше и отношение к критике было бы… писательское, а не графоманское… Русская шутка отличается немножко от английской графоманьяк.
По-русски человек, мнящий себя графом… Так вот, когда Некрасов снял из последнего оттиска журнал «Современник» рассказ Толстого, все думали, что будет скандал. Толстой был уже известен на Руси. Ничего подобного. Толстой еще пять раз переписывал рассказ с различными названиями и через год вышла классика «Альберт». Забывается фраза Толстого: Со стороны виднее. Один из умнейших писателей всех народов и времен Чехов обобщил: неделю, месяц, год писатель сидит один на один с самим собой и своим произведением и теряет связь с реальной жизнью. Чехов советовался с Сувориным и учительницами, Пушкин с Вяземским и женой, Пастернак с Твардовским и домработницей… Солженицын опять же с Твардовским и женой… И в советской системе книгопечатания было много хорошего произведения читались многими. А самиздат это не литература… Настоящий писатель перед выходом книги проверит себя. Иные усекли западную свободу издания, да российскую тоже (были бы деньги!) и «поют»…
Светлана Фельде
01/02/08
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
