Якоб Гардт второй раз в жизни ехал поездом. Впервые с Украины на Урал, в Башкирию, в ссылку. Поскольку власть его высылку из Рудневизе рассматривала как наказание провинившемуся перед государством (не в меру зажиточно выглядел), то все время в пути душа его протестовала против уготованной судьбы. Как казалось Якобу тогда, время шло быстро, предполагаемое наказание приближалось так скоро, что он не успел придумать, как противостоять, как вести ту дуэль, которую решил негласно вести с навязанной судьбой.
Вторая поездка с Урала на Кавказ была мучительно долгой. «Ждут ли на самом деле многочисленные родственники? Как встретит друг, товарищи, сверстники? Ведь как-никак, а он опальный человек. Найдется ли терпимый угол? Что будет с работой?» Воистину тяжелые мысли убивают впечатления о путешествии. И очень жаль дни, вычеркнутые из жизни. Шутка ли неделю валяться в вагоне на полке.
Последняя пересадка в Минеральных Водах. Почтовый поезд уныло отсчитывает последние сотни километров. Долгий рассвет в степи. Все чаще чабанские стоянки. Камышитовый шалаш, загон и лохматые сторожевые псы. Вот и все, что за окном.
На вокзале в Прикумске Якоб даже не огляделся, прямиком на почту. Там или в райисполкоме наверняка будет подвода на Садовое. И он не ошибся. Старый кавалерист-буденовец Мозер, припадая на одну ногу, первым двинулся к Якобу: ну вот, еще один Гардт спасается от голода.
Якоб пропустил мимо ушей это пространное приветствие и решил уточнить, сколько же земляков оставили благодатный край и ринулись сюда начинать с нуля.
— Сын твой, Филипп, в конторе работает, половину почты я ему сдаю, в первую очередь; друг твой, Людвиг, со всей семьей, уже освоился, а твоим племянникам я и счет потерял, хоть не тут родились, но все ко двору пришлись, рукито у них, что маховики машинные.
Ехали трусцой полдня. Через два часа у степного колодца лошадку выпрягли и предложили сена, навесили на голову торбу с овсом, а сами бутерброды с салом умяли да станционным кипятком запили. Легли под телегой.
Старый вояка Мозер успокаивал Гардта: «Ты прибыл ко времени. Отары стягиваются к поселку, вот-вот начнется отбивка молодняка, купание, стрижка; сформируются десяток, а то и две новых отар. Ягнята с января-февраля приплод к весне дадут. Тут ведь полгода лето».
Мозер в колхозной конторе, обвешанный опечатанными сургучом мешками, торжественно объявил: «Принимай, Филипп, сразу две почты! Вторая это уральский сибиряк, твой отец!»
— Если это шутка, дядя Франц, то не самая лучшая.
— Иди, встречай и веди домой, а хочешь отведу.
Якоб замаячил за дверью, и Филипп вылетел в коридор навстречу отцу.
— Что-то случилось? Почему не предупредил? напал с порога сын.
— Об этом не здесь и не сейчас. Отправь меня к себе.
У Бехтольдов, где квартировал сын, никого дома не было. Отец и сын уселись друг против друга, один на кровати, другой на стуле.
— Добрые люди предупредили, что меня могут посадить, настоятельно советовали скрыться. Сбежал как заяц.
— За что? Почему? Конечно, никто, ни ты сам, ни твои друзья, понять не могут, — ответил за отца сын.
— В этом-то и беда. Искать защиту от абсурда это еще больший абсурд.
— Ты решил правильно. Меня тут хорошо приняли. Надо решить с квартирой и вызвать маму с ребятами. Я тут каждую неделю встречаю все новых и новых переселенцев. Едут семьи, и почти все без хозяина. Кого ни спросишь ответ один: приехали ночью и увезли… Коснулось это больше всего грамотных людей, способных понять и оценить, что происходит. Сюда не приехал из Кальчиновки и Рудневизе ни один учитель… И отсюда начали выдергивать людей. Немецкой школы тут не будет. В русской скоро некому будет работать.
Отец с сыном свернули разговор, условившись об одном ответе всем любопытствующим: вернулся к землякам и родственникам, к сыну.
В этот же день в Туймазы ушло письмо, написанное красивым торопливым почерком Филиппа: «Сразу собраться в дорогу, грузом себя не обременять».
Читая письмо, Катя про себя, любуясь написанным, порадовалась: не зря прапрапрадеды служили один писарем при суде, а второй в церкви. Их почерки и вовсе были отточены и являли собой каллиграфическое искусство.
Вечером, когда семья собралась за ужином, Андреас читал письмо брата для всех и строгую инструкцию для себя, как довезти до Прикумска семью. Он был моложе Конрада на два года, но вдвое бойчее. Один раз он их уже провез через европейскую часть России до границы с Азией. С его авторитетом по этой части никто не спорил. К тому же в голосе прорезались первые басовые нотки, а в плечах угадывалась еще мало, но уже заметная отцовская стать.
В Садовом в первый же вечер причиной широкого сбора близкой и дальней родни, друзей и товарищей стал Якоб Гардт. Веранда и крыльцо дома сестер Бехтольд напоминало почти колхозное собрание. Кому-то хотелось поздороваться, другому узнать как жена с детьми, третьему как он выстоял ту самую Сибирь, которую, наряду с пряником, очень охотно пускали в ход вместо кнута не в меру крутые партийные чиновники.
Якоб отвечал односложно, дескать, жить и там можно, и вообще не так уж важно: как и где жить. Куда важнее знать, что в ситуации, в которую тебя то и дело ставят, вообще возможно.
Лучший друг и спаситель Якоба от колхозного собрания, на котором его собирались развенчать, исподволь дал понять гостям: пора и честь знать, человек с очень дальней дороги…
И тут Якоб выдал себя с головой.
— Так завтра воскресенье, куда спешить?
— Э, братец, сразу видно, что ты был далеко-далеко от того, что называется колхозом…
— Бараны едят и пьют во всякий день. Они землю не создавали и выходного не заслужили. Точно так скворцы и осы налетают на переспелый виноград, а яблоки и без ветра валятся с дерева… Успевай вертеться!
Вот такой комментарий явил Людвиг своему другу.
Якоб смутился, покраснел, спрятав глаза, дослушал. Усы же тронула улыбка.
— В таком случае, с утра и начнем…
Председатель Кулибаба, явившись в контору, сам любил обходить кабинеты. Филипп представил ему отца, и на этом обход председатель оборвал.
— Зайдите оба ко мне.
Едва уселись — Филипп к приставному столу, отец под стенкой-, председатель, не теряя времени, поведал: «Мы вас ждали, правда, не знали когда, но чем раньше, тем лучше. Я надеюсь, овец держать приходилось?»
— Разумеется, кивнул Якоб.
— Прекрасно. Но есть особенность. В наших степях они почти круглый год пасутся. У каждой отары а это почти с полтысячи голов своя стоянка, зимовка, пастбищные тропы, колодцы-водопои, минимум сена на время окота, и на все это два человека чабан и помощник. На стрижку и купание, окот бывают и помощники, но не всегда. Вот что освоить придется производство брынзы. Наука не самая сложная. Но до этого почти полгода. Тебе, Филипп, задание. Возьмешь пару лошадей и верхом на Крутояр, к Басову и Шварцу. Отбейте с двух отар ярок в одну новую, и будет она гардтовская. У меня все. Зимняя квартира строится.
Якоб, как только с сыном покинули кабинет председателя, отметил: «Деловой человек, коротко и очень понятно ставит задачи».
— Да, он из потомственных казаков. Коротко, потому как струнка военная во всем облике, а понятно, потому как между походами казаки крестьянствовали не хуже твоего.
Филипп не скрывал своего глубокого уважения к председателю. Колхоз крепчал на глазах, расширялся, и Лихобаба умело собирал и себе людей. Его люди имели полномочия приглашать, зазывать и родных, и близких, и чужих.
Якоб справился у сына, что и для кого строится.
— Да у него замах что надо. Две бригады строят и ремонтируют дома. Еще одна на кубанских плавнях камыш заготавливает, зимой тут все маты вязать будут. Из них и крыша, и перегородки, и стены научились ставить. Дикую коноплю на пересыхающей в песках Левокумке заготавливают, шпагат делают маты вязать да веревки вить. Тут приучены люди ничего не упускать, все доступное в дело обернуть.
Отец и сын за беседой и не заметили, как вошли на общий двор. Встретил их конюх. Предложил двух меринов, седла. Филипп все это принял и покинул конюшню.
Якоб прошелся по проходу, вслушивался в хруст овса, осматривал округлые крупы, чистые хвосты и стриженые гривы. Он понял, что лошади тут в почете. Ухоженность бросилась в глаза. На выходе Якоб замялся, потоптался на месте, словно не хотел расстаться с почти забытым кислым запахом конюшни, и направился к сыну. Привязанность к лошадям и не думала проходить.
— Ну что же, побыл лесорубом, подамся теперь в чабаны.
Якоб молодцевато взлетел в седло, мерин закачался под ним, переминаясь с передних на задние ноги, ожидая повода направления. Мерина звали Орлик.
Отец с сыном завернули за пожитками и рысью покинули село. Басов и Шварц поджидали Гардтов. Едва они подъехали к чабанскому домику и расседлали лошадей, стреножили их, как появился Глеб Басов.
— Отара прибудет через полчаса. Если это для вас дело не знакомое поясню: загоняем всех, тесним их переносными выгородками в угол, а потом по одному выбираем молодняк. Ярок оставляем в пустой половине загона, валушков на улицу.
Пока вся отара сбилась в один угол, молодняк легко хватали за ногу, за холку и делили направо да налево. Но стоило образоваться чуть пространству, как овцы горохом заметались от ловцов. Переловить более полутысячи молодых овец, пусть даже весом в полтора пуда занимает время, в руках ломота чувствуется, в груди одышка. Первым это признал Филипп.
— Это тебе не ведомости составлять, — подтрунивал отец.
— Зато знать буду, как такой труд оплачивать, — поддержал отца Филипп.
Когда с первой отарой покончили и на выгон отправили две небольшие отары молодняка, Басов пригласил на зрелище Гардтов.
— Вот пущу сейчас маток через вот эту палку прыгать, а вы смотрите и убедитесь, что баран выделывать будет.
Разбежавшись, первый баран скакнул через палку, за ним второй, третий. Басов уже опустил на кол свой шлагбаум, а овцы на этом месте все прыгали и прыгали. И даже последняя, взяв особо сильный разбег, болтая хвостом, взбрыкнула у выхода из ограды.
— Это что, вот в холодный ветреный дождь так же упрямо опустят головы и прут лавиной, подставив хвосты ветру. Легче впереди бежать и увести в какую балку, овраг, чем остановить. На кручу выйдут, будут с обрыва падать под нажимом задних, но не остановятся. Вот так-то! Смотри в оба за небом и за ними.
Так прошли первые уроки в новом качестве на новом месте.
Солнце шло на закат, когда для Якоба Гардта объединили ярок с двух отар. Было их 617. Он расписался в акте за это поголовье, за мерина, уздечку и седло, за телегу и сани, что числилось на «тачке» Крутояр. Домик на две семьи пустовал на обеих половинах. Семья Якоба когда еще подъедет, а помощника пока не определили. Роль второго чабана это ночной сторож, подпасок, если надо что решить хозяйственное завезти корм, соль, организовать дойку, стрижку, купание.
Одно успокаивало Якоба. Отара стояла вблизи Садового. Катя с маленькими и учениками вполне могла жить в поселке с Филиппом. Он с подпаском могли всегда наезжать при надобности по очереди в село.
«Все устроится, уладится. Только бы искать-преследовать не стали», — успокаивал сам себя мысленно Якоб.
Катя с детьми собралась в дорогу за месяц. Картошку, что прекрасно уродилась на корчевье, продали. Табак с собой взяли. Нажить в ссылке успели невесть что. А оставить было кому. Альфия и Рамзия помогли собраться в дорогу.
Венера, вторая мама Вани, пришла прощаться с «сыном» и подругой Катимой (башкирский вариант Кати). Да и Венеру Катя стала чаще звать Чолпан, то есть собственно родным именем.
Катя в поезде не столько смотрела в окно, сколько в двери. Памятуя о последних словах Якоба, когда по существу вторично бежал от малопонятной напасти, все вздрагивала в испуге: «А вдруг явятся расспрашивать, куда подевался муж?»
И чем дальше Катин поезд, тем уютнее становилось на душе. «Видно, дошла моя молитва до бога. Оставили моего Якоба в покое. А может не до него стало, новые заботы навалились на власть, на страну, на мир…»
Якоб, между тем, про себя свое думал: «Ну какой я кому враг? От людей отгородился. Одних баранов себе выбрал. Им я и друг и враг».
Иван Сартисон
28/03/08
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
