Книга Иды Бендер навевает разные мысли и воспоминания. Позволю себе поведать еще о трех моментах. Красочно и сочно описан быт и уклад жизни немецких колонистов Поволжья – как горной (Bergseite), так и степной, долинной (Wiesenseite) части.
Продолжение. Начало в предыдущем номере.
Все эти картины из жизни колонистов (обитателей колоний) и мне неплохо знакомы, хотя я жил в родительском селе Мангейм Гнаденфлюрского кантона в пяти-семилетнем возрасте. Но детская память приметлива и цепка. «Я помню…» то и дело начинает Ида Бендер рассказывать тот или иной эпизод, описывая повадки немецких бауэров-крестьян, их работы на полях и по дому, их бытовые заботы, домашнюю обстановку, устройство жилья, подворья, приусадебных участков, одежды, манеры, людские отношения и прочие этнографические подробности. Все эти детали памятны и достоверны. Я на двенадцать лет (по-казахски: на один мушель) моложе автора «Schön ist die Jugend», однако и поныне поражаюсь устойчивости, незыблемости, упорядоченности нравов и обычаев, быта и манер, генетических и психологических норм поведения, консервативности и некогда заведенных домашних и житейских порядков российских немцев. Мои родители, с 30-х годов прошлого века проживавшие в городе Энгельсе Саратовской области, время от времени привозили меня, мальца, в родную деревню, где я подолгу обитал в домах моих дядьев, тетушек и бабушек (дедов по обеим линиям я не застал: один умер с голоду еще в 1921 году, другого «забрали», как говорится, с концом в 1931 году). И в мою душу въелись, можно сказать, тот уклад жизни, те людские взаимоотношения, вся житейская атмосфера, весь строго регламентированный быт, основанный в течение веков на трудолюбии, порядочности, честности, нравственной чистоте, верности традиций, заповеданных далекими германскими предками. Я помню все традиционные предметы обихода, все устойчивые запахи немецкого дома – запахи молока, теста, квашеной капусты, поджаренных семечек подсолнуха и тыквы, копченого сала, кровяной колбасы, требухи, крепкого табака-самосада, чистой одежды, шерстяной пряжи, опрятности во всем.
И годы спустя, уже после депортации, после, казалось бы, тотального крушения былого национального устройства, этот быт, этот уклад жизни сохранился в возможной степени в домах спецпереселенцев, высланных в Сибирь и Казахстан. Поразительное явление!
Уже в студенческие годы я наведывал тетю Гульду, ее деверя и сноху в селе Куприяновка Северо-Казахстанской области, позже своих двоюродных сестер в Костанайской области и Челябинске, дальнюю роду в Сары-Агачском районе на юге, двоюродного брата в степном краю Казахстана, часто приезжал в отчий дом на берегу древнего Есиля, потом в Ташкенте, бывал в домах многих знакомых и незнакомых немцев и наблюдал, чувствовал, видел, обонял эту неистребимую общность, созвучность быта и уклада, всего немецкого духа, которые не в состоянии были вытравить ни новые условия, ни чуждая аура, ни внешнее влияние. Еще лет десять-двадцать назад я замечал это уникальное свойство. Ныне, конечно, все изменилось в судьбе российских немцев, где бы они ни проживали; другие времена – другие песни, другие нравы, другие устои, другие запахи.
Быт поволжских немцев достоверно и тщательно описан в произведениях российских немецких писателей старшего поколения (Август Лонзингер, Давид Куфельд, Вильгельм Брунгардт, Герхард Завадски, Доминик Гольман, Виктор Клейн, Андреас Закс, Христиан Эльберг, Рейнгард Кёльн), в эту струю внесла свою лепту и Ида Бендер, прожившая в атмосфере немецкого Поволжья целых 19 лет еще до войны и сокрушительной депортации.
Кстати, о самой депортации так обстоятельно и подробно, веско и убедительно, со всеми драматическими деталями поведала одна из первых именно Ида Бендер. Много страниц ее семейной саги посвящено этой скорбной одиссее российских немцев. Как это происходило, в каких масштабах, в какой садистской обстановке, при каких лишениях и мытарствах, в каких муках и издевательствах, в каких нечеловеческих условиях, в каком горемычье – обо всем этом автор повествует так зримо, будто все это происходило только вчера, хотя прошло с тех пор семьдесят лет – дата, которую ныне отмечают российские немцы в СНГ и Германии.
Восемнадцать дней и ночей тащился паровоз с товарными вагонами, набитыми до отката репрессированным людом с Волги до Заполярья. Восемнадцать суток без воды, без горячей пищи, без туалета, в жуткой антисанитарии, в замкнутом пространстве, в духоте, тесноте и в обиде везли невинных людей – мужчин, женщин, стариков, детей, огульно обвиненных в шпионаже, в диверсиях, в пособничестве гитлеровской Германии. Что испытали эти люди, вчерашние крестьяне и рабочие, служащие, преподаватели, члены партии ВКП(б) и комсомольцы, абсолютно лояльные к властям, в долгом-долгом пути в неизвестность, лишенные в одночасье родины, крова, насиженных мест, вековым трудом налаженной жизни, отлученные насильно от всего родного, привычного, обреченные на ненависть, злобу, на голод и холод, на муки и страдания, на погибель, трудно даже представить нынешним поколениям, и Ида Бендер, прошедшая через все круги земного ада, через все эти нечеловеческие испытания, мужественно поведала об этом преступлении против человечности.
А я ведь это тоже помню
Помню тот эшелон, который нас вез от станции Плёс до станции Мамлютка Северного Казахстана. Помню тот скрипучий, вонючий, щелястый, продуваемый всеми ветрами деревянный вагон, в который запихали восемь немецких семей со всем скарбом — сундуками, баулами, чемоданами, узелками, корзинами, бочонками со снедью. Помню тот уголок на верхнем ярусе телятника возле зарешеченного крохотного окошка, через которое я обозревал диковинный ландшафт неведомых земель. Помню плач детей, мольбы старух, ропот растерянных мужчин, сидевших возле чуть приоткрытой двери на железном засове, ловя свежий воздух.
Помню долгие стоянки, на которых охранники выпускали до ветру по двадцать человек, пересчитывая их потом поголовно, помню тоску в черных глазах моей мамы, суетливые хлопоты моего долговязого, ловкого отца, обеспечивавшего санитарный надзор по всему эшелону. Отец был коммунистом, семь лет служил в Рабоче-Крестьянской Красной армии, лейтенант медицинской службы, обладатель множества солидных значков того времени, человек с ярко выраженным общественным темпераментом, и охранники-чекисты в какой-то мере ему доверяли.
Помню безысходность людей, которые разговаривали на одном наречии. А ведь нам еще несказанно повезло: мы были в пути всего шесть дней. Отец записал в своей дневниковой тетради (ей 76 лет, и я ее храню свято): «Из Гнаденфлюра мы выехали 11 сентября 1941 года, а уже 17 сентября мы прибыли в Казахстан, т.е. были в пути всего 6 дней».
Это было 17 сентября 1941 года, а через сорок дней мне исполнилось семь лет. Я уже знал буквы, немного читал по-русски и по-немецки, умел считать до ста, последовательно и с конца, что-то изображал на бумаге, о чем свидетельствуют мои детские экзерсизы в заветной отцовской тетради.
Это я к тому, что те, отнюдь не веселые события в ссылке напрочь врезались в мою чуткую детскую душу, и о том я значительно позже напишу в своих рассказах, повестях, романах. Это тема, которой мое поколение ушиблено с раннего детства. Отражение этот период жизни получил в произведениях не только моих, но и Виктора Гейнца, Лео Вайдмана, Леонида Гартунга, Роберта Вебера, Якова Иккеса, Эдмунда Матера, Леонида Биля, Гарри Гегелена, Гуго Вормсбехера, Виктора Штрека, Вили Мунтаниола, Эльзы Ульмер, Олега Клинга, Вольдемара Эйснера, Курта Гейна, Вальдемара Люфта, Анатолия Штайгера, Александра Райзера, Нелли Бастерс – называю далеко не всех. О том же исповедально повествует и Ида Бендер в своем эпическом
сказе.
И еще одна важная – на мой взгляд – деталь
Я о том говорю не впервые. О мытарствах, унижениях, обидах, оскорблениях, испытанных моими сверстниками-сокровниками, я прекрасно осведомлен: о том и читал немало и слышал не однажды из устных рассказов на конференциях и съездах по проблемам российских немцев. Жуткие случаи из реальной жизни, имевшие место быть. Несмышленые дети-переселенцы подвергались гонениям и издевательствам, сплошь и рядом обзывались фашистами, фрицами, недобитками, гитлеровским отродьем, немчурой, немцем-перцем, кислой капустой и так далее.
Многие сироты, чьи родители гробились в трудармии, за колючей проволокой, в условиях концлагеря, вынуждены были попрошайничать по селам, в холод и пурги, гонимые и голодные. Есть сведения о сотнях тысяч загубленных детских жизней в годы войны. Мимо этого скорбного и позорного факта невозможно пройти. Исступленный призыв Ильи Эренбурга и Константина Симонова «Убей немца!» был кое-кем из местных властей принят к действию однозначно и в отношении невинных советских немцев. Посильно подливали масло в огонь и классики советской литературы Михаил Шолохов и Константин Федин. Ненависть ко всему немецкому стала государственной политикой.
То, что я слышал от своих сверстников на московских тусовках – конференциях и съездах, меня, воспитанника казахского аула, выросшего при родителях, и вовсе ошеломило. И я постоянно ловил себя на мысли, что я лично таким унижениям и оскорблениям в хрупком детском возрасте не подвергался. В казахской среде подобное не случалось. Ни Коран, ни мусульманская вера, ни нравственный уклад номадов не позволял унижать и без того униженного, обиженного. Никто меня, сколько себя помню, даже в шутку не обзывал, глумясь над моей немецкостью. Я вырос любимчиком казахского аула, был окружен добротой, вниманием, лаской. И потому вырос необозленным, неподшибленным, нравственно не ущербным. Видно, я был исключением. Рос в относительном благополучии. И в том было мое счастье.
Конечно, бывали трудности, хмурые периоды, связанные с ущемлениями, ограничениями по национальному признаку, с комендатурой, с паспортным режимом, с исключением из института и прочими мелкими пакостями, но всегда подворачивались в моей судьбе добрые люди, главным образом в лице казахов, которые меня неизменно опекали, поддерживали. Допускаю, что сказалась моя искренняя близость к казахам, знание казахского языка, благообретенная казахская ментальность.
И об этом мне мимовольно подумалось при вдумчивом чтении с карандашом саги Иды Бендер. Автор «Schön ist die Jugend» при писании своей объемистой книги руководствовалась не только своими личными впечатлениями, чувствами, мыслями, переживаниями. Да, она сплошь и рядом оговаривается: «Ich erinnere mich…» Да, она исключительно точна: указывает не только год того или иного события, но и месяц, день, нередко и часы суток. И конкретных имен, названий местностей она приводит уйма. Не проходит мимо и рассказов, сказок, игр со своими детьми и внуками. Ну, а страницы, посвященные отцу, и вовсе потрясают своей сокровенностью, задушевностью, дочерней любовью.
Мы беспомощны сохранить время
Это не в нашей воле. Но мы можем сохранить память. И Ида Бендер ее сохранила. Автор называет источники, которыми она пользовалась:
1. Einige Ausgaben aus dem Buch „David Schmidt. Studien über die Geschichte der Wolgadeutschen. Erster Teil“, Pokrowka, 1930, Charkow.
2. Das Buch von Dr.Igor Pleve, „Deutsche Kolonien an der Wolga in den zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts“, Verlag Gotika, 1996.
3. Vieles aus den Erzählungen meiner Großmutter Susanna Hollmann und meiner Eltern Emilia (Appelhans) und Dominik Hollmann.
4. Und noch mehr meine eigene Erlebnisse, Gefühle, Gedanken.
Обращу внимание читателей и на две карты, приведенные в конце книги: административно-географическая карта Автономии немцев Поволжья (со всеми кантонами, границами, крупными населенными пунктами) и географическая карта Енисея – места ссылки семьи Гольманов – с названиями сел, где проходили многие события повествования: Верхне-Имбатск, Искуп, Бородино, Карманы, Куба, Чулково, Новоселовка, Бахта.
Повествование Иды Бендер – повторюсь – вобрало в себя жизнь и судьбу нескольких поколений российских немцев, а потому о нем можно говорить долго и пространно. Многие впечатления, навеянные при чтении этой книги, остались за рамками данной статьи. Рядом с повествованием Иды Бендер тянулась нить моей собственной жизни, о которой я уже немало поведал в своих произведениях, а при случае, может, еще скажу. А пока я вынужден ограничить себя в надежде, что в какой-то мере дал читателю представление об этом уникальном, своеобразном труде.
Это документ эпохи. Документ национальной судьбы. Жизни. Живое свидетельство о том, что было и как было.
И в этом заключена непреходящая ценность сказа Иды Бендер. Думаю, у этой книги долгая жизнь. Как и у ее автора. Как и у ее главного героя. Бендер не делает глобальных обобщений. Она не претендует на художественное осмысление своего Времени. Она, скорее, регистратор фактов бытия. Добросовестный летописец пережитых событий.
Российские немцы десятилетиями находились в числе униженных и оскорбленных. И за это должны стыдиться не они, а та мерзейшая власть, та гнусная идеология и политика, та рухнувшая империя, что считали себя вправе унижать и оскорблять.
И о том надо помнить.
Всегда.
Герольд Бельгер
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
