DAZ начинает публиковать с этого номера фрагменты интервью с известным поэтом — российским немцем Вальдемаром Вениаминовичем Вебером.
Вальдемар Вениаминович Вебер один из наиболее известных поэтов-российских немцев. Он родился в 1944 году в Кемеровской области. С 1962 г. жил в Москве. Окончил Московский институт иностранных языков. В настоящее время проживает в Германии, г. Аугсбурге.
Многие годы В. Вебер занимался переводом и изданием классической и современной поэзии, в основном с немецкого и нидерландского. В 1991-1992 гг. руководил семинаром художественного перевода в Литературном институте им. Горького. С 1992 по 2004 преподавал, а также участвовал в научных проектах в университетах Граца, Инсбрука, Вены, Маннхайма, Пассау. C 1999 по 2004 гг. руководил семинаром по русской литературе в университете Пассау. В 1996-1998 гг. главный редактор Немецкой-русской газеты (Мюнхен). В 2000 году основал издательство Waldemar Weber Verlag.
Печатался в немецкой и русской периодике в России, Австрии, Германии, Бельгии, Люксембурге, Румынии. Автор книг Слёзы линзы. Стихи и эссе (1992), Тени на обоях. Стихи и переводы с немецкого (1995), Черепки (2000). Лауреат международных литературных премий.
Большим поэтическим даром наделён и старший брат Вальдемара Вебера Роберт Вебер.
Из интервью с Вальдемаром Вебером:
Е.З.: Были ли в старших поколениях вашего рода писатели?
В.В.: Нет. Музыканты, мебельщики, ювелиры, самодеятельные художники были, но писателей не было. Первым был мой брат Роберт, он старше меня на шесть лет, я, можно сказать, пошел по его стопам.
Е.З.: Расскажите о Роберте Вебере, его литературном даровании.
В.В.: Мы жили во владимирском городке Карабаново, на 101 километре от Москвы. Тогда, в пятидесятые годы, в этом городке и соседнем Александрове проживало много ссыльных, которым еще не позволяли жить в больших городах. Была удивительная атмосфера, я потом никогда нигде в такой концентрации не встречал столько необычных, нерядовых людей.
Роберт вначале учился в Первом Медицинском институте в Москве. Приезжал на каникулы и на выходные домой, рассказывал о московской жизни. Я от него впервые услышал о Николае Заболоцком, Дмитрии Кедрине, Булате Окуджаве, Новелле Матвеевой. Роберт тогда довольно близко дружил со своим сокурсником по медицинскому институту, ныне покойным Юрием Стефановым, поэтом феноменального дарования, значение которого, как это часто бывает в России, только теперь осознается литературным миром, теперь, когда вышла, наконец, в большом объеме его поэзия и проза. Стефанов оказал на Роберта решающее влияние, хотя они и абсолютно разные, в Стефанове никогда и не было романтизма, он ницшеанец. Но Юра заразил Роберта литературой. Позднее они встречались реже, дружили, но между ними не было творческой дружбы.
Роберт бросил медицинский на третьем курсе, уехал на год в Челябинск, а затем учился, как и я, в Московском инязе на педагогическом, а правильнее, на филологическом факультете. Писал и по-немецки, и по-русски, на него повлияли кроме русских поэтов, таких как Кедрин и поздний Заболоцкий, прежде всего поэты из ГДР Гюнтер Кунерт, Хайнц Калау.
В 1967 году Роберт показал свои стихи на немецком языке редакции газеты Neues Leben и стал с тех пор ее постоянным автором.
Одна часть творчества Роберта совершенно никому неизвестна, она в его архиве, брат в пятидесятые и шестидесятые годы писал тексты для московских композиторов. Многие из них остались только как тексты, музыка к ним так и не была написана. Роберт писал эти песни на русском, среди них есть замечательные и очень музыкальные, но они, к сожалению, никому не известны.
Подростком Вальдемар Вебер, как видим, рос в живой поэтической атмосфере общения с братом-поэтом, талантливое творчество которого требует особого обстоятельного разговора.
В будущем в жизнь деятельного литератора Вальдемара Вебера войдут новые и новые литературные имена.
Из интервью с Вальдемаром Вебером:
Е.З.: С какими известными поэтами и писателями вас связывают дружеские отношения?
В.В.: Я общался в прошлом с литераторами в основном старше себя (большинство из них уже ушло из жизни) с Аркадием Штейнбергом, Борисом Слуцким, Вильгельмом Левиком, Львом Озеровым, с более молодыми, но тоже уже ушедшими из жизни Владимиром Буричем, Юрием Стефановым.
Общался с Владимиром Микушевичем, Вячеславом Куприяновым, Владимиром Леванским, Ольгой Татариновой, Евгением Витковским, Галиной Погожевой, Татьяной Щербиной, Робертом Винненом, Грейнемом Ратгаузом, Вадимом Перельмутером, Надеждой Мальцевой, Игорем Клехом, Юрием Малецким. Из поколения более молодого с Дмитрием Виденяпиным, Алексеем Прокопьевым, Игорем Болычевым, Виктором Санчуком, Евгением Поповым, Дмитрием Приговым, Аркадием Илиным. Знаком коллегиально и по работе в издательствах с очень многими другими писателями и поэтами. Я ведь многие годы вращался в самой гуще московской литературной жизни.
Хотел бы упомянуть трех выдающихся людей, к дружескому совету которых постоянно обращался вплоть до самой их смерти Сергея Аверинцева, Александра Викторовича Михайлова, Альберта Карельского.
Из немецких поэтов назову Рихарда Питрасса, Кристофа Меккеля, Кристофа Хайна.
Е.З.: С какой национальностью вы себя идентифицируете?
В.В.: Я немец, всегда с раннего детства ощущал себя прежде всего немцем, это мое кровное чувство. Но, хотя я и немец, и германист, и пишу по-немецки, и люблю Германию, культурно я, конечно же, больше русский, как же может быть иначе. Я почти пятьдесят лет жизни провел в России, в магнитном поле ее великой духовности.
Е.З.: На каком языке вы мыслите?
В.В.: Я включаюсь в русский или немецкий язык в зависимости от ситуации, от языковой среды. Нахожусь в этом языке, пока меня из него не выключат, будь то разговор, чтение, телепередача и затем пребываю в той языковой среде, в которую меня включили.
Е.З.: Вальдемар Вениаминович, расскажите, пожалуйста, об истории своей семьи. До какого поколения вам известна история вашего рода?
В.В.: Мои родители с Волги, но по линии отца есть выходцы из остзейских немцев, переехавшие в Царицын в конце XIX века. Я довольно много знаю о предках до прадедов. Дальше знаю только имена и профессии. Но настоящим Familienforschung еще не занимался. Меня это пока не увлекло. Может быть, надо для этого еще больше постареть, может, наступят времена, когда уже не о чем больше будет писать, тогда займусь этим Сейчас об этом пишут все, кому не лень, издают истории своих семей. Но все эти книжки похожи друг на друга, как близнецы. Они напоминают выдержки генеалогических сборников с одной лишь разницей, что раньше такие книги составлялись о родах дворян, крестьяне никогда не вели подобных записей
В этих изданиях наших немцев сплошные перечисления фактов, даже быт не описан. Ведь чтобы изобразить этот быт, нужен если не талант, то хотя бы мало-мальски умелое владение словом. История рода тогда интересна, когда ты можешь рассказать о каждом индивидууме что-то особенное, ему одному свойственное. Дворянин, садящийся писать историю рода, может многое найти в архивах, его предки каждый играли свою роль в судьбах нации и государства.
Слова история рода в отношении большинства российских немцев, потомков колонистов, очень завышены. Хотя и в их среде последних десятилетий были уникальные судьбы и уникальные личности.
Е.З.: Право на память для российских немцев одно из тех прав, за которые этнос борется особенно горячо
В.В.: Любое воспоминание важно, особенно для таких национальных групп, как российские немцы, когда все потеряно, все погибло, когда так мало осталось людей, кто способен вспоминать Ведь настоящая память это удел образованной прослойки, у российских немцев эту прослойку выкорчевали радикальней, чем у всех других национальностей. Не случайно поэтому, что наилучшие воспоминания написаны потомками петербургских и московских немцев или тех немцев-колонистов, которые переселились в столицы. То есть сейчас картина восстанавливается по крохам, по обрывкам, по отдельным фамилиям, хотя до конца ее уже не восстановить. Те, кто истребляли образованную прослойку, знали, для чего они её убивают.
К тому же нельзя забывать, что послевоенная германофобия далеко не способствовала желанию немцев вспоминать.
Приведу один пример забвения, хотя он не имеет прямого отношения к вашему вопросу. Сейчас наконец-то пишется об отношениях местного населения и германских войск в оккупированных немцами странах. Однако послевоенная пропаганда западных союзников и в СССР на протяжении десятилетий была столь односторонней и тотальной, что теперь, после гибели большинства немецких архивов, трудно восстановить истинную картину отношения местного населения к немцам. Ведь осуждению после войны подвергался любой, кто был к немцам лоялен или с ними общался, и это во всех без исключения странах, не только коммунистических. Особенно жестоки были французы.
Вот и молчали люди, не возражали против лжи. А теперь поздно. Бесовские силы всегда рассчитывают на победу забвения.
Е.З.: Были ли вы оторваны от общения с другими поколениями в вашей семье из-за тягот, выпавших на долю российских немцев?
В.В.: Я в живых застал только бабушку со стороны отца, но многое знал из рассказов родителей, дядюшек и тётушек, а также от младших сестер и братьев моих бабушек и дедушек, то есть от Großtanten und Großonkel, многие из которых были достаточно образованы, чтобы глубоко осознать причины собственных трагедий
Многие публикации о судьбе российских немцев я с начала семидесятых годов получал через моих западных друзей, через посольства Австрии и ФРГ, многое читал в самиздате. К тому же, проживая в Москве, я много читал о прошлом немцев России в уникальной Исторической библиотеке, где многие книги никогда не были, в отличие от Ленинки и ленинградской Публички, в закрытых фондах. Да и московская библиотека иностранной литературы была полна книг, из которых многое можно было узнать. Цензоры не могли проследить за всем.
Е.З.: Были ли вы знакомы с Виктором Шнитке?
В.В.: С Виктором меня связывала многолетняя дружба. Виктор очень медленно писал, без конца переделывал, создавал новые варианты. Это нас сближало. Он часто показывал мне до четырех вариантов одного и того же текста. Совсем разных. Двуязычие всегда редуцирует творчество в количественном отношении. Но способствует плотности текста.
Е.З.: Вы общались и с Альфредом Шнитке?
В.В.: Я знал всю семью Шнитке. Альфреда, сестру Ирину, их маму Марию Фогель, она работала заведующей отделом писем Neues Leben. Знал я и дядю, Анатолия Шнитке, который был заведующим отделом экономики Neues Leben. Позднее Анатолий эмигрировал с семьей в Израиль.
С Альфредом Шнитке меня познакомил лейпцигский дирижер знаменитый Курт Мазур. Через некоторое время после этого знакомства Альфред позвонил мне, его заинтересовали мои западногерманские поэтические антологии. Он их прочел и попросил оригиналы поэтов, которые ему понравились. Приглашал меня на свои неофициальные прослушивания.
Альфред дружил с поэтом А.В. Михайловым, и мы вместе с Михайловым потом ходили на эти прослушивания и концерты. Встречался я с Альфредом и в то время, когда он писал музыку к циклу стихов Виктора Шнитке, посвященных памяти их матери. Виктор хотел написать и русский вариант этих текстов и советовался со мной в присутствии Альфреда.
Братья Гарри и Анатолий, отец и дядя Шнитке, были заядлые активисты, антифашисты, коминтерновцы. Витя Шнитке был вполне лояльным советским человеком, всю жизнь работал в издательстве Прогресс и десятилетия редактировал английское издание собрания сочинений Маркса и Энгельса. У Альфреда тоже не было с советской властью идеологического конфликта, был конфликт эстетический, стилевой, как и у многих из его поколения. Он художник истинный, его к этому конфликту вела логика его искусства.
Елена Зейферт
07/10/05
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
