Локдаун, как мистическая страшилка из детства, грозится нагрянуть не ровен час и всё окончательно испортить… Печально. Тем не менее, карантин – это именно тот случай, когда душа, запертая в четырех стенах, требует синергии с мировой культурой, мозг испытывает голод, причем нередко – книжный, а руки сами по себе тянутся не только к телефонам, но и к полкам с заброшенной литературой. Духовной пищи просят сердца, напрочь забыв про бенефит, а ещё – невольной потребности в эпистолярном искусстве.
Помните, как лет триста назад Гёте вдохновенно писал Жуковскому? В общем, если не аналогично, то приблизительно так же… Можно сколько угодно рассуждать и даже ёрничать об общеполезности пандемии, однако, так уж получается, что она в какой-то мере способствует укреплению интереса к публицистике.
О мультикультурализме и национальной идентичности, о личных взглядах, внутренних ценностях и о современной литературе мы побеседовали с Ольгой Брейнингер, прозаиком, переводчиком, литературным критиком, магистром Оксфордского университета и доктором наук Гарварда. Рассказы Ольги Брейнингер отчасти автобиографичны и передают атмосферу ранней юности писательницы, выросшей в Караганде.
– Ольга, Вы родом из «удивительного города, известного как город ссыльных», – так Вы охарактеризовали Караганду в одном из интервью. Продолжу цитату: «Здесь в годы войны жили вместе казахи, русские, немцы, чеченцы, ингуши и представители многих других национальностей, сплотившись в тяжёлые времена в естественном «плавильном котле» в крепко спаянное общество, где национальность как таковая потеряла своё значение». Выходит, космополитизм, к которому Вы себя причисляете, берёт корни именно из Казахстана?
– Да, безусловно. Есть очень много исторических исследований, которые рассматривают Советский Союз как мультикультурное общество. Частично я с этим согласна, но не без ноты скептицизма: не на всех территориях Союза мечта о мультикультурализме стала реальностью. Но что касается моего родного города Караганды, моего детства, того окружения, в котором я выросла, то я, действительно, считаю, что лучшего практического воплощения интернационализма представить невозможно.
Да, я прекрасно отдаю себе отчет, что тот социум, который отличал Караганду, был результатом многих трагических исторических событий, поломавших жизни многих людей… И все же моя бабушка, сосланная из Поволжья в Казахстан, (тогда ей было всего пятнадцать лет) всегда говорила и говорит, что годы, прожитые в Казахстане, были лучшим временем в её жизни. Вместе с ней и я могу уверенно сказать: моё детство прошло в обстановке и в окружении, максимально близком к тому, каким мне видится идеальное детство.
Удивительный факт, но до шестнадцати лет я не знала, что такое «национальность», почти никогда не слышала этого слова, его не было у нас в обиходе. Неудивительно, ведь по сути оно для нас тогда ничего не значило: мы все были едины, никаких различий между нами не было, и не было необходимости искать слова для того, чтобы говорить о них. Мне кажется, что это лучшие условия для того, чтобы вырасти с принципиальной уверенностью в том, что инклюзивное общество – не только лучшая, но и практически достижимая, не утопическая социальная модель.
– «Человек, его физическая оболочка не имеют значения, они лишь носители идеи…», – утверждается в Вашем романе «В Советском Союзе не было аддерола». Почему Вы так считаете?
– Наверное, потому что я по своей натуре человек теории. Для меня нет большего удовольствия, чем выстраивать концепции, универсальные модели, объяснения, находить какие-то новые идеи и формы видения в широком смысле. Для меня человек в первую очередь интересен идеями, зарядом, который он несет, интеллектуальной харизмой. Мне любопытны те люди, за идеями которых я сама готова была бы пойти.
– Нравится ли Вам тот человек, которым Вы стали?
– Становиться кем-то или быть – это всегда дорога, которая ведет дальше и дальше. Задача «стать кем-то» никогда не может быть финальной точкой этого пути. Наоборот, движение к освещающему издалека дорогу маяку, своему для каждого человека, теряет значение, если держать в голове мысль о том, чтобы остановиться и перестать идти. Я не перестаю, я всегда продолжаю идти. И надеюсь, что пока двигаюсь в правильную сторону – в соответствии со своими принципами, этикой, мечтами и планами. Мне нравится это направление. Мне нравится идти на маяк.
– Ещё выдержка из Вашей книги: «Никто не любит просыпаться, потому что проснуться – означает согласиться на то, что отныне и впредь все то время, что ты будешь в сознании, ты будешь бороться за бессмысленное занятие жить…». А что для Вас значит осмысленная жизнь?
– Этот абзац характеризует тип героев, которых в моих текстах немало: иногда это персонажи с депрессией; с какими-то большими задачами, с которыми они борются; герои, «ломающие» себя, чтобы сотворить свой характер и стать тем человеком, которым они хотят быть. И, конечно, жизнь в постоянной борьбе – не самая простая. Но это выбор, это характер, это сознательное решение. Боль закаляет характер, а страдания, неважно, огромные или сиюминутные, учат терпению, смирению и стойкости. Все это очень важные для меня качества, особенно когда они сочетаются в человеке с большими идеями, убежденностью и готовностью работать над их воплощением в жизнь.
– Как семья относится к Вашей писательской деятельности?
– Честно? Я не могу представить себе большей поддержки, чем та, что дает мне моя семья. Это всегда мои первые читатели, мои главные критики и собеседники. Думаю, это и по моим текстам можно понять. Мой самый первый роман, написанный еще в литературном институте, был посвящён поволжским немцам и, конечно, моей бабушке – с ней у меня всегда была и есть особая связь, ее я могу назвать своим кумиром.
Семья моей бабушки многократно подвергалась преследованиям, их практически гнали с места на место, заставляя то и дело оставлять позади один дом и искать новый. Когда за один день была ликвидирована Республика Немцев Поволжья, семью моей бабушки – её отец к тому времени умер от сердечного приступа, а сама она жила с мамой и сестрами – разъединили и погрузили в теплушки. Так бабушка попала в Караганду. В пятнадцать лет она села за трактор и взвалила на себя тяжелый физический труд. Она всегда мечтала об университете, но, к сожалению, немцы тогда не имели права получать высшее образование. Тем не менее бабушка сначала училась на вечерних курсах, постоянно находила пути для развития и сделала невероятную для ссыльной немки карьеру: она была главным бухгалтером строительного треста «Карагандажилстрой». И значит, в каком-то смысле смогла совершить невозможное.
– Тяжело ли Вам было адаптироваться в Германии?
– Не могу сказать, что было невыносимо сложно: думаю, многим людям адаптация давалась сложнее, чем мне. У меня всегда была особая позиция наблюдателя – я знала, что обязательно напишу обо всем, через что прохожу. Эта мысль, кстати, спасала многих писателей из гораздо более сложных ситуаций. Тем более, что через полтора года я уехала учиться в Англию, и процесс адаптации начался заново. Моя сегодняшняя позиция мультикультурности, человека, живущего в эпоху глобализации, помогает мне чувствовать себя своей, в принципе, везде. Но переезд в Германию, безусловно, был важной ступенькой для того, чтобы прийти к такому образу жизни и мыслей.
– Сербский писатель Милорад Павич считал: «Один из верных путей в истинное будущее – это идти в том направлении, в котором растет твой страх». Вы с ним согласны?
– Абсолютно. Если в моей жизни появляется что-то, чего я боюсь, моя первая реакция – идти навстречу этому страху с открытыми глазами, бороться с ним. Для меня самым сложным как раз было бы ждать или прятаться, гадая, смогу или нет я избежать неизвестного. Нет, это не по мне.
Ваша книга «Visitation» поднимает философские проблемы человечества за счёт альтернативной реальности. Как Вы думаете, можно ли контролировать будущее?
– Это очень сложный вопрос: на него писатель может ответить, но не в каких-то четких терминах, которые, возможно, хотелось бы услышать. Думаю, что те, кто занимается искусственным интеллектом, сейчас находятся в самой лучшей позиции для того, чтобы дать информированный ответ на этот вопрос.
Что касается работы писателя, то существует традиционное представление о том, что писатель, как и любой публичный интеллектуал, формирует определенные идеи. Сначала они находят отклик в узком сообществе, но постепенно так же, как на поверхности воды расходятся круги от брошенного камня, эти идеи получают все более и более широкое распространение.
И иногда становятся общепринятыми, воспринимаются как само собой
разумеющееся. Существует давно ставшее банальностью выражение: писатели –
инженеры человеческих душ. Однако, по сути тот процесс, который я описала, можно назвать социальным инжинирингом. Поэтому да, пусть не напрямую, но все же писатели могут повлиять на те или иные аспекты будущего.
– Ремарк утверждал: «…труднее всего прожить первые семьдесят лет. А дальше дело пойдет на лад». Что вы думаете об этом?
– Мне нравится такой прогноз. Буду иметь его в виду!
Марина Ангальдт
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
