Сейчас уже почти никто из наших земляков не помнит, когда же после большевистской вакханалии, в которую были ввергнуты несколько поколений российских немцев, первым пробился на профессиональную сцену чистый и ласковый голос певицы, которую в самом начале 1960-х назвали богиней вокального искусства эпохи пробуждения национального самосознания советских немцев.
Дело в том, что Хрущёв подписал постановление ЦК о создании в Целинном крае Всесоюзного немецкого эстрадного ансамбля для подъёма энтузиазма немцев, как основных производителей хлеба. Но потом выяснилось, что сделал он это больше для показухи, чтоб козырнуть перед заграницей равноправием угнетённой нации.
И вот когда меня, лауреата областного конкурса вокалистов за исполнение немецких песен направили на работу в тот самый ансамбль Hand in Hand, помню, как из открытой двери репетиционного зала в кабинет директора Кустанайской областной филармонии ворвался властный грудной контральто. Я замер, как зачарованный. «Вот кому петь Кармен и арию Эболи из «Дона Карлоса»! Но дверь захлопнулась и всё стихло.
— Это Эльвира Мут первая солистка нашего с вами нового ансамбля. До сих пор в музыкальных лекториях разных филармоний пропагандировала классику. Теперь будете петь вместе, — поправил Герман Шмаль массивную оправу очков с толстыми линзами и понимающе улыбнулся новичку, который вдруг забеспокоился: не маловато ли в нём профессионализма для столь высокого союзного уровня.
Красивая Эльвира встретила меня просто, как старого приятеля. Завязался непринуждённый разговор: вспомнили общих знакомых по музучилищу и консерватории в Алма-Ате, коротко прошлись по своим родословным, перебрали знакомые с детства песни и остались довольны друг другом.
Я влюбился в её сильный приятный голос. Просил её петь ещё и ещё. Она свободно порхала от нижнего регистра к верхнему, выделывая на звуковом полотне такие замысловатые росписи, что ни в тембре, ни в технике, ни в диапазоне, как мне казалось, не могла сравниться даже признанная в стране звезда вокального искусства, тоже контральто Зара Долуханова.
Готовить наше новорождённое детище к встрече с народом прилетел из Москвы журналист газеты Neues Leben Анатолий Шнитке (дядя известного композитора Альфреда Шнитке). Он отработал с нами литературную часть репертуара. Музыкальное оформление выполнил наш немецкий композитор из Алма-Аты Оскар Гейльфус, ставший позже автором оперы «Рихард Зорге».
И вот после обкатки программы в окрестностях города, была, как говорят артисты, «при битковом аншлаге» восторженно встречена премьера концерта нашего ансамбля в зале Кустанайского областного драмтеатра.
Окрылённые радушным приёмом публики, коллег по филармонии и театру, музыкальной общественностью Кустаная, мы отправились в своё первое турне по немецким посёлкам области. Тут я увидел, как истосковавшиеся сельские зрители и слушатели принимают своих артистов, с которыми встретились, наконец, через 20 лет после войны!..
17 января 1961-го ансамбль Hand in Hand прибыл на мою родину, в Воскресеновку. Так уж повелось, что ни правительственная, ни иностранная делегации не могли объехать стороной колхоз-миллионер имени Чапаева с лучшими в области целинной и залежной нивами, с холмистыми россыпями на гигантском току золотистой пшеницы.
Выстроившись на сцене полукругом, ансамбль открывает концерт своеобразной визитной карточкой песней Азриэля Freundschaft. Запевал её автор этих строк в чёрном костюме и галстуком-бабочкой на белой сорочке. Стоящая рядом Эльвира в длинном концертном платье из белого капрона первой, а за ней все остальные, поочерёдно подхватывали многоголосное произведение, развивая несколько самостоятельных мелодических линий на одновременном гармоническом сочетании. Это создавало такой эффект, будто с нами поют немцы всей страны.
Первым и, пожалуй, самым удачным модератором нашего коллектива был в прошлом преподаватель Алма-Атинского института иностранных языков, больше известный слушателям Казахстана как диктор немецкого радио, артист разговорного жанра с оригинальным творческим почерком Пауль Рангнау. Он брал зрителей зычным басом, французским прононсом, крепким бушевским р р р и шипящими с едва заметным кокетливым присвистом.
Не стану перечислять всех исполнителей. Скажу об основных. На сцене полумрак. Густым аккордом с нарастающей громкостью зал заполняет симфоническая музыка, как бы выхватывая из глубины веков память о драматическом событии эпохи пробуждения протестантов. Из-за кулис словно мотыльком в свете фары вылетает миниатюрная балерина Элен Май. За ней устремляется её рыцарь Лео Клинг. Между ними завязывается сложный танцевальный диалог «Адажио» из балетной сюиты Шарля Франсуа Гуно «Вальпургиева ночь».
Известно, что по всему свету рассеяны немцы с корнями гугенотов, изгнанных когда-то из Франции за несогласие с порядками римской католической церкви. Об этом языком танца рассказала труженикам села балетная пара из Ленинграда. И деревенский зритель оказался способным с достоинством оценить мировую классику, а не только колхозные частушки, как нередко считали столичные артисты, уклонявшиеся от поездок в глубинку.
Ну, и кто станет терпеть на сцене какую-то болтовню после таких высокочувствительных эмоций? И вдруг выходит интеллигентный человек с вьющимся, аккуратно уложенным тёмно-рыжим волосом. В поклоне он успевает внимательно осмотреть зал, и все тут же замирают, словно под гипнозом волшебника. Нет, они не ошиблись, угадав в нём именитого мастера слова. Это Николаус Бауман, в прошлом популярный в Поволжье актёр немецкого театра из Энгельса, а теперь художественный руководитель ансамбля.
Когда он чарует словами Шекспира или Шиллера, все плачут, тревожно поглядывая на двери, словно опасаясь, что клуб снаружи оцеплен чекистами и может вдруг наступить момент, когда в распахнутые двери направят прямо на сидящих знакомые с трудармейских времён стволы автоматов.
Зато когда его видят в национальном костюме с цветным жилетом и короткими штанишками, от его «беспощадных» шуток, исполняемых на разных диалектах своих земляков, зал стонет неудержимым смехом. Хохочут даже те из русских друзей, кто плохо понимает немецкий.
Эльвиру Мут зритель принимает как принцессу, затаив дыхание. Она поёт задушевные народные песни Luise и Das stille Tal. Песни юности своей матери, вспоминая цветущую долину родного Поволжья, откуда её девчонкой вместе с родителями выбросили из собственного дома. И так поёт, что женщины в зале не в силах молча дослушать воспоминания об их собственной юности.
Потихоньку, вполголоса, одна за другой подхватывают они знакомые мотивы, подпевая солистке, и плачут от счастья, оттого, что слышат родные с детства мелодии их любви, тоски и грусти, их вырвавшийся из неволи и звучащий музыкой немецкий язык. А Эльвира уже в третьей, любимой песне воскресеновцев Blaue Luft поёт о весенних грёзах по лесному краю далёкой незабытой стороны предков.
И опять в ответ море чувств, благодарные улыбки, «Бис!..» Нет, кажется, не уйти ей сегодня со сцены. Эльвира исполняет, ставшую бессмертной песню казахстанского композитора Оскара Гейльфуса на стихи известной поэтессы Норы Пфеффер Der wieße Flieder (Белая сирень).
Рассказывают, что ещё до рождения ансамбля её первым исполнителем в столице Казахстана был приветливый и добрый сосед Оскара по квартире в Алма-Ате, народный артист Советского Союза Ермек Серкебаев, который однажды перед зарубежными гастролями записал её на пластинку и после концертов раздавал диски с букетом авторских автографов. Это было прекрасно. Но лучше Эльвиры никто не мог прочувствовать и донести до сердца зрителя песню нежной любви. Она дала «Белой сирени» новое звучание.
Много ещё интересных номеров прозвучало в переполненном зале колхозного клуба, когда люди после домашних забот поспели на второй сеанс немецкого концерта. К зрителям выходил тенор Альбин Гарион с популярной песней Биксио «Мама». В исполнении вокальных квартета и трио были приняты немецкие народные песни в обработке Гейльфуса «Две звёздочки» и шуточная — «Швигермама». Эльвира Мут и Николаус Бауман завершили концерт сценой и дуэтом из весёлой оперетты Имре Кальмана «Марица» в инструментовке для музыкального ансамбля О. Гейльфуса и в переводе с русского на немецкий А. Шнитке. В этом номере труженики села узнали знакомые ситуации из семейной жизни немецких бауэров.
… Так в каждом посёлке после встречи с ансамблем Hand in Hand все наши артисты были нарасхват. Нас угощали, оставляли ночевать, расспрашивали о том, к чему бы такое внезапное потепление: быть может к 200-летию грядущего юбилея пребывания немцев в России?..
Провожая нас к ночлегу, председатель колхоза имени Чапаева Шредер решил сказать нам то, что не сказал при всех, когда благодарил коллектив ансамбля за подаренную радость.
— Нет, не будет у нас с вами в Воскресеновке второй такой встречи. Почему? Да не станут они долго терпеть национального нарыва на здоровом теле Советской власти. А то глядишь, наши чапаевцы (да не только они одни) забудут про обещанный Хрущёвым коммунизм. Вспомнят своих предков, что не боялись ставить палки в колёса коллективизации, да ещё автономию вернуть потребуют. Но дай Бог мне ошибиться…
Однако наши гастроли не всегда проходили гладко. Кое-где нам, как немцам, по старой традиции оказывали, мягко говоря, недоброжелательный приём. Никто ж за это не взгреет. В посёлке Новошумное Фёдоровского района во время концерта огорчали гостей и зрителей выкрики из зала: «Хватит, давай по-русски!», «Заткнись, фриц!», «Эй, хвашисты, хватэ гаукать!»…
Если в совхозе «Кустанайский» два концерта подряд прошли в шуме оваций при переполненном зале, то в 20 километрах от центра, в отделении этого хозяйства, где нас с нетерпением ждала толпа зрителей, все подсобные помещения клуба, где предстояло разместить артистов, были заняты под контору и бухгалтерию управляющего.
А когда люди заполнили зал, тут только и выяснилось, что артистам и работать-то негде. Уборщица открыла занавес, нечаянно обнажив стихийную сцену будней прибывших на жатву заезжих комбайнеров. Развалившись на кроватях в грязных сапогах, они попыхивали сигаретами. Вокруг грязь, стоячие портянки. На верёвке, протянутой вдоль сцены, висит промасленное обмундирование. Минутное замешательство… и взрыв смеха ветром сорвали механизаторов с кроватей…
Да, люди искусства с характером. Нуждаются в комплиментах и опеке, не терпят лжи и фальши, любят комфорт. И вдруг мартовской ночью на вокзале в Петропавловске их встречают на грузовой, крытой брезентом автомашине с болтающимися лохмотьями. Везут к гостинице, где нет свободных мест. Дескать, не столичные, обойдётесь. Потом на этой же грузовой «разлетайке» по заснеженным просёлкам к сельским клубам. На мой звонок в Северо-Казахстанский обком партии, ответил Егоров: «Поздновато обратились. Надо было начинать с обкома. Всё пошло бы по-другому».
Поленившись заранее оповестить зрителей о встрече с ансамблем, администратор концертно-эстрадного бюро Петропавловска Вершинин подначивал артистов: «Говорил же вам, что немцы не пойдут на ваш платный концерт. Они скупы. Им не нужна культура. Им бы только пожрать, поспать, да в навозе покопаться».
Семь первых концертов на разных площадках Целиноградской нивы отработали артисты Кустанайской филармонии. Принимал их у себя смешанный зритель. Но приятное эхо об искусстве обаятельных мастеров сцены разлетелось по всей области. На одном из вечеров в клубе Целиноградского лесозавода побывала группа командированных на целину рижских архитекторов, прекрасно владевших немецким. Они были в восторге от неожиданного сюрприза и, конечно, поделились впечатлением с теми, кто потом охотился за билетами, чтоб посмотреть ансамбль на большой сцене.
Было и такое: администраторша Павлодарского концертно-эстрадного бюро Александра Федоренко тщательно прятала нас от немцев. Когда мы требовали справедливости, она, объезжая стороной хорошие дороги, мотала нас по колдобинам на каком-нибудь списанном «керогазе», пока сельский зритель по домам расползётся. А чтоб не прогореть, за полтора часа до начала очередного выступления, диктор брякнет по радио сенсацию о единственном выступлении артистов ГДР.
Так было в апреле 1961-го во дворце культуры горняков Экибастуза и в широкоэкранном кинотеатре Павлодара «Октябрь».
Нигде ни одной рекламы, а народ к нам валом повалил. В зрительных залах негде было даже стоять. Почти все номера прошли на «бис». А мы не знали как себя вести: извиняться перед зрителем за недоразумение или молчать до конца. Словом, из восьми концертов только в трёх местах удалось поработать по прямому назначению в колхозе имени Кирова, в совхозе «Ефремовский» и во дворце культуры золотодобытчиков Майкаина. Нам так и не дали добраться до сцены колхоза «30 лет Казахстана», которым руководил знаменитый на всю страну председатель Яков Германович Геринг.
Люди не понимали, почему идёт открытый саботаж Постановления ЦК. Ведь мы постоянно информировали об этих делах редакцию газеты «Нойес Лебен». Неужели человек, подписавший документ о создании ансамбля, не имеет самолюбия?.. Вопрос остался без ответа. Мы начали понимать, что всё это затеяли для галочки. Но продолжали трудиться.
Были, конечно, и потом сбои в работе нашего ансамбля. Приходилось писать об этом в Москву. Редакция газеты Neues Leben вынуждала директора филармонии с представителем «Казахконцерта» Вайсманом выезжать к местам гастролей артистов. Бывали на наших концертах собкор этой газеты по Целинному краю Карл Вельц и Анатолий Шнитке. Не раз просился в поездку с полюбившимся ансамблем наш Оскар Гейльфус, писавший тогда, что является «с головы до ног немецким композитором…». Но Шмаль отказывал ему в творческих командировках.
И тогда, легко угадывая в ленивых администраторах филармоний халтурщиков, шустрый Бауман под видом необходимости занятий спортивной ходьбой, мотался, бывало, по городам, где нам приходилось работать, а то и выезжал на автобусах в окрестные деревни, ходил по домам с раскрашенными ставнями, приглашая на концерты тех, для кого мы созданы. А потом страстно жил на сцене переполненного зала. Это был подвиг врождённого артиста.
Вспоминается первый концерт в центре Алма-Аты. Зал театра юного зрителя был буквально накрыт волной студенческой молодёжи, гулявшей по улице имени Калинина. Повторилась ситуация, похожая на павлодарский конфуз. Ожидая вожделенного джаза, нас опять приняли за германцев.
Так нас вынудили завести в «Казахконцерте» откровенный разговор и внести поправку в навязанный нам график выступлений. Теперь мы поработали с головокружительным успехом на немецком зрителе. А ещё до этого, узнав от вездесущего Оскара Гейльфуса о скором появлении первой немецкой ласточки в столице Казахстана, представители немецкого радио и киностудии разыскали нас потом в гостинице «Алма-Ата» и запустили в эфир наши голоса.
Добрые слухи об ансамбле, показанный на экранах киножурнал «Советский Казахстан» №42 за 1961 год привели в огромный концертный зал Алма-Атинской филармонии море заинтересованных слушателей. В такой тёплой атмосфере артистов было просто не узнать.
Но наша правда не понравилась начальству «Казахконцерта». Нашлись такие, кто продолжал опираться на нелестный отзыв о первом концерте в театре юного зрителя. На этом основании нам отказали в выдаче обещанного гастрольного удостоверения для творческой поездки по Киргизии.
Тут мне, тогда ещё молодому журналисту, пришлось заступиться за коллектив ансамбля, козырнув корочкой внештатника Neues Leben. Я им откровенно заявил, что немедленно сообщу об этом в Москву. Удостоверение было выдано. Немцы Киргизии с нескрываемой радостью встретили наше детище и в городах, и в немецких посёлках. Но меня в этой поездке уже не было. Проучили, чтоб не задирался.
По всему было видно, что немецкий ансамбль превысил полномочия, посмев своими концертами и пристрастным общением с массами разбудить национальное самосознание людей. И тогда полюбившееся немцам детище расформировали: дескать, пойте теперь на своих сектантских сходках…
В этой обстановке самые несгибаемые патриоты своего народа Мут и Бауман перебивались в разных концертных организациях. Эльвира была солисткой музыкального лектория в Тюменской филармонии. Затем осенью 1963-го Вельц с Бауманом вернули её на целину. Там нашли молодого даровитого баяниста из немцев, сколотили мини-группу и концерты, как потом писала Эльвира, принимали на «ура». Просмотрев программу, в горкоме сказали: «Вот что могут сделать два человека!..» Но баянист заскучал по семье с малыми детьми. Съездил домой. Жена устроила ему истерику. И опять всё развалилось.
В октябре 1964-го перед приездом Н. Баумана из Целинограда ко мне, в Киргизию, мы сколотили из своих земляков концертную бригаду и гастролировали потом с его участием по немецким посёлкам Таласской долины. Вместе с ним мы беседовали с худруком Киргосфилармонии Асанханом Джумахматовым, который поддержал идею перевода немецкого ансамбля Hand in Hand в штат Кирфилармонии.
Тогда же, озабоченные выполнением положений указа о реабилитации немцев, мы в своём коллективном письме, адресованном в ЦК КПСС и ЦК партии Киргизии, наряду с требованием решения основных вопросов нашего народа, просили приютить в Киргизии расформированный немецкий ансамбль.
Вместо этого из Фрунзе в Москву ушла отписка секретаря ЦК партии Киргизии М. Гаврилова № 136 от 27.11.1964, в которой все наши проблемы плутовским образом перевёрнули с ног на голову. А про ансамбль было сказано: «Вопрос о перебазировании организации «Целинконцерт» в г. Фрунзе не относится к компетенции республики». Письмо это удалось прочитать только в 2000 году в сборнике документов «Из истории немцев Кыргызстана 1917-1999», изданном в Бишкеке под редакцией доктора философии Альфреда Айсфельда из Гёттингена.
После этого Бауман улетел в Прибалтику, устроился в Рижской киностудии, а Эльвира перебивалась в музыкальных лекториях Караганды и Кокчетава. Но в 1970-ом ей удалось принять участие в правительственном концерте Алма-Аты. Знаменитую арию Эболи из оперы Верди «Дон Карлос» и «Приют» Шуберта, с блеском исполненные Эльвирой Мут на немецком языке, слушали тогда Брежнев с Кунаевым.
В одном из своих писем она писала, что готовились они к тому концерту целый месяц. «Я общалась с цветом казахского искусства и пела с симфоническим оркестром. Говорили, что очень понравилась и голосом, и внешностью. Оскар Гейльфус там был, мне все новости передавал…»
А вскоре после очередной аттестации артистов певица первой категории со ставкой в 200 рублей оказалась на улице, как ей сказали, из-за отсутствия фондов. Кстати, в составе той комиссии был режиссёр правительственного концерта, который вдруг сменил маску, узнав, что Мут не имеет протеже.
Потом Эльвира всё же пробилась в ансамбль «Фройндшафт» при Карагандинской филармонии и закончила свою трудовую эпопею в Немецком культурном центре Семипалатинска, создав там свой прекрасный немецкий ансамбль народной песни и танца Einheit.
И вот теперь мы с Генрихом Гроутом появились во Франкфурте на Одере, у нашей живой легенды Эльвиры Августовны Мут накануне её 85-летнего юбилея. Чувствует она себя хорошо. Окружена весёлой семьёй внуков и правнуков. Самая маленькая, кучерявая любимица Анита с красивыми глазами и абсолютным слухом может стать повторением знаменитой прабабушки.
Прежде я всё не решался затрагивать печальную историю её адской жизни в концлагере. Но такого невозможно ни забыть, ни обойти… Рассказала она об этом коротко.
— Я родилась 27 октября 1922 года в немецкой колонии Grimm АССР НП. 20-летней девушкой меня в телячьем вагоне увезли на каторгу в Соликамск Молотовской области. Там нас, женщин, поднимали в пять утра и гнали зимой под конвоем на стройку. Ночами в бараках нам не давали спать блохи. Так мы, обессиленные и полуголодные, досыпали на ходу, в пути к месту очень тяжёлой мужской работы. Я бы там, конечно, не выжила, если б не встретила такого же раба из мужской колонны Володю Кёнига. Он попал туда из Оренбурга. Ой, лучше не вспоминать…
— Элли, ты же знаешь, всё старшее поколение немцев прошло через ту кровавую молотилку…
— Ой, в общем, без документов пожениться официально мы с ним не смогли. Я рискнула. Надо же было как-то спасаться. В 1946-ом родила Люсю и меня, слава Богу, списали. Всё.
— Было, конечно, тяжело, но я рада, что моя доченька выросла и стала прекрасной пианисткой. Не раз выручала меня на сцене как концертмейстер, — добавила Эльвира, чтобы закончить грустное воспоминание на мажорной ноте.
А я не забыл, как Эльвира в 1960-х, натянув белые капроновые перчатки, прятала в складках своего концертного платья натруженные ладони рабочих рук, стесняясь показать их зрителям. Что поделаешь, на сцене всё должно быть красиво.
Про звериные законы Соликамска, в котором отбывали свою национальную повинность мужчины, мне писал двоюродный брат Александр Мунтаниол, который видел все ужасы того сталинского произвола своими глазами.
«Там из колонны периодически набирали по 300 человек для работы в каменных карьерах на станции Вильва. Перед отправкой им устраивали своеобразный медосмотр. Не утруждая себя мудрёными анализами, прослушиванием, врачи приказали каждому повернуться спиной. Если два пальца не проходят между ягодицами, значит годен.
Все работы по заготовке камня с дроблением и погрузкой в вагонетки для вывозки на станцию вручную. Были громадные, никем не выполнимые нормы выработки. За каждую вагонетку получали жетончик. Никто не мог подняться с третьего котла. В результате из 300 человек полуживыми возвращались 75. Очередной набор жертв по той же схеме. Так, с декабря 1941 по март 1942-го из 6000 немцев погибло 3700.
Бригада могильщиков копает зимой яму и подвозит трупы к её краю. Чтоб упредить случавшиеся ранее побеги, наёмный палач военизированной охраны ширяет шилом в пятку обнажённого мертвеца, бьёт его деревянным молотом по лбу. Только после этого позволяет сбрасывать тело в яму. Но если кто не умещается в длину траншеи, ему тут же обрубят ноги и на свалку». Неслучайно то проклятое место узники концлагеря назвали: «Вильва гроб фрицев». В таком вот жутком соседстве провела четыре страшных года будущая звезда немецкой эстрады.
Потом она с ребёнком перебралась в Кизел, поближе к брату, который умер там же от силикоза лёгких, полученного в шахте. Комендант разрешил ей выехать в Пермь на учёбу. Там она окончила музыкальное училище по классу вокала у педагога Татьяны Березинец, которая настаивала продолжить музыкальное образование. Но комендатура закрыла ей путь в Горьковскую консерваторию. Перебивалась в музыкальной школе Кизела, пела в кинотеатре, затем в музыкальных лекториях Перми и Донецкой филармонии.
Позже её приняли в хоровой коллектив Челябинского оперного театра. Без диплома консерватории она в солисты не прошла. Но редкой красоты оперный голос обратил внимание на певицу, которой были под силу «Аве Мария» Баха и Шуберта, ария Кармен Бизе. Уже тогда она пела в спектаклях «Пиковая дама» Чайковского, «Фауст» Гуно, арию Эболи из «Дона Карлоса» Верди, Испанское болеро на итальянском языке…
Я до последнего считал, что за её плечами непременно консерватория. Ведь с таким чарующим голосом она должна была стать народной артисткой! Но от судьбы не уйдёшь. А менять национальность… Она осталась до конца верной себе, своему народу, своей Волге, о которой так трогательно пела на родном языке и там, и уже здесь, в Германии, в поездках с Яковом Фишером: «Издалека долго течёт река Волга…»
Вилли Мунтаниол
30/11/07
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
