Обрадовал меня визит дамы из Барнаула – Светланы Витальевны Язовской, ведущего библиотекаря Алтайского краевого Российско-Немецкого Дома. Передала она мне приветы от старейшего историка германо-российских отношений, знатока культуры и литературы российских немцев, моего давнего знакомого, доктора наук, профессора Льва Викторовича Малиновского, что меня приятно растрогало.
От неё я узнал, что и поныне живут и здравствуют активные в своё время литераторы Вольдемар Шпаар, Иоганн Шёлленберг, Юрий Грунин, Александр Дитц. С ними я был долгие годы в тесном контакте и полагал, что их уже нет в живых.
И вручила мне доселе не знакомая российская визитёрша четыре изящно изданные книжки – Классена, Гердта, Каценштейна и Бекка. Весьма приятные презенты! Я этих авторов знавал лично, храню их многочисленные письма, писал об их творчестве в рецензиях и обзорных статьях.
Вот об этих изданиях я и намерен сказать ниже несколько подробнее.
В 60-80 годы прошлого века в Москве, на Алтае, в Казахстане нередко проводились семинары и так называемые Lesungen российских немецких писателей (тогда вместо «российских» чаще всего говорили «советских»). Отряд был внушительный: сибирская группа, московская, балтийская, казахстанская, алтайская. В последнюю входили члены Союза писателей СССР Фридрих Больгер, Вольдемар Гердт, Эдмунд Гюнтер, Андреас Крамер, Александр Бекк, Вольдемар Шпаар и ещё человек семь-восемь из молодой поросли. Они издавали газеты («Arbeit», «Rote Fahne», «Zeitung für Dich»), книги, разные коллективные сборники, целенаправленно ратовали за немецкую культуру, преданно служили своей диаспоре.
Увы, многих уже нет, а иные далече.
…Одна из «барнаульских» книжек называется «Мне было, что сказать своим ближним…» и посвящена творчеству поэта, прозаика, очеркиста, переводчика Петра Ивановича Классена (1906-1998). Он с лихвой разделил трагическую судьбу российских немцев: прошёл через депортацию, изведал тюрьму, лагерь, ссылку, множество преследований и гражданских ограничений. Конечно, за долгую и сложную жизнь мудрому, деликатному, скромному Петру Ивановичу было что сказать, но он жил и творил в то суровое время, когда и говорить-то было опасно, приходилось контролировать себя, быть поневоле оглядчивым, высказываться намёком или шёпотом, самовыражаться с кляпом во рту, писать максимально нейтрально, лояльно, заниматься не только любимой литературой, но и садоводством, фотографией, переводами, газетной подёнщиной, музыкой. Этим, на мой взгляд, и объясняется некоторая скованность в творчестве Петра Классена. Я это и тогда понимал. По-другому было нельзя. Человек творил в тяжких политических и идеологических условиях. И не сказал даже сотой доли того, что мог и, в идеале, должен был бы сказать. Это необходимо помнить, когда читаешь его посмертно изданную книгу.
Книгу это прилежно и любовно составила Светлана Язовская. Состоит она из трёх частей: творческого наследия писателя (рассказы, зарисовки, стихи, переводы), воспоминаний родных, коллег и друзей (Шелленберг, Малиновский, Фризен, Гердт, Г.Классен, А.Крамер), библиографического указателя жизни и творчества П.И.Классена. Книга снабжена шестью достоверными фотографиями автора и содержательным предисловием составителя.
При жизни П.Классен издал пять книг: рассказы для детей, рассказы и стихи (два сборника) и две монографии, изданные в Алма-Ате: «Die Mennoniten» (1989) и «О современном меннонитстве и меннонитах» (1996).
Эти исследования запомнились. О меннонитах в стране знали мало. В начале 2000 года я был в Ташкенте у поволжского меннонита Ивана Ивановича Фрезе (позже он эмигрировал в Германию, и я потерял его из виду). Он, будучи историком, собрал уникальную библиотеку меннонитской литературы. Я дивился этому богатству. Многие книги были написаны на платдойч – мне недоступном нижнегерманском диалекте. Кстати, Пётр Классен некоторые стихи тоже писал на платдойч. Из российских немецких писателей о творчестве на платдойч мог судить, насколько я помню, один всезнающий Иоганн Варкентин.
Библиографический раздел книги, о которой веду речь, разработан особенно тщательно: указаны поимённо все публикации в коллективных сборниках, в периодических изданиях, перечислены переводы, названы статьи о творчестве П.И.Классена.
Составитель книги отмечает: «Герой его произведений – человек труда, главная тема – дела и помыслы этого человека. Его очерки являются блестящими этюдами-наблюдениями, в которых описываются обыденные жизненные ситуации. Автор публиковал статьи и рассказы, посвящённые проблемам морали и воспитания, судьбам российских немцев. Стихи поэта наполнены болью и тревогой, так как большая их часть написана в заключении. Одновременно, в них чувствуется сила доброты, торжество справедливости и мудрость автора».
Замечено, полагаю, верно и справедливо.
…Эта книга озаглавлена просто: «Poesie». Автор Вольдемар Гердт. На обложке фото: на фоне аккуратного сельского дома за штакетником стоит моложавый господин в шляпе и пальто. Романтический снимок в духе автора.
В 1973 году на семинаре в Москве я познакомился с Вольдемаром Гердтом совсем другого облика. Он был в нелепом, засаленном полушубке, в шапке-ушанке. весь какой-то помятый, растерянный, в лёгком подпитии, и надменная привратница московского Дома литераторов решительно не пускала его в дубовый зал. Еле убедили её, что тщедушный человек в потрёпанном полушубке – видный советско-немецкий поэт с Алтая. Сам Гердт был безучастен ко всему: он, как мне объяснил опекавший его Андреас Крамер, только что похоронил сына…
Мы познакомились, подружились и долгое время переписывались. Человек он был деликатный, светлый, доброжелательный, начитанный, тонко чувствующий поэзию, испытавший голод, холод, депортацию, трудармию, житейские неурядицы.
Был он Поэтом. И жизнь воспринимал как поэт.
Таким он и представлен в этой книге, составленной Светланой Язовской и отрецензированной профессором Российского государственного гуманитарного университета, доктором филологии, специалистом по литературе российских немцев Еленой Зейферт. Книга увидела свет в Барнауле в 2013 году и приурочена к 95-летию со дня рождения автора (1917-1997).
В скромно изданной посмертной книге Вольдемар Гердт представлен во всём своём амплуа: как тонкий лирик, как гражданин, имевший свой твёрдый взгляд на жизнь и судьбу своих соплеменников, как баснописец, эпиграммист, блистательный переводчик и проникновенный детский поэт.
Был он ещё критиком, мемуаристом и очеркистом. Словом не сорил, свои произведения тщательно оттачивал, умел выражаться кратко и ёмко. Своё поэтическое кредо он выразил в стихотворении «Mein Lied»:
Mein Lied, ich laß dich mit der Bitte,
mit Herzenswärme aus der Hand,
dass du so seist wie jene Hütte,
die ich im Nord-Ural gekannt,
ganz ohne Zierde, ganz bescheiden,
und doch von allen so begehrt,
wie tief im Wald zu Winterzeiten
der stille Hort mit warmem Herd.
Laß dich die Menschen an dir wärmen,
hauch ihnen Freude ins Gemüt,
damit der Dichter sich nicht härme:
Er hat sich nicht umsonst bemüht
Так он воспринимал поэтическое слово, от которого можно было отогревать душу. В этом В.Гердт видел высокую миссию литературы. К этому он призывал и своих коллег-поэтов.
Sei über dich ein strenger Richter,
wenn auch melodisch alles klingt,
sonst wirst du bald zu einem Dichter,
der selbst sich in den Schlummer singt.
К поэтическому слову поэт был исключительно строг. Мотив этот звучит во всех его стихотворениях. Можно б было его обильно цитировать. Но я ограничусь здесь ещё одной эпиграммой:
Er singt von auserwählten Dingen.
Alles klingt und reimt sich schön,
Doch bei solchen Dichterlingen
muß Frau Muse nackig gehn.
Отточенными, меткими были и его басни. Приведу лишь один пример:
«Erwarte keine Güte», sprach der Biber,
«wenn dich der Wolf umarmt und sagt:
«Mein Lieber!»
(«Biber und Wolf»)
Не могу не отметить здесь переводческое чутьё и талант Вальдемара Гердта. Он перевёл (точнее, переложил) многих поэтов на родной немецкий язык: А.Блока, С.Есенина, И.Бунина, А.Фета, М.Лермонтова, К.Ванешкина, Ю.Грунина, Г.Володина, В.Берестова, К.Кулиева, Ф.Тютчева, М.Матусовского… всех не перечислю. Переводил исключительно по зову сердца то, что его волновало и трогало. Переводил бережно. Как поэт поэта. Вынужден ограничиться лишь двумя примерами:
Сравним две первые строфы из всем памятного лермонтовского шедевра «Выхожу один я на дорогу…»
Выхожу один я на дорогу,
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чём?
Вслушаемся в переложение В.Гердта:
Einsam schreite ich hinaus ins Dunkel,
Schimmernd glänzt im Nebelhauch
der Weg.
Stillt die Nacht und andachtsvoll
versunken,
Nur die Sterne führen ihr Gespräch.
Festlichkeit im stillen Himmelsmeere,
Schlafend liegt in blauem Dunst
die Welt.
Was bereu ich? Was ist mein Begehren?
Welches Leid mein Herz
gefangen hält?
Поэзия переведена поэзией, чувство – чувством, душевная боль – болью.
Напомню ещё знаменитое стихотворение А.Фета:
Шёпот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье сонного ручья.
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца.
Ряд волшебных изменений милого
лица.
В дымных тучах пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слёзы,
И заря, заря!
Шедевр любовной лирики. Попробуй эти волшебные строки переложить на другой язык. Гердту это, на мой взгляд, удалось:
Flüstern, angestrengtes Lauschen,
Nachtigallenlied,
Silberklang – des Baches Rauschen
leis und abendmüd.
Schatten, mondenscheindurchdrungen,
Zauberspiel der Lichts,
reizende Veränderungen
deines Angesichts.
In der Wolken Purpurmähnen
Glanz von Berngestein,
heiße Küsse, Freudetränen,
heller Frührotschein.
Вероятно, к чему-то можно придраться. Но ритмомелодика, поэзия оригинала чудным образом сохранена.
Талантом, знанием детской психологии отмечены и стихи для детей В.Гердта. Приведу здесь лишь шесть строчек из стихотворения «Der erste Schnee»:
Juchhe, juchhe,
der erste Schnee
ist heute Nacht gefallen!
Er ist so weich
und wasserreich,
läst formen sich und ballen…
Словом, хороший подарок сделало читателям Барнаульское издательство. Жаль, что тираж мизерный – всего 200 экземпляров.
…Не знаю точно, жив ли (дай Бог!) этот – в моём представлении – несколько чудаковатый человек. Если жив, то ему ныне должно быть под девяносто. А чудаковатый он в том смысле, что ни на кого не похож, весьма своенравен, и в творчестве своём держится особняком. Мир его поэзии самобытен, и восприятие мира его своеобразно. Одним словом, штучная личность.
Именно так я его и воспринимаю. Именно таким было моё первоначальное представление, когда я познакомился с ним в начале 70-х годов прошлого века на одном из московских семинаров российско-немецких писателей.
Речь идёт об Александре Бекке (A.Beck).
Он был на том памятном семинаре молчалив, сосредоточен, углублён в себя, внутренне напряжён. Не помню, чтобы он выступал в диспутах, держался скованно, и, казалось, робел перед коллегами – профессиональными литераторами и доцентами вузов.
Я знал: 15-летним он был депортирован с Волги в Сибирь, прошёл трудармию, работал трактористом, крановщиком, экскаваторщиком, бригадиром, сполна познал жизнь «в низах».
Своеобразие его поэтической палитры я заметил с первых же шагов его творческого пути, а от его земляков-коллег я узнал и о его человеческих причудах. Он обладал своей индивидуальной изюминкой.
Поэзия его сложна, лапидарна, иногда вычурна, с подтекстом, с загадкой, круто замешана на юморе и сарказме, отличается некоторой недосказанностью. Читать его следует медленно, вникая в каждый оборот речи. Чувствуется, что пишет он трудно, много черкает, исправляет, подолгу ищет подходящее слово, старательно подбирает рифму. Он – природный талант, и поэзия его идёт от земли, от природы, от упрямого труда, от глубоких житейских раздумий, от неусыпной памяти и боли.
Помню: покойный российский немецкий поэт Роберт Вебер постоянно восхищался им: «Настоящий поэт!»
Эрно Берг, редактор книги А.Бекка «Kunkel im Weltgetriebe» (Gedichte und Poeme, Барнаул, 2011), пишет в предисловии: «Чувственная лирика Александра Бекка трогает как изысканного, так и самого простого читателя, так как чувства поэта являются отражением их собственных чувств, их забот и тревог, их огорчений и радостей, их раздумий и чаяний. Образно говоря, Бекк не рисует больших картин маслом, он предпочитает маленькие акварельные наброски, но каждый его набросок – это шедевр».
Согласен. Хотя «шедевр», возможно, громко сказано, но что автор предпочитает миниатюры – точно.
Сквозной герой его лирики – некий Kunkel. Это широкоохватный художественный образ, удачная поэтическая находка, «простой-непростой человек», тихоня-трудяга, скромный, незаметный, иногда смешной. чудаковатый, испытавший много лишений и горя, имеющий обо всём на свете своё суждение, порою хитрый, подчас наивный, трогательный, по натуре вполне симпатичный.
В Kunkel’е чувствуется много автобиографического. Он «alter ego» автора.
Бекк приоткрывает завесу:
Er ist kein Mister Twister
und auch kein Exminister,
nicht mal ein Märchenheld…
Um alles in der Welt –
Wer ist er? Wer ist er?
Ответ следует в конце стихотворения:
…Auch er ist eine Gabe Gottes,
vielmehr – ein Ziel des Spottes.
Kunkel – типичный российский немец, везде и во всём разделивший горькую судьбу своего народа.
Kunkel muß jedweden Mond
sich beim Kommandanten melden,
als Beweis, dass es sich lohnt,
als pflichtbewusster Mensch zu gelten.
Лишённый в трагический период совей жизни элементарных гражданских прав, Kunkel упорно ищет свой Stammbaum. Откуда он родом? От кого произошёл? И приходит, перебрав несколько вариантов, к печальному выводу:
Er fragt sein Herz: Wer waren sie
Nur, meine fernen Ahnen?
Und hört: Sie waren heimatlose Dichter…
Es gibt dazu sein leises, leises Amen,
sich zu erträumen heimatliche Lichter…
Тоска по малой родине, по незабвенному Поволжью, никогда не оставляет лирического героя Александра Бекка:
Und Liebe baut ein Haus –
und sei’s aus Schnee.
und sei’s aus Wüstensand –
und wohnt darin,
und nennt es
Heimatland.
«Маленький человечек» Kunkel, чаще всего невезучий, неудачливый, исхлёстанный бурями жизни, присутствует едва ли не в каждой миниатюре, стихотворении, короткой поэме автора. Kunkel вспоминает, размышляет, тоскует, ёрничает, наблюдает, скорбит, печалится, насмешничает, юморит, смеётся над собой, иронизирует, переживает, видит себя в разных ситуациях.
Ein Menschlein, Kunkel genannt,
geboren am blauen Wolgaband,
aus der Heimat schuldlos verbannt
ins weite Schneehasenland –
des ewigen Schneeschippens satt,
rafft sich auf, mitzubewohnen die Stadt
nach der es vor Heimweh vergeht.
ob dort seine Wiege noch steht?
Wild pfeift um die Ohren der Wind
dem Kunkel, dem flüchtigen Kind.
Was tut’s schon. Nichts hält ihn zurück –
O Heimat! O irdisches Glück!
Горьких, отравленных тяжким испытанием и несправедливостью строк в стихотворениях и поэмах А.Бекка много. Цитировать его можно бесконечно. А читать его любопытно, познавательно и полезно.
Признаться, я имел всё же поверхностно-отрывочное представление о творчестве А.Бекка. Внимательно прочитав его книгу «Kunkel im Weltgetriebe», я пополнил свои познания, чему весьма рад. Благодарю автора и редакционную коллегию за столь приятный презент.
Герольд Бельгер
Продолжение в следующем номере.
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
