В двенадцать лет Иду разыскала мама, которая вернулась из лагеря. Мать также нашла двух старших детей – Аню и Якова – и забрала к себе. Ида, конечно, не узнала мать, она даже испугалась, что её мама, которую она так долго ждала, такая некрасивая. Когда мама при первой встрече с Идой попыталась обнять своё дитя, девочка в испуге отшатнулась.
Продолжение. Начало в предыдущем номере.
Мария Робертовна всё понимала. Больная, измождённая женщина едва передвигалась от слабости, чахлая грудь при вдохе вздымалась с таким хрипом, что пугала Иду. Унылый вид, большие бездумные глаза – тоже. Лагерная жизнь подорвала здоровье и без того слабого организма, и Мария Робертовна, прожив ещё пару лет, умерла. Жили по углам, на работу измученную болезнями женщину никуда не брали ещё и из-за судимости и национальности. Дети находили пропитание сами: и работали, и попрошайничали.
Первым обнаружил мертвую маму Яша. В тот год, когда он вернулся к матери из детдома, это был заморышный подросток, никто бы даже не мог подумать, что ему уже тринадцать с половиной лет. Он почти никогда не разговаривал, вставал рано и сразу уходил на поиск заработка. Подряжался в основном грузчиком на железнодорожной станции или в продуктовых лавках. Те крохи, что зарабатывал, все до копейки отдавал матери. Видимо, мальчику было очень трудно работать, поздними вечерами, когда Яша возвращался домой, он сразу ложился спать, чтобы набраться сил для следующего трудового дня. Иде всегда было очень жаль своего брата. Своей порядочностью, участием он напоминал ей Кольку. Яша тоже лучший кусок всегда старался оставить младшей сестре.
– Аня, Ида, – разбудил он в это печальное утро своих сестёр, – наша мама умерла. Я сейчас позову соседку, нагрейте воды и приготовьте чистое бельё, – не дав девочкам опомниться, как взрослый, распорядился брат.
Аня заплакала, а Ида не могла выдавить из себя даже слезинку. Для Ани мама была ближе, чем для младшей сестрёнки. Когда Марию Робертовну посадили, Ане было уже шесть лет, и она лучше запомнила мать. Аня с Яшей все эти годы жили в детском доме где-то под Бийском. По рассказам Ани, Ида знала, что им тоже довелось хлебнуть лиха не меньше, чем ей. В одном было легче: все эти годы ребята находились рядом, и как могли, поддерживали друг друга.
Пока Аня с Идой находились возле мёртвой матери, Яша сходил на базар и на те сбережения, что хранились у матери в узелке под подушкой, купил для неё платье. Соседи обмыли покойницу, завернули тело в старую простынь и увезли на телеге на кладбище. Аня с Яшей и Идой сопровождали печальный груз пешком. Первый раз Ида побывала на кладбище. Она с ужасом наблюдала за тем, как маму опустили в неглубокую яму и закидали землёй. Тяжёлыми мыслями помянула Кольку и Катю, представив себе, как и их также закидали землёй. И тут к ней пришли слёзы – безысходные, горькие. Она так отчаянно плакала, что прослезились и те добрые люди, которые помогли детям похоронить мать. Аня с Яшей обняли Иду да так и стояли возле могилы, не в силах оторваться друг от друга…
Тёплый ясный день вдруг затуманился лёгкой тучкой, и неожиданно с неба посыпались частые некрупные дождинки. Плакало небо! Казалось, что эти небесные слёзы вызваны большим горем трёх подростков, проживших свою недолгую жизнь в невзгодах, непосильных для детских организмов условиях.
Кто-нибудь, когда-нибудь остановит этот произвол в этом страшном мире?!
*
После смерти матери Аня с Яшей уехали в Бийск. Больше о судьбе своих родных Ида ничего не знала. Она же снова попала в детдом.
– Немка опять к нам пришла, – орали её враги. Никто не хотел жить с ней в одной комнате, и Иду устроили во флигельке детского приюта. Пусть там и тесно, и по ночам крысы мешают спать, и холодно, но она одна, она никому не помеха. Её радовало одиночество больше, чем если бы она жила со своими сверстниками. В свободное от учёбы и работы время она много читала, и это её увлечение спасало от одиночества и тяжких дум. Благо, при детском доме была неплохая библиотека.
Работать девушка начала в пятнадцать лет, продолжая учебу в вечерней школе. Так и жила во флигеле детского дома, мыла и убирала в приюте, получая за работу гроши. Все эти годы Ида была среди людей изгоем, страдая и мучаясь от такой несправедливости. Однажды трое подростков из детского дома вечером вломились в её каморку. Электричества во флигеле не было, но в свете луны Ида узнала всех троих. Она потребовала, чтобы они убирались.
– Чего ты выламываешься, девочка, штоли? – ёрничали подонки.
Парни, не стесняясь в выражениях, начали стягивать с девушки одежду, заламывать руки, но опыт, приобретённый в детстве в «боях» за хлеб насущный, помог ей спастись от насильников. Она не только кусалась (одному из них крепко прикусила нос…), но и подняла истошный крик, на который прибежал детдомовский сторож Пётр Никанорович и помог ей выдворить молодчиков вон. Ида никому и словом не обмолвилась о произошедшем, хотя Пётр Никанорович советовал ей дать огласку этому делу, чтобы негодяев наказали, ведь они и дальше будут издеваться над слабыми. Но Ида боялась привлечь к себе внимание, лучше жить в тени и меньше быть на виду.
Но за молчание она тоже поплатилась…
– Вот она идет, давай нападай на эту фашистку! – услышала Ида знакомый голос, который она сразу узнала. Это один из тех трех подростков – тот, которому Ида прокусила нос.
В этот морозный вечер Ида, после того как вымыла полы, возвращалась в свой флигелёк. Большая скорбная луна с плачущими глазами, разорвав завесу слипшихся облаков, освещала белую утоптанную тропку своим тихим мерцанием, и девушка в свете луны увидела всех троих. Ида не успела сориентироваться, как один из парней со всего маху стукнул её кулаком в лицо.
– Это тебе за шрам на носу, – злорадно прошипел он.
Искры посыпались из глаз от сильного удара. Болевой шок на мгновение отключил сознание девушки. Она упала и уже не могла подняться, захлёбываясь собственной кровью. Град ударов посыпался на безвольное тело. Когда подонкам надоело её пинать, они преспокойно ушли, оставив свою жертву на снегу. Ида ползком пыталась добраться до своего жилья, но сил на это у неё не хватило. Очнулась она на больничной койке. Снова помог девушке спастись Пётр Никанорович, когда услышал подозрительный шум во дворе приюта. Как сказал лечащий врач, Иду спасла зимняя одежда, которая смягчала удары.
– Зря промолчала тогда, – укорил её Пётр Никанорович, – таких негодяев надо наказывать. Я сам возьмусь за них, – пообещал он Иде, когда специально ради этого пришёл проведать её в больницу.
– Не надо, пожалуйста, не делайте этого, – умоляюще запротестовала Ида.
– Ты хочешь, чтобы они надругались над тобой, а чего доброго и прибили? – рассердился добрый человек. – Я не пойму, почему ты так боишься огласки этого дела?
– Пётр Никанорович, вы же знаете, что меня многие не любят из-за национальности. Я лишний раз не хочу попадать в поле зрения кого бы то ни было.
– Неужели ты сама не понимаешь, как это глупо с твоей стороны, – укоризненно покачал головой Пётр Никанорович.
Иде едва удалось уговорить своего покровителя не поднимать шума.
Девушка долго лежала в больнице. Внутри живота всё болело, болела после сотрясения мозга голова, но благодаря молодости организм потихоньку справился с болезнями. В стационаре хоть и несытно, но кормили, у соседок по палате она брала книги, которые просто проглатывала, с таким удовольствием она их читала. Никто её в больнице не знал, и девушка впервые за много лет почувствовала лёгкое отдохновение от всех неприятностей и унижений. Даже физические страдания не казались так болезненны, как моральные. Когда пришла пора выписываться, ей не хотелось уходить. Со многими пациентами Ида сдружилась, а когда уже могла передвигаться, помогала санитаркам ухаживать за больными. Её за это уважали и иногда делились передачами. Впервые в жизни Ида отведала домашних пирожков с картошкой и капустой, съела несколько шоколадных конфет и даже узнала вкус мандарина, парой долек которого с ней поделилась её соседка по палате. Это было верхом чревоугодия.
– Приходи после школы к нам работать, – пригласил девушку её лечащий врач. – Ты хорошо ладишь с людьми, участливая, приветливая и старательная.
Первый раз в жизни Ида услышала в свой адрес лестные слова. Она вдруг разрыдалась, а врач не мог взять в толк, что же случилось. Он, как мог, успокаивал свою бывшую пациентку.
Жизнь, разобранная на миллионы невидимых глазу деталей, выхватывает из них одну маленькую детальку, такую ласковую, что для огрубевшей в схватке за жизнь души она засветились безудержной радостью, и слёзы благодарности хоть на минуту растопили холодный ком в этой измученной душе.
Ирина Винтер
Продолжение в следующем номере.
Все самое актуальное, важное и интересное - в Телеграм-канале «Немцы Казахстана». Будь в курсе событий! https://t.me/daz_asia
